Смерть

Эли Визель

Отрывок из повести «Рассвет»

Решение Старика меня не удивило. Именно этого я и ожидал. Все этого ожидали. Жители Палестины знали: Движение держит слово. Всегда. Англичане тоже это знали.

За месяц перед тем полиция задержала одного из наших бойцов, который был ранен во время террористического акта. При нем было найдено оружие. