Беседа с писателем

Вальдемар Цорн

Многим читателям Виталий Полозов знаком по его рассказам, которые мы регулярно публикуем в нашем журнале. Другие познакомились с ним как читатели его книг, заслуженно быстро завоевавших внимание читающей части нашего общества. Неожиданное появление рассказов и повестей такого зрелого писателя вызвало у наших читателей настоящую волну вопросов: кто он такой, откуда он вдруг появился в нашем русскоязычном писательском пространстве? Предлагаем всем интересующимся интервью с Виталием Полозовым.

Виталий, Вы имеете возможность представиться нашим читателям: кто Вы, откуда Вы родом, какая у Вас семья?

Я родился в таком таежном захолустье Тюменской области, что даже затрудняюсь обозначить статус этого населенного пункта. Не деревня и даже не хутор: то ли две, то ли три затерянные в лесу избушки. Название у пункта, однако, было – Карьер. Видимо, в ознаменование того, что там когда-то велась разработка песчаного карьера,заброшенного по случаю войны. Вместе с карьером бросили на произвол судьбы и немногих работавших в нем людей. Поэтому и перебирались они кто куда мог, и в основном это был ближайший крохотный поселок Тропинск, который и на карте-то не сыщешь. На прежнем месте остались лишь две многодетные семьи, у коих не нашлось ни средств, ни возможностей для переезда: мужья и отцы обеих семей были на фронте, а ребятишки (что у них, что у нас), как горох, мал мала меньше. Это наша семья, состоявшая из пятерых детей, да такая же Караваевых, во главе с древней бабкой, которая и принимала роды у моей мамы. Родиться меня угораздило в славный юбилей Октябрьской революции (четверть века!), то есть 7 ноября 1942 года, когда на тюменских просторах уже вовсю запуржило-завьюжило.

В первый класс я пошел в Тропинске, а уже весной, в начале марта, папка (так мы всю жизнь называли отца) перевез всю нашу ораву (так он называл своих десять иждивенцев) в теплые края, в город Алма-Ату, где растут удивительно вкусные яблоки. Мы получили однажды посылку от проживавшей там маминой сестры, а до этого самым сладким лакомством для нас была калега. В Алма-Ате мы прожили сорок с лишним лет. Там я женился. У нас двое детей. Сын закончил университет в Германии и живет в Кельне. Старшая дочь Елена с мужем и детьми (мои внук, две внучки и правнучка) в России.

Как Вы узнали, что у Вас есть писательское дарование?

Если взглянуть на мои первые «успехи» на учебной стезе, ни о каком даровании, даже отдаленном, не могло быть и речи. Потому как приносил я из школы исключительно одни «колы», несмотря на все старания моих старших сестренок и брата Вовы.  

– Не беда. Будем огород из твоих «колов» городить. Славная изгородь будет, – шутил папка, успокаивая больше себя, чем меня, еще там, в Тропинске. Но когда я принес очередной «кол» уже в Алма-Ате, явно опечалился и выразился в том смысле, что, мол, тут-то, в городе, нам с тобой и огораживать нечего. Нету, мол, огорода-то. Жалко было огорчать его, но с учебой у меня ну никак не складывалось. И только мама почему-то верила в мои способности.

– Да направится он, направится, – утешала она отца. – Вот увидишь. Памятливый он какой, сам знаешь. Я Бога молю, чтобы Он помог ему.  

– Ага, так Бог тебя и услышал, – пробурчал папка и смолк. О Боге говорить он не любил.

Но что было, то было. Совершенно неожиданно – и в первую очередь для себя – я принес домой пятерку. О, этот день навсегда останется в моей памяти еще и потому, что растроганный папка вручил мне целый рубль! Это был первый собственный рубль в моей жизни, и я долго выбирал, на что его потратить, пока не потерял. Странно, но я сильно не горевал, а даже испытал какое-то облегчение. Ведь отпала необходимость выбрать одно в ущерб другому: хотелось-то всего понемногу, а рубль – один. Так что с этим неотъемлемым атрибутом бытия отношения у меня не сложились с самого начала. Потом появилась и вторая, и третья пятерки, и папка наконец поверил, что я не останусь неучем. Сам неграмотный, он был одержим стремлением дать образование всем своим детям.

Во второй класс я перешел и совсем неплохо окончил школу. Потом поступил в институт иностранных языков. В то время я уже писал небольшие заметки в республиканские газеты, слушал радио на английском языке и был в курсе тех событий, которые не освещались нашей прессой. Попытался писать фельетоны. Получилось, но указали на место. Подсказали, что можно, что нельзя. Мне это не понравилось. На том вроде бы и закончились творческие изыскания, но спустя годы я познакомился с молодым казахским поэтом Тулегеном. Он-то и настоял на том, чтобы я продолжил «муки творчества», и привел к известному писателю Казбеку Исмагилову. Тот, в свою очередь, рекомендовал меня в сатирический журнал «Ара–Шмель», с которым я потом сотрудничал в течение многих лет. Также писал юмористические рассказы и для других изданий, в том числе для «Строительной газеты» в Москве.     

