Близко, при дверях

Виталий Полозов

Это был особый день! Первый класс, в котором учился Олег, был принят в октябрята, и по дороге из школы ему казалось, что все прохожие любуются звездочкой на его груди. Это обязывало держаться солидно, и он гордо вышагивал по улице, даже не размахивая, как обычно, портфелем: сознание собственной значимости просто распирало его.

Тем обиднее воспринял он равнодушный взгляд своего шестилетнего брата, который не только не вскочил в удивленном восхищении из-за стола, но даже не перестал есть суп. А когда Олежка слишком уж заботливо подул на звездочку и тщательно стряхнул с нее невидимые пылинки, Женька задержал ложку в тарелке.

– Что, в сатанинскую гвардию вступил? – мрачно буркнул он.

Мама, хлопотавшая у плиты, едва не опрокинула кастрюлю, но успела сделать вид, что не расслышала выпада младшего. А тот, не сводя глаз с опешившего брата, глубокомысленно заключил:

– Значит, теперь сатане поклоняться будешь.

И, как ни в чем не бывало, продолжил расправляться с супом.

Олег на мгновение остолбенел, словно на него вылили ушат ледяной воды. «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» – сразу же вспомнил он слова Иисуса. Можно только догадываться о том, что творилось в душе новоиспеченного октябренка, но бесспорно одно: его охватил благоговейный страх.

– Сейчас я, – пробормотал он, ни к кому не обращаясь и, отстегнув звездочку, выскочил за дверь. – Быстрей, быстрей! – торопил он себя, поднимаясь по лестнице на верхний этаж, где жила его учительница. И когда она открыла дверь, протянул ей звездочку:

– Нина Петровна, возьмите. Я не буду ее носить.

– Почему, Олежек? – искренне удивилась учительница.

– Потому что я верю в Бога, – твердо заявил он.

– Что-о? – округлила она глаза, но ее ученик уже бежал вниз.

«Что? Что он сказал? – в полном недоумении отказывалась она поверить услышанному. – Верит в Бога? Вздор! Нет, ну где-то в глубинке еще понятно: там можно встретить этот пережиток, но чтобы здесь, в Москве?! Надо прояснить это с родителями. На вид вроде бы вполне интеллигентные люди. Во всяком случае, крестиков я у них не видела. Проверю тетради и поговорю. Надо же: верит в Бога».

* * *

Анатолий уже подошел к двери квартиры, когда увидел спускавшуюся по лестнице учительницу своего старшего сына. Выглядела она обескураженной:

– Можно Вас на минутку? Я как раз к Вам.

– Да, конечно, – весь подобрался Анатолий. Нина Петровна – дама серьезная, без повода не потревожит. – Что-то с Олегом?

Вместо ответа она молча протянула руку – и на ее раскрытой ладони тускло блеснула звездочка.

– Что это? – не сразу сообразил он.

– Это Вашего Олежки. Его класс сегодня принимали в октябрята.

– Да? – растерялся Анатолий и указал на звездочку: – А как же?..

– Часа три назад он мне ее вернул. Вы уже говорили с ним?

– Нет, я только иду с работы.

– Похоже, Вы не очень-то расстроились? – заподозрила она.

– А надо бы?

– Веселенькое дельце! Вы что, не понимаете всей серьезности положения? Почему не поинтересуетесь, что он сказал при этом? 

– Что он сказал? – учтиво, без иронии спросил Анатолий.

– Что он верит в Бога, – Нина Петровна внимательно следила за его реакцией, пытаясь отыскать следы удивления. – Представляете?

– Уже представил.

– И? – в ее голосе нетерпение. – Вы так спокойны?

– Скажите, разве было бы лучше, если бы он это скрыл?

– Что скрыл? – не поняла она.

– Что верит в Бога. А звездочку носил бы просто так, для отвода глаз. Уверен, что Вы не поощрили бы такого лицемерия. 

– То есть Вы одобряете? – в ее голосе послышались нотки неприязни. – И предлагаете то же сделать и мне?

– Я только предположил, что Вы против лицемерия.

– В общем-то, да, но тут другое. Выходит, Вы – верующий?

– А у Вас были сомнения?

– У Вас странная тактика – отвечать вопросом на вопрос.

– Экономлю Ваше время, – улыбнулся Анатолий.

– Хорошо, я отвечу. У меня как-то не укладывается в голове: в наш-то век – и вера в Бога? Если честно, то я вообще впервые вижу живого верующего.

– А я – педагога, который не побежал доносить, что в его классе верующий ученик, а решил сначала разобраться с родителями.

