Страшная месть

Ефросин Лунёв

Витю укусил шмель. Очень больно, особенно оттого, что Витя вовсе не хотел причинить зла этой очень большой красивой мухе, сидевшей на маленьком, похожем на солнышко, подсолнухе. Он только хотел подержать её немножечко в руках, погладить прозрачные, радужно переливающиеся в солнечных лучах крылышки и отпустить. А шмель, не поняв добрых намерений мальчика, больно укусил его в палец и, сердито жужжа, улетел. Палец сразу же начал опухать, и слёзы сами собой потекли из Витиных глаз. Но Витя не закричал, хотя палец болел гораздо сильнее, чем когда, собирая крыжовник, вдруг наткнёшься на острый шип или, перелезал через забор, занозишь руку. Он же мужчина! Никогда за свои пять лет Витя ещё не испытывал такой ужасной боли, как сейчас. Но ещё больнее было в душе от обиды на злого, коварного шмеля.

Витя очень любит всё живое. Больше всего на свете он любит наблюдать за жизнью живых существ. И насекомых тоже, которых очень много и в палисаднике, и в огороде, и везде... везде... везде...

Он не боится брать в руки ни кузнечиков, ни кусачих муравьёв, ни даже страшных пауков с длинными-предлинными, словно ходули у клоунов, ногами, совсем безобидных, но которых почти все Витины ровесники боятся и, увидав такого паука, норовят растоптать. Вите жалко всего живого, даже деревья с обломанными ветвями или сломанный цветок. Даже мух, и тех Вите немножечко жаль, хотя они очень вредные и назойливые, а мама говорит, что от них можно заболеть очень страшной болезнью. Вите трудно выговорить название этой ужасной болезни, от которой, как говорит мама, очень болит живот... Дезинспекция! Вот как называется эта болезнь. И вот такого хорошего, доброго мальчика, как Витя, укусил этот злой, противный шмель.

Витя побежал к бабушке - Ефросинье Алексеевне. Бабушка у Вити самая добрая-предобрая на свете. Она знает много-премного сказок и умеет печь вкусные-превкусные печенья и хворост.

Бабушка приложила к пальцу Вити какой-то листик, и боль сразу же стала утихать. К вечеру палец уже совсем не болел. Наутро Витя, как обычно, играл в палисаднике перед домом. Он наблюдал, как крошечный муравей тащил в муравейник огромную зелёную муху. В мелких песчинках и сереньких коротеньких, тонких стебельках сухой прошлогодней травы муравья почти совсем не было видно, и казалось, что муха передвигается сама по себе, но как-то неестественно - боком. Витя помог муравью, осторожно соломинкой подвинув муху к входу в муравейник. Но муравей почему-то, не поняв благих намерений мальчика, бросил свой груз и, лихорадочно суетясь, забегал вокруг него.

- Я же не отбираю. - обиделся на муравья Витя, - я помогаю. Не хочешь - тащи сам.

Восходящее солнце озолотило листья цветов и деревьев, радужно играя маленькими зайчиками в капельках росы, словно мизерными бриллиантами, рассыпанными по свежей зелёной, бархатистой поверхности листьев. Тени от дома, ограды, от всех предметов и от самого Вити стали неестественно длинными. Витя попытался шагами измерить свою тень: „Раз... два..." Но с каждым Витиным шагом передвигалась и тень.

Вскоре его внимание было занято большой коричневато-красной бабочкой с переливчато-зелёными с синевой глазами на крыльях порхавшей над цветами. Многочисленная мошкара упорно трудилась, опыляя цветы. Иногда насекомые завязывали между собой кратковременные ссоры. Не понимая причин этих ссор, Витя сказал снисходительно-ласково, как бабушка, когда он ссорился с братом:

- Не надо ссориться! Цветов же много! Всем хватит.

И тут он увидел своего вчерашнего врага Огромный, с голубиное яйцо шмель, чёрный с лимонно-жёлтыми полосами на тельце и белоснежно-белым брюшком, ворвался, сердито жужжа, в это гармоничное царство мелюзги, словно бомбардировщик. Вите вспомнилась его вчерашняя обида. Ещё больше его возмущало то, как шмель бесцеремонно и нахально разгонял мелких мошек и цветочных, похожих на пчёл, мух.

- Ах, так! Я тебе сейчас покажу, как кусаться!

Витя поднял небольшой обломок кирпича и стал осторожно подкрадываться к шмелю. Но, как только он подходил к шмелю на достаточно близкое расстояние, тот, угрожающе жужжа, перелетал на другой цветок. А затем вообще резко завернул за угол дома, покружил немного над попытавшимся цапнуть его Рексом и полетел в огород. Витя, оттолкнув подбежавшего приласкаться щенка, со всех ног пустился вдогонку. Оказавшийся снова среди родной травянисто-цветочной стихии, шмель деловито-лениво, словно проверяя, все ли цветы на месте, перелетал с одного цветка на другой.

