Баба Аля

Жанна Вакульская

Моя семидесятипятилетняя соседка Алевтина Сергеевна жила одна. Была баба Аля, как за глаза называла ее дворовая детвора, из «бывших» – в советское время занимала какой-то «ответственный» пост: то ли секретаря профкома, то ли заведующей пункта проката. Считала себя убежденной коммунисткой, голос имела командный и при росте 155 см посматривала на всех сверху вниз.

Каждое утро и каждый вечер устраивала Алевтина Сергеевна «обход территории»: делала пару-тройку обязательных замечаний нашей дворничихе Ларисе, старательно срывала объявления, расклеенные кем-то на столбах во дворе, тщательно, путем основательной дегустации, проверяла качество продуктов на небольшом базарчике, где такие же, как она, старушки за копейки продавали выращенное в садах-огородах, а гуляющим со своими детьми мамочкам Алевтина Сергеевна подробно объясняла, что детей они воспитывают абсолютно неправильно и что при таком подходе ничего путного из них не выйдет, а получится такой же бандит, как Вовка из 6-й квартиры, который собрал дворовую футбольную команду, и они теперь целыми днями гоняют мяч на пустыре за домом, или такая же хулиганка, как Светка Петрова из 54-й квартиры, которая упросила отца сбить будку для местной собаки Маньки и вместе с малышней регулярно подкармливает собаку и родившихся щенят.

Друзей у бабы Али не наблюдалось из-за ее непростого характера, ведь дружба требует взаимоуважения, но люди относились к ней со снисхождением, в душе жалея старую одинокую женщину.

Имелся, правда, у Алевтины Сергеевны и сын, который, в буквальном смысле слова, забегал к матери раз в месяц, аккурат в день пенсии.

Он жил отдельно, со своей женой Надеждой, которую моя соседка, очевидно, по инерции, терпеть не могла и считала неровней своему Васеньке, третий год без работы сидящему на шее у жены.

– Ишь, что Надька-змея удумала: иди, говорит, работать в цех, окна пластиковые собирать, зарплата, мол, там хорошая. А я свою кровиночку не для этого в институте учила! – охотно жаловалась баба Аля всякому встречному-поперечному.

К нашей семье Алевтина Сергеевна относилась с подчеркнутым уважением, основанном, скорее всего, на том факте, что муж мой работал начальником отдела в коммерческом банке, поэтому и являлся для нее, привыкшей к чинопочитанию, «уважаемым человеком». Да и я, будучи журналистом местной телекомпании, была известным в городе человеком, что только усиливало наш вес в глазах соседки.

Очевидно, это особое к нам отношение подпитывалось и тем, что мой муж по-соседски всегда откликался на просьбу починить протекающий кран или разваливающиеся табуретки, дети охотно бегали в аптеку за лекарствами для нее и, при необходимости, в магазин за продуктами, а я была всегда готова измерить давление, поставить горчичники или поговорить по душам. Последнее, надо сказать, происходило особенно часто, потому что поговорить баба Аля любила. Особенно если из-под моей двери распространялся запах свежеиспеченных пирогов. Единственное, что вызывало ее неодобрение, это наша вера в Бога. В частности то, что мы, баптисты, по ее глубокому убеждению – штунды-сектанты. Возможно, именно поэтому разговоры о Боге и вере регулярно вспыхивали во время ее частых посиделок с чаем и пирогами на нашей кухне. Так своеобразно пыталась Алевтина Сергеевна наставить нас на путь истинный.

– Ты, Татьяна, человек вроде разумный, – прихлебывая чай, глубокомысленно изрекала соседка, – но поступаешь глупо! Ну, веришь ты, скажем, в Бога, ладно. Но зачем к этим сектантам ходишь? Почему не как все – к батюшке?

– Так в церковь не к батюшке ходят, а к Богу. Чтобы поклоняться Ему, прославлять...

– За что же это Ему кланяться? Да и славить не за что: в мире вон что творится...

– То, что в мире творится, – и зло, и обман, и вражда, и войны, – это не Бог, а сами люди делают, по греховной своей природе. А Бог полон любви и милости. За это и надо Ему поклоняться.

– Ну и в чем же, по-твоему, Его милость и любовь проявляются? Не вижу я их чего-то...

– В том, что Он подарил каждому из нас жизнь, заботится как Отец о детях, грехи наши прощает, если мы Его об этом просим...Алевтина Сергеевна презрительно хмыкнула:

– Рожают нас, положим, родители. Кормят-поят, пока не вырастем. А дальше уж каждый сам для себя старается. Как говорится: как потопаешь, так и полопаешь! Так я говорю? Ну и где здесь твой Бог?

– Так, да не так! Если бы Господь не соединил ваших родителей, вы бы не родились. Да и потом Он хранил вас, иначе до этого времени и не дожили бы, сами рассказывали, сколько раз на волосинку от смерти были. Мужа вам дал, сына... Если подумаете хорошенько, то сами припомните, сколько раз Бог вам помогал, на руках Своих носил.

– Носил... Еще чего придумаешь! Это все общие слова, а если разбирать конкретно, то Бог твой очень несправедливый. Взять хотя бы меня: родилась я перед самой войной, и, как немец напал, так отца сразу же и забрали. Погиб он через год, так что я его и не помню вовсе. Разве это справедливо? Как я завидовала подружкам, у которых отцы с фронта вернулись: они им и платьица красивые, и куклы, и конфеты покупали, а мы на одну мамину зарплату мыкались. А она у меня не министром, а простой рабочей была... Ну да ладно, школу закончила, училище, потом институт заочно, работала, замуж вышла...

– Вот видите, не все так ужасно, было и хорошего немало! – попробовала я вклиниться в ее монолог.

– Да чего уж там хорошего! На работе на лучшие места по блату протаскивали, а меня на задворках держали. Работала я, а другие награды да премии получали. Муж тоже... Бабником оказался. Да и выпить был не дурак. Дома ничего не делал, каждый вечер расфуфырится, наодеколонится, и только его и видели – то козла во дворе с мужиками забивает, то пиво у ларька с такими же, как он, алкашами хлещет... Так что, когда он от инфаркта помер, я особо и не горевала, привыкла уже все сама тянуть. Вот Ваську-то самостоятельно и вытянула. Вырастила, выучила, на ноги поставила! Сколько же он в детстве болел, – подперев щеку рукой, продолжила воспоминания соседка. – А в школе! То подерется с кем, то двойку получит... Бегу, договариваюсь, прошу не портить ребенку жизнь. Одних конфет сколько коробок учителям перетаскала! В институте чуть со второго курса не выперли из-за пропусков. Я опять побежала к декану, проректору... Подмазала немного, не без того. Так и доучился. Он-то парень хороший, только, как и я, невезучий. С работой ему ну никак не везло – начальники-самодуры попадались, требовали не пойми чего... Потом Надька, змея эта подколодная, нарисовалась. Окрутила, женила на себе... А ведь он дочери завбазой нравился!

– А чем же невестка ваша плоха? И хозяйка, и работает, и муж всегда ухоженный? Опять же, квартира у нее своя, машина...

– Да что квартира! Васечку моего совсем заездила: то пылесосить заставляет, то ковры выбивать... Придет с работы, пава такая, и спрашивает: «Ты поесть что-нибудь приготовил?» Разве мужское это дело у плиты стоять?!

– А что же здесь плохого? Вот мой муж тоже ужин готовит, если я на работе задерживаюсь...

Но Алевтина Сергеевна только махнула рукой и, недоверчиво хмыкнув, продолжила:

– А сейчас и вовсе со свету его сживает: «Иди работай, да иди работай!» Куда ему идти-то? Все приличные места давно расхватали. Не грузчиком же или на базаре торговать!

– Что стыдного на базаре... – начала было я, но соседка резко перебила:

– Татьяна, что ты говоришь такое?! Я своего сыночка не для этого в институте учила! Вот найдет подходящее место, так и устроится сразу.

– А если не найдет?

– Пусть Надька немного покормит! С нее не убудет! Такого парня отхватила...

– Хорошо, а чем же вам Бог не угодил? Несправедливость-то Его в чем?

– Ты, Татьяна, не придуривайся! Как это, в чем несправедливость?! Я болею – и ноги, и давление, и глаза... Да ты и сама знаешь. Пенсия маленькая, сын мучается, еще и Новинские эти, с шестого этажа, заливают все время... Где же во всем этом твой добренький Бог?

– Во-первых, Бог – не Дед Мороз, который из мешка раздает подарки. – Я подлила ей чаю и пододвинула вазочку с вареньем.

– Он – Властелин, Господь нашей земли, и хочет, чтобы мы к Нему относились подобающе.

– И как это?

– Почитали, слушались, выполняли Его волю. Вот вы когда-нибудь Библию читали или молились? Тех, кто выполняет Его волю, Он благословляет, а остальных пока милует, дает время осознать свои грехи.

– Демагогия все это! – осталась непреклонной баба Аля.

Так наши разговоры и заканчивались ничем. Прошло, вероятно, недели две со времени наших последних посиделок, когда я, возвращаясь домой с работы, у самого подъезда нос к носу столкнулась с Василием. Ничего удивительного в этом факте не было, как раз был день пенсии, но если раньше он всегда уходил от матери, радостно насвистывая и улыбаясь, то сегодня был какой-то взъерошенный и злой.

– Привет, Вась! Что это с тобой? С Алевтиной Сергеевной что-то случилось?

– Да что с этой старой каргой случится, она еще меня переживет! Представляешь, я у нее деньги на новый телевизор попросил, а она уперлась: «Не дам, мне на курорт поехать надо, кости полечить».

– Она, и правда, на курорт откладывала – артрит совсем замучил... – заступилась я за старушку.

– Ей уже на кладбище пора, а она по курортам шастает, – в сердцах бросил Василий и, не попрощавшись, зашагал прочь.

На площадке у лифта меня поджидала Алевтина Сергеевна. На нее было жалко смотреть: бледная, руки дрожат, по дряблым щекам катятся слезы.

– Ты Ваську моего внизу встретила? – спросила она, очевидно, наблюдая за нашей встречей из окна.

– Да.

– И что он говорил?

– Ничего особенного, поздоровался и убежал, – пересказывать разговор с ее сыном совсем не хотелось.

– Татьяна, представляешь, пришел он ко мне, как обычно. «Я на минуточку», – говорит. Я ему 500 гривен даю, пенсия моя-то сама знаешь какая, не разгуляешься.

А он: «Что ты мне эти гроши суешь, тряхни мошной, мне пять тысяч надо, я себе телевизор новый купить хочу, доставай свои запасы». Я ему говорю: «Сынок, я деньги эти четыре года собирала, мне врач еще когда приказал поехать полечиться, а то скоро совсем ходить не смогу. Может, пока старый посмотришь, ведь всего два года, как купили... А потом уж соберем». А он как начал на меня кричать: «Никогда ничего хорошего я от тебя не видел! Какая ты после этого мать?!» А я даже конфетки никогда сама не съела, все ему... За что же он так?

И она зашлась в рыданиях, превратившись из грозной Алевтины Сергеевны в немощную старушку.

Я смотрела на эту несчастную женщину и думала: «Да, все мы хотим, чтобы другие замечали и ценили то, что мы для них делаем, и нам очень больно, когда этого не происходит. Но в то же самое время мы упорно не хотим замечать того, что для нас ежечасно, ежесекундно делает Бог. Не видим Его заботу о нас, не ценим Его милости и постоянного присутствия. Он терпеливо ждет, когда Его неразумные дети наконец опомнятся и обратятся к своему Небесному Отцу. Действительно, очень «несправедливый Бог»