Если судить по сюжетам рассказов, жизнь Ваша сложилась непросто. Недавно Вам исполнилось 70 лет. На какие этапы Вы разделили бы жизнь?

Первый этап – это, понятно, детство в Сибири и люди, о которых я уже рассказал; они и стали в большей степени прототипами моих рассказов. Потом был институт. Изучать языки мне доставляло огромное удовольствие, но мечта перевестись в московский институт так и осталась мечтой. Меня манила перспектива стать переводчиком, чтобы увидеть мир. К этому я считал себя готовым. Но в своем юношеском максимализме я не учел немаловажный, если не главный, фактор – финансы. А их-то, денег то есть, как раз и не хватило даже на билет до Москвы, когда все же представилась возможность поехать попытать там счастья. Ну, а поскольку участь сельского учителя меня не прельщала, то я не просто забросил учебу, а вообще перестал посещать лекции. Исключение составляли лишь занятия по языкам – их я не пропускал. Если приплюсовать сюда не совсем, мягко скажем, прилежное поведение, то последовавшее отчисление с последнего курса вполне закономерно и вроде бы не таит в себе никакой конспирологии. Хотя я, конечно, был с этим не согласен. Переживал, конечно, но я тогда уже неплохо зарабатывал на разгрузке вагонов. Не поверите, но иногда рядом со мной работали люди с высшим образованием и совсем недавно еще вполне успешные в своих профессиях. Теперь это были тихо спивающиеся люди. Один из них даже был доцентом, и мы нашли с ним общий язык – английский. О, этот мужик был ходячей энциклопедией и мог часами читать стихи наизусть. Увы, его земной путь завершился весьма печально.

Там же, на разгрузке, нам подвернулся один ушлый, оборотистый тип, посуливший огромные деньги за работу на степных отгонах, и лет эдак на семь я в погоне за длинным рублем удалился в так называемые «дикие бригады». Тогда-то и открылась родителям вся правда о моей учебе, которую я успешно скрывал от них, прикрываясь каким-то академическим отпуском, после которого, мол, поеду в Москву. Все еще верил, что можно заработать денег, рвануть туда и поступить на переводческое отделение. В том, что сдам экзамены, как-то и не сомневался. Верили в это и они, и только мама всегда просила, чтобы я не поддавался соблазнам сатаны, не пристрастился к спиртному. К чему я шел семимильными шагами. Сердце-то материнское не обманешь.

Это подкосило отца – рухнула его самая радужная надежда увидеть меня с дипломом института. «Я-то и букварь не видел, а он в разные страны поедет, не шутка», – хвастался он в кругу своих друзей-дворников. Между прочим, младший брат Леня был уже завпроизводством в элитной столовой штаба армии, заочно заканчивал Московский институт пищевой промышленности и круто взбирался по карьерной лестнице. Папка радовался этому, но все же именно мое фиаско воспринял, как какой-то свой рок. «Не по Сеньке шапка, – вздыхал он. – Да и колпак не по нам. Зря это я его в ученые метил». И умер через год, оставив меня на годы в тоскливом чувстве вины. Сильно сдала с его уходом и мама. Но держалась еще одиннадцать лет.

А я, стало быть, вот так и поехал за счастьем в казахстанские степи. Каждые два-три месяца я наскоро навещал маму, врал, что вот-вот улажу дела с учебой, только, мол, еще немного поработаю, и снова уезжал на «вольные хлеба». Не буду вдаваться во все «прелести» той жизни. Ничего отвратительнее я потом не встречал. Но деньги, и правда, платили, хоть и не те, что были обещаны. У нас был этакий постоянный костяк из более или менее нормальных людей, пьющих, конечно, но специалистов-строителей, и временный (до первой получки, и больше они не появлялись) сброд со всех уголков страны. Бывшие зэки, бомжи, спившиеся интеллигенты. Вроде бы знакомый мне круг обездоленных, но как разительно отличались нынешние от тех, послевоенных! Пьянка, драки, поножовщина были обыденным явлением. Из-за стакана вина люди были готовы перегрызть друг другу глотки, и все говорило за то, что дело когда-нибудь дойдет до убийства. Это был только вопрос времени. Воистину, Бог долго и терпеливо подсказывает пути к покаянию. Но Он и наказывает, если человек последовательно и демонстративно пренебрегает Его предупреждениями. Причем кажущееся наказание вдруг оборачивается тебе во благо.