Витя осторожно, заранее приподняв руку с обломком кирпича, следовал за ним. Так, увлечённый погоней, преследователь оказался в самом конце огорода, где Витин отец собирался ремонтировать пришедшую в негодность изгородь. На земле лежали, ярко выделяясь среди посеревших от времени, золотисто-белые свежераспиленные планки штакетника с золотисто-янтарной, выступившей от ярких солнечных лучей смолой и небольшие в заскорузлой обёртке коры брёвнышки. В земле, на одинаковом расстоянии друг от друга, были вырыты аккуратные ямки. Когда Витин папа придёт домой с работы, он позовёт Витю помогать достраивать забор. Они зароют столбики в землю, хорошенько утрамбуют её вокруг них; затем прибьют к столбикам длинные бруски, а потом уже к брускам, как говорит папа, будут пришивать белые планки штакетника. Но это будет только вечером, а сейчас тут летал самый ненавистный Витин враг - шмель.

Вот он немного повозился на сучке, перелетел на штакетник, чуть-чуть не увязнув в казавшейся твёрдой, словно пекло, капле смолы, и... влетел в одну из ямок. Витя стремглав подбежал к ямке и, бросив в неё со всего размаху обломок кирпича, тут же во весь дух бросился прочь. Он боялся, что рассерженный шмель, если Витя вдруг промахнулся, догонит и искусает его. Не помня себя, Витя миновал огород, двор и вбежал в дом, плотно закрыв за собой дверь. Он весь дрожал, и какое-то непонятное и очень неприятное чувство будто бы выползало откуда-то из самой глубины его существа. Оно растекалось по всему телу. Из-за этого чувства было тяжело дышать, было жарко и душно. Витя бросился на кровать, уткнулся лицом в подушку и зарыдал. Удовлетворения от мести не было.

Перед глазами Вити, как во сне, быстро сменяя друг друга, вставали страшные видения. То грезился раздавленный кирпичом шмель и в то же время почему-то живой, угрожавший Вите своими мохнатыми чёрными лапками. Шмель казался очень огромным, ростом почти с Витю. Он трубно жужжал, и сквозь это жужжание Вите слышались едва различимые слова: „Ужо, погоди! Попадёшься мне! Зажалю!"

То ему грезились маленькие плачущие, осиротевшие шмелята, голодные и несчастные, тщетно ожидавшие свою маму, которую Витя, злой и мстительный мальчик, убил.

Вите почему-то казалось, что убитый им шмель - обязательно шмелиха. От бабушки Витя знал, что у всех живых существ, и даже у насекомых, бывают дети. Уткнувшись лицом в мокрую от слёз подушку, Витя рыдал.

- Что с тобою, Витенька? - участливо спросила вошедшая в комнату Ефросинья Алексеевна, положив свою тёплую, ласковую руку на мелко подёргивающееся плечо мальчика. - Ушибся, родной? Дай я тебя пожалею.

Витя повернул к ней своё заплаканное, раскрасневшееся от слёз, чумазое личико и сквозь всхлипывания с горечью произнёс:

- Не-е-т, ба-у-шка .. я... убил...

Перед словом „шмеля" он запнулся, и слёзы новым потоком хлынули из его глаз.

- Кого., Витюша? - с испугом взглянула на него Ефросинья Алексеевна.

- Шме-е-ля-я-я!" - захлёбываясь слезами, протянул Витя.

Ефросинья Алексеевна невольно улыбнулась, затем, спохватившись, серьёзно спросила:

- Как это случилось?

Сбиваясь и путаясь, Витя с трудом рассказывал о происшедшем.

- Глупенький, - ласково поглаживала Витю по вихрастой головке, сказала бабушка - так просто шмеля не убьёшь. Успокойся. Он наверняка живой.

- Правда? - немного недоверчиво спросил Витя, и его глазёнки загорелись надеждой. - Правда, живой? Бабушка, я сейчас!

И он стремительно выбежал из комнаты. Подбежав к яме, он осторожно опустили на корточки, опасливо заглянул в неё. На дне ямы, тёмно-красноватом от глины, светлел белый обломок злосчастного кирпича. Витя поднялся на ноги, обошёл яму и, подойдя к ней с той стороны, где лежал кирпич, лёг животом на влажную глину. Осторожно, втайне боясь, что шмель окажется под обломком, он запустил в яму руку и сдвинул, слегка приподняв, обломок в сторону. Шмеля под ним не было.

В сердце Вити вновь возвращалась радость, которую он чуть было не убил, может быть, навсегда, как её убивает каждый, в чьё сердце входят злоба, месть и ненависть. Витя с облегчением отбросил обломок кирпича и со счастливой улыбкой на чумазом лице пошёл домой, душа его пела.

(Печатается в сокращении)