Отец и сын

Вильгельм Буш

Я написал контрольную на двойку. Я чувствовал, что мои спокойная жизнь кончилась. Родители начнут проверять мои тетради и увидят, что я не всегда делал домашние задания, и заставят меня сидеть дома. Я решил скрыть двойку.

Следующую контрольную я опять написал на двойку. Однажды отец спросил меня об отметках за контрольные и захотел посмотреть тетрадь. Я ему соврал, что оставил тетрадь в школе и принесу её завтра. Ночью я переписал все контрольные заново в новую тетрадь. Я занял у сестрёнки денег, чтобы купить красные чернила, которыми я подделал отметки и подпись учителя. Отметки были, естественно, очень хорошими.

В то время я уже понял, что на одной лжи вырастает, по крайней мере, десять новых. В конечном итоге дошло до того, что и только тем и занимался, что подделывал подписи, переписывал неудачные контрольные в новые тетради и писал за отца объяснительные учителю. Мои сестрёнки весело играли, а меня охватывал ужас при одной мысли о том страшном сплетении обманов, в котором я оказался. Как из него выбраться, я не знал.

И вот настал день, который я ожидал с таким ужасом. Прошло уже очень много лет с того дня, но эта сцена ещё и сегодня перед моими глазами: мои сёстры играют в коридоре и мяч, а я сижу на ступеньках лестницы и мрачно наблюдаю за ними. Звонок и дверь. Почтальон принёс письма. Через несколько минут отец выходит из своего кабинета и тихим голосом говорит мне: «Зайди-ка ко мне, пожалуйста».

Я захожу к отцу. Сердце у меня стучит, кажется мне, так громко, что его все слышат. На столе во свете лампы лежит письмо. Я сразу узнаю почерк своего учителя. Я стараюсь прочесть, что он пишет, чтобы знать, на что рассчитывать. Отец даёт мне письмо и садится в кресло. Я читаю. Всего две строчки. Учитель приглашает отца в школу.

«Садись. Расскажи-ка, что у тебя на душе», - сказал отец. И меня как прорвало. Я рассказал ему всё: о двойках и переписанных контрольных, об обманах и подделках - обо всём, что наполнило моё сердце тьмой и грязью. Рассказывая отцу, я сам впервые увидел себя таким, каким я был: я готов был плюнуть на себя, настолько омерзительным я себе показался. А отец сидел и слушал меня, и мне казалось, что тёмная пелена бесконечно глубокой грусти покрывает его лицо. Наконец я закончил. Отец сидел молча, глубоко задумавшись. Страшная и глубокая тишина царила в комнате. Только извне, как из другого мира, доносился весёлый смех моих сестрёнок.

Отец встал и сказал в сердцах: «Ты меня в гроб загонишь! Иди».

И я ушёл. Слёзы текли у меня по щекам, когда я по тёмной лестнице поднимался мимо умолкших, испуганных сестрёнок наверх, в свою комнату.

Я не помнил, как разделся и лёг в постель. К ужину меня никто не позвал. Я и не хотел есть. Потом я услыхал, как мать пела с сёстрами. И он разрыдался. Я понял, что грех разделяет и делает одиноким.

Я был в отчаянии. Никакая собака не захочет взять из моей руки кусок хлеба. Отец уже никогда не сможет больше весело смеяться. Никто меня не будет больше любить.

Ночь. Судя по звукам внизу, все пошли спать, кроме отца. Одиноко сидит он, наверное, в своём кабинете, склонившись над работой. Внизу открылась дверь. Я услыхал его шаги, направлявшиеся к спальне. Но что это?! У меня захватило дух. Шаги послышались на лестнице, ведущей к моей комнате. Шаг, ещё шаг... Он шёл очень медленно, как будто нёс большой груз. Мысли мои метались. Что будет? Наказание? Может, он выгонит меня из дому?

Шаги остановились перед моей дверью. Я затаил дыхание. Дверь тихонько открылась... «Ты ещё не спишь?» - спросил отец тихо.

Рыдания мешали мне сказать что-либо. Он подошёл к постели... с бесконечной нежностью положил мне руку на голову и сказал: «Ты теперь рад, сынок, что всё, наконец, открылось». Я почувствовал, как он наклонился и поцеловал меня.

Я лежал, как парализованный. О, я бы с радостью прижался к широкой груди отца. Но, пока я пришел в себя, дверь уже тихо затворилась за ним.

Я лежал в темноте и чувствовал такое блаженство, которое передать невозможно. „Прощение! Прощение! Теперь всё будет хорошо, всё будет иначе!.."

На следующий день отец пошёл в школу. Я так никогда и не узнал, о чём он говорил с учителем. Я с такой ревностью взялся за учёбу, что к концу года мне не стыдно было принести домой табель.

Никогда больше отец не вспоминал этой истории. Она раз и навсегда была закончена. Вина моя была прощена - «повергнута в пучину морскую», как говорит Библия.