Закончилось тем, что в середине февраля после семи лет (их можно спокойно вычеркнуть из жизни) бессмысленного прозябания в степи я подхватил двустороннее воспаление легких, и меня в бессознательном состоянии увезли в кузове крытого брезентом грузовика в Алма-Ату. В город доставили живым, но эта дорога в сто двадцать километров при пронизывающем ветре и холоде, видимо, не добавила мне здоровья. В итоге я провалялся в больнице три месяца. К счастью, обошлось только абсцедирующей пневмонией, а каверна в легких оказалась не туберкулезного происхождения.

После выписки из диспансера бросился искать компаньонов, чтобы получить расчет, и выяснил у одного из местных казахов, работавших с нами, что скрылся наш шеф в неизвестном направлении. Через день, мол, после того как увезли тебя в больницу, случилась у них очередная поножовщина со смертельным исходом. Убили того, кто разнимал дерущихся. Шеф-то улизнул, а всю бригаду арестовали и долго мурыжили в районе, и, кто куда потом разбежался, неведомо. Того убийцу и его жертву я хорошо знал. Мы даже вроде как друзьями были, так что и я разнимал бы их обязательно.

Впервые за много лет смертной тоской повеяло в душу. Впервые я  упомянул имя Господа так, как это делала мама. Искренне прославил Его.

Как Вы пришли к вере в Иисуса Христа?

Этот случай подействовал на меня, как ледяной душ. Я отчетливо осознал, Кто уберег меня от незавидной участи, и на какое-то время присмирел. Но ненадолго. И хоть понимал, что надо идти к Богу, но откладывал встречу с Ним на «более удобное» время, а потом и вовсе стал выискивать оправдание для появившихся сомнений. Дескать, а не случайно ли это все так сложилось? Почему я решил, что это знак мне Божий? Думаю, что не я один, кто так рассуждает. Но дело в том, что упование на более удобные времена с каждым днем все дальше уводит нас от Господа. В итоге краткое духовное прозрение угасает. Как правило, до следующего напоминания Бога. «Лед, на поверхности которого солнце днем растопило немного его толщи и который к вечеру мороз снова скрепил, особенно твердый» (П. Смит).

Теперь я поехал работать в тайгу, которая всегда манила меня и куда я все же вернулся из детства. Пройдет еще тринадцать лет, и ровно то же – один к одному – случится со мной уже там. Мой первый рассказ как писателя-христианина как раз об этом; в нем я даже не изменил имена персонажей. Было это в конце октября девяносто первого года в Иркутской области. Один-одинешенек на сорок верст окрест, я тогда криком кричал к Богу, чтобы Он спас меня, и просил простить, а уж я, дескать, на этот раз не обману. Буду славить имя Твое всю оставшуюся жизнь! И было: совершенно ни зачем вернулись мои мужики на «КамАЗе» и успели отвезти в больницу Чуны. Была сложнейшая операция на желудке, но Бог спас и на этот раз. А я не обманул Его. Я и сейчас ползу на коленях по тому же отливающему синевой и искрящемуся от лунного сияния снегу и тяну к Нему свои руки: «Господи, да святится имя Твое!!!»

Теперь сердце мое уже было с Господом, но долго еще я блуждал в поисках истины. Стоял в церкви со свечкой, ходил к свидетелям Иеговы (и они ходили ко мне), посещал собрания пресвитерианской церкви, пастор которой был корейцем, приехавшим из Америки. Проповеди он вел на английском и подарил мне Новый Завет, где стихи записаны параллельно на двух языках. Он и сейчас у меня. И когда я засобирался с семьей в Германию, именно пастор Сон посоветовал мне найти там баптистов. Я приехал и нашел.

Что это значило для писательского и журналистского призвания?

Здесь я еще писал юмористические рассказы, а также репортажи для русскоязычных газет, но однажды понял, что выхолостился. Не мог заставить себя сесть за письменный стол. Произошло это, когда я, наконец, действительно покаялся. Прилюдно, в церкви. Теперь я уже не сомневался, что это воля Господня. И перестал писать, полагая, что верующий вообще ничего не должен читать, кроме Библии. Но вот мне попалась книга прекрасных стихов Веры Кушнир, прославляющих Господа, и это стало новой отправной точкой.

Как произошла эта перемена к творчеству?

Так и произошло, что вскоре я узнал о существовании журнала «Вера и жизнь». Позвонил, предложил свои переводы с английского и получил приглашение принять участие в конкурсе журнала на христианский рассказ. В итоге осуществилось то, о чем не смел и загадывать, – я посетил Израиль. А вскоре в миссии «Свет на Востоке» вышла и моя первая книга «На круги своя».

Что привлекает Вас в христианстве больше всего? Что волнует особенно?