– И на том спасибо. Тем не менее, я должна сообщить об этом. Ну, Вы же понимаете...

– Конечно, – посерьезнел Анатолий. – Но я предупрежден, а значит, вызов «на ковер» для меня не будет сюрпризом.

– Нет, вы посмотрите, – призвала Нина Петровна в свидетели  воображаемых слушателей, – «не будет сюрпризом»! Будет, да еще как! Мы боремся с религией, и такой отказ ребенка – отнюдь не обыденное явление. И где? В Москве! По-моему, это прецедент. 

– Не стоит волноваться. Все в мире было когда-то прецедентом.

– Ой, не играйте словами. Вам могут пришить антисоветчину. 

«Пришить, – с удовлетворением отметил про себя Анатолий. – Значит, Вы, Нина Петровна, в курсе, что дела в милиции именно „шьются“». Вслух же сказал уверенно: 

– Могут. Они все могут. Только сами-то Вы так не думаете?

Она закусила губу и замялась, явно желая оправдаться: 

– Если сообщу не я, а кто-то другой, будет хуже для нас обоих. И уж поверьте: по головке за это не погладят.

– Поэтому я и благодарен за предупреждение. 

– И Вас нисколько не пугает перспектива встречи с органами?

– Ох, вот это нет, Нина Петровна. Мы с ними так давно знакомы, что разом больше, разом меньше – это вовсе и не перспектива. Скорее, ритуал. 

– Вы все обращаете в шутку, а жаль, – как-то обыденно, по-женски жалостливо вздохнула она. – Олежка – способный ученик...

– Спасибо Вам на добром слове, – склонил голову Анатолий.

– Я не договорила. Не понимаю, зачем нужно забивать ребенку голову всякими небылицами о Боге. Что он скажет, когда вырастет и поймет, что его пичкали сказками?

– Поживем – увидим, – философски заметил он. – Давайте подождем лет эдак десять. Что ж гадать об этом сейчас?

– Не поздновато ли будет?

– В самый раз, поверьте.

– Я бы на Вашем месте все-таки повременила с Богом. Это может отразиться на его учебе.

– Успехи в учебе зависят от самого Олега, это правда. А вот повременить или нет – это не нам решать, Нина Петровна. Кого и когда призвать, решает Сам Бог.

– Вон даже как! – развеселилась она. – Тогда пусть Бог известит, когда примет решение обо мне. Кстати, как я об этом узнаю? И узнаю ли?

– Узнаете, – серьезно сказал Анатолий. – Решение Господа Вы услышите в своем сердце. Если, конечно, будете просить Его об этом.      

 – Я сказала отвлеченно, – нахмурилась Нина Петровна. – И потом, я вовсе не собиралась разбирать с Вами мои просьбы. Мы говорим о Вашем сыне. На чем мы остановились?  

– Я предложил подождать насчет сказки о Боге.

– А я бы не ждала, будь я на Вашем месте. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», – продекламировала она. – Слышали эту песню? Мы сами распоряжаемся своей жизнью, а не придуманный Вами Бог. Бога нет – это ясно как день. И я постараюсь донести это до Вашего сына. Очень надеюсь, да почти уверена, что вскоре и Вам придется переосмыслить свои заблуждения. Потому что нельзя долго держаться за то, чего нет. – Она помедлила и с грустной усмешкой добавила: – Кто знает, может быть, когда признаете мою правоту, еще и благодарить меня будете.

– Да я и сейчас Вам признателен. И в знак благодарности буду молиться о Вас.

– Ну, этого-то как раз и не надо делать. Я ясно выразилась?

– Больше, чем. Еще раз спасибо.

– Тогда – до свидания?

– Тогда да.

С сожалением покачав головой, учительница продолжила свой путь  вниз по лестнице, а Анатолий зашел в квартиру. Супруги с детьми не было дома, и он, открыв Библию, в молчаливом благоговении опустился на колени. «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил это от мудрых и разумных и открыл то младенцам! Да, Отче! Ибо таково было Твое благоволение» (Мф. 11:25–26).

Что-то настойчиво стучалось в сердце и просилось на ум. Впрочем, почему «что-то»? В нахлынувшем воспоминании он четко видел события, произошедшие лет эдак двадцать назад. Время не властно над памятью, и он уж в который раз окунулся в свои детские годы. Как в калейдоскопе, замелькали они и остановились, высветив точно такую же ситуацию в школе, когда их класс принимали в пионеры. Казалось, он и сейчас слышит тот вкрадчивый голос учительницы: «Поднимите руку, у кого из вас еще нет галстука?»  