Когда я в первый раз открыл Библию – это было Евангелие от Матфея, – то уже не оторвался, по нескольку раз перечитывая одни и те же стихи. Изумлению не было конца: настолько созвучными моему пониманию мира были слова Иисуса Христа. И если некоторые тексты были не совсем понятны и требовали разъяснения, то всю шестую главу Нагорной проповеди и седьмую до шестого стиха я уже к утру повторял наизусть. «Да ведь это же мое, мое! – в неизъяснимом благоговении ликовало все в моей душе. И еще к этому примешивалось чувство легкой досады: – Да как же я раньше-то не догадался открыть эту книгу?»  

Христос открывается людям в простоте и слова, и поступка. Вот этой доступностью, ясностью мысли и привлекает к себе христианство. И еще готовность братьев и сестер прийти на помощь. Это я вижу в нашей дружной церкви. А волнует, конечно, то, что многие молодые люди, и не только молодые, не спешат к Богу. Но это волновало и все поколения до нас.

Сколько книг Вы написали, будучи уже христианином, и сколько рассказов?

В этом году в миссии выходит новая, шестая по счету, книга. Называется она «На бурных перекатах». Судя по звонкам читателей, знающих, над чем я работаю, она заинтересовала их. А рассказов, конечно, значительно больше. Еще есть две книги, переведенные с английского.

Какие из них автобиографические и в какой-то мере отражают Ваш внутренний мир?

Почти в каждой книге есть эпизоды, взятые из моей жизни, но в большей мере это, конечно, повесть «Странник я на земле». Но это вовсе не биография. Полностью автобиографичен рассказ «Я воззвал к Тебе», о котором я уже упоминал. Что до внутренних ощущений, то я люблю, радуюсь и страдаю с каждым из своих героев, кем бы он ни был.

Над чем работаете сейчас?

У меня долг перед двумя моими читателями, об их удивительной жизни очень хочется поведать всем христианам. Их безграничная вера в Христа,  терпение, стойкость, присутствие духа в трудных, даже трагических, эпизодах жизни поразила меня.

Насколько я знаю, в последней книге Вы описываете судьбы реальных людей. Откуда у вас такие знания о ЧК, НКВД и КГБ?

Ну, в наше время, когда рассекречено столько документов, это не столь и трудная задача. Было бы желание порыться в архивах. Другое дело, что проследить судьбу отдельных личностей удается очень редко. Но – удается.       

    Как Вы решились взять в качестве главного героя (если можете     ответить, не раскрывая интриги) такого отрицательного во всех отношениях персонажа? Как я понимаю, речь идет и здесь о конкретном человеке, а не собирательном образе?

Да, это конкретный человек. А как появился, а потом и воплотился замысел этой повести, об этом я хотел бы рассказать подробнее в одном из номеров журнала. Если, конечно, это окажется приемлемым для журнала. Почему такой герой? Отвечу строфой из стихотворения Юрия Каминского: «Чтоб душа... ступив на путь нелегкий, длинный, полный окон и дверей забитых, рассмотрела с высоты орлиной всех ненужных, брошенных, забытых». Как ни подл и изворотлив этот Бузыкин, как ни мерзок в своих поступках, но он по-своему глубоко несчастный человек. Брошенный. Забытый. А разве Закхей вызывал у кого-то добрые чувства? Тем не менее, Иисус, будучи в Иерихоне, пожелал зайти именно к нему: «Закхей! Сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме». Сам апостол Павел признавался, что был извергом, гнавшим Церковь, но Христос по милости Своей явился ему. Вот примерно то же было и с Бузыкиным. Я всегда стараюсь избегать высокого слога, но когда речь идет об Иисусе, то никакой другой слог неуместен. Да, в том и величие нашего Господа, что мы все у Него – любимые! Хромые и стройные, слепые и с соколиным зрением, убогие и красивые, благочестивые и преступники. Все! Понять и поверить в это очень и очень трудно, можно только принять. Без оговорок. Как данность. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний».

Много еще у Вас «заготовок» в работе?

Кроме уже названного «долга», в столе лежат незаконченная повесть «Заря рассветная» и несколько рассказов, требующих доработки. Но успею ли все это завершить, вопрос уже не ко мне. Как Вы правильно заметили, я перешагнул библейский рубеж, а уж сколько отведено «большей крепости», знает только Бог.

У Вас есть возможность (это стало у нас доброй традицией) прямо обратиться к нашим и Вашим читателям с пожеланиями.

Я хотел бы прочитать всем, кто ждет «удобное время» для покаяния, еще несколько строк Юрия Каминского: «Проснитесь, люди, и не уставайте молитвами озвучивать уста. И осторожно каждый день снимайте кого-нибудь с креста». Благословений вам, дорогие друзья!

Спасибо за беседу, Виталий! Благословений Вам и еще много сил и радости в Вашем служении Богу и людям!