И с улыбкой поймал себя на том, что вновь, как и тогда, чуть было не вскинул руку.

* * *

Чем дальше в прошлое уходили военные годы, тем жестче становилась политика власти в отношении верующих людей. Оно и понятно: чтобы отвлечь обывателя от вредных мыслей о «хлебе насущном», требовался образ очередного врага, теперь уже внутреннего – надо же на кого-то перекладывать вину за нищенское существование населения. А то ведь все больше народу стало задумываться о качестве жизни тут и на Западе. Сомнения эти заронили солдаты, пусть и с боями, но прошагавшие по Европе и видевшие там качество жизни. Стоит ли говорить, что сравнение было явно не в пользу родного отечества. Потому-то срочно и нужен был «враг». И тут на эту роль как нельзя лучше подходили верующие. Ну, прямо по всем статьям подходили: и враждебная строю пропаганда Бога налицо, и бороться с таким «врагом» – одно удовольствие. Гляди-ка: ты его на нары отправляешь, а он за тебя же еще и молится. Лепота! Никакой опасности. Это Вам не уголовничка брать, когда можно и на ножичек, а то и на пулю нарваться. Потому и залюбили все – и милиция, и дружинники – бороться с «опиумом для народа». Шибко залюбили. И теперь, после некоторого послабления, вызванного войной, вновь пришли гонения за веру. Ничего нового в этом не было: советская власть все годы своего существования пребывала в постоянном поиске «врага». Вновь, как и до войны, отовсюду поползли слухи об арестах пресвитеров и просто прихожан то в одной, то в другой общине. Настало тревожное время. Тревога взрослых передавалась и детям. Все чаще в разговорах родителей им слышались такие слова, как «обыск», «арест», «срок», «тюрьма». Но пока речь шла о незнакомых людях, арестованных где-то далеко, они не могли еще в полной мере осознать зловещий смысл этих слов. Детский разум не понимал, да и отказывался верить в такую несправедливость. Ну как, в самом-то деле, можно идти против Бога? А уж тем более судить за веру в Него? Ведь Он же – Бог! Однако смутное предчувствие беды тихой сапой уже кралось и в их неокрепшие души, все тревожнее воспринимали они слабую надежду взрослых: «А вдруг да обойдет стороной».

Не обошло. Последние сомнения улетучились, когда в домах верующих начались обыски и последовали аресты служителей церкви: Цорна, Вибе, Классена. Новый виток гонений набирал обороты. Все это теперь вызывало в детских душах уже вполне осознанный протест и укрепляло веру в то, что остановить бесчинство власти может только Бог.

И аккурат в те же самые дни ученики их класса готовились вступать в организацию, главной идеей которой было безбожие. То есть в пионеры. Согласие ребятишек и их верующих родителей никого не интересовало: да и о каком Боге могла идти речь в советской школе? Какой Бог, если до прихода коммунизма осталось всего двадцать лет? Сам Никита Сергеевич объявил об этом. А партия свое слово держит, будьте спокойны. Сказано, что светлое будущее не за горами, значит, так тому и быть. У директора, к примеру,   и мысли не возникало, что кто-то из учеников может ослушаться на этот счет.

Однако ослушались...

Учительница, внимательным взглядом обвела детей, осталась довольна их видом и как можно ласковее спросила:

– Ну как, дорогие мои, готовы вступать в пионеры?

– Да-а-а, – весело прозвенело в классе.

– У всех уже есть галстуки?

– Да-а-а.

– Вот и отлично. И все же проверим: поднимите руку, у кого еще нет галстука, – довольно улыбаясь, попросила она. И нахмурилась, увидев взметнувшуюся руку. – Герхардт? У тебя нет галстука? Почему? Да с места отвечай, с места.

Но Толик уже подошел к столу, повернулся лицом к классу и, чеканя каждое слово, громко произнес:

– Галстук носить не буду, потому что я верю в Бога!

Класс непонятно загудел, кто-то услужливо захихикал, но все разом смолкли под строгим взглядом учительницы.

– Та-ак, – протянула она голосом, не предвещавшим ученику ничего хорошего. – Придется идти с тобой к директору. А может быть, кто-то еще хочет составить компанию Герхардту? – И увидев еще две поднятые руки, покачала головой: – Впрочем, могла бы и не спрашивать  – Леткеманн и Цорн. И, конечно, по той же причине? Я так и подумала. Как говорится: «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней». Все трое со мной. Быстро!

С того дня и начались мытарства детей. Похоже, весь педсостав школы во главе с директором озаботился одной лишь целью: заставить их, неразумных, смириться и вступить в пионеры. К делу подключилась и пресса. На карикатурах в местной газете изображались верующие, неистово отбивающие поклоны, а в сопроводительном тексте сообщалось, что молиться они принуждают и своих детей. Силой принуждают. Это, по замыслу идеологов атеизма, должно было вызывать презрение к верующим и отвращать людей от Бога. Самих детей в личных беседах (которые больше смахивали на допросы) то укоряли в нелюбви к арестованным отцам: дескать, вы своим упрямством только усугубляете их и без того незавидное положение; то, наоборот, увещевали «помочь» родителям  (поскольку они, мол, люди пожилые и мыслят по-старому) осознать, что вера есть «пережиток прошлого». «Увещевали» другой раз и оплеухами – для достижения цели все средства хороши. Прямо как в поговорке: «Не мытьем, так катаньем». Невероятно, но факт: пропагандистская машина, казавшаяся такой мощной, потерпела крах в противостоянии троице подростков, которые держались друг за друга и не поддались ни на какие уловки. В общем, в пионеры они так и не вступили.

Воспоминания так захватили Анатолия, что он не услышал, как в комнату вошла Люба и присела подле него.

– Ты где-то не здесь, – озаботилась она. – Что-нибудь случилось?

– Да вот призадумался. Нину Петровну тут встретил. Поговорили.

– А-а, значит, уже в курсе, – улыбнулась Люба. – И как тебе новость?

– Об Олежке? Так ведь так и должно было быть. Главное, что это случилось без нашей помощи.

– Без нашей, да не совсем, – загадочно обронила она.

– Как это – не совсем?

– Вот так. Ты ведь еще не знаешь, кто его на это подвигнул. – И Люба красочно, во всех деталях обрисовала демарш младшего сына.

– Видел бы ты, как Олежка после его слов выскочил из квартиры. Будто кипятком его ошпарили, – заключила Люба. – Ну, а что Нина Петровна?

– Договорились бороться за будущее нашего сына. А я обещал о ней молиться. Она очень славный человек.

– Согласна. Тогда и помолимся о ней...

Прошло два года, и Олег отказался от пионерского галстука. Чуть раньше звездочку октябренка не принял его младший брат, но это уже не вызвало той бурной реакции, как в случае с Олегом. Наоборот, в школе предпочли выразить показное равнодушие: дескать, кто, кто? А-а, теперь и младший Герхардт?  Ну, так это у них семейное. Надо сказать, что сам Анатолий в это время находился под следствием за распространение нелегальной литературы: ситуация той двадцатилетней давности буквально в деталях повторилась еще раз. А уже весной, в канун праздника 8 Марта, Олег, запыхавшись, прибежал из школы и с порога к отцу:

– Папа, у тебя есть Евангелие, которое я мог бы подарить?

– Найдем. Только скажи – кому.

– Нине Петровне. Она уходит на пенсию и попросила меня принести ей Библию. Почитать. А я хочу ей подарить насовсем. Можно?

– Конечно, сынок, – Анатолий не мог скрыть внезапно охватившего волнения: – Конечно. Давай-ка завернем книгу покрасивее. Подарок и должен выглядеть подарком. Тем более этот! Вот, держи. И – привет ей!

А где-то через неделю Нина Петровна случайно встретилась с Любой у подъезда и с некоторой неловкостью призналась:

– Все хочу к вам зайти, поблагодарить вас.

– Нас? За что?

– За все. За то, что жили с вами в одном доме. За то, что была учительницей ваших мальчиков. За Библию, которая открыла мне глаза...

– Мы за это привыкли Бога благодарить, – немного смутилась Люба.

– Да-да, конечно. Теперь я это понимаю. Но вы молились за меня... Я это знаю, потому что так пообещал мне Анатолий. Молились ведь?

Люба кивнула, а Нина Петровна заторопилась высказаться:

– Тогда, года три назад, я сказала ему, что когда-нибудь он переосмыслит свои заблуждения. Как видите, вышло с точностью наоборот: переосмысливать довелось мне. Но я нисколько не жалею об этом. Жаль только, что прозрение пришло так поздно. – Голос ее дрогнул, а в глазах блеснули слезы. Она тряхнула головой, словно отгоняя какое-то наваждение. – Анатолий тогда сказал, что призыв Бога я услышу в своем сердце. Передайте ему, что так оно и сталось. – И уже совсем тихо добавила: – Лучше поздно, чем никогда. Не так ли?

«Поэтому будем опасаться, чтобы, когда еще остается обетование войти в покой  Его, не оказался кто из вас опоздавшим» (Евр. 4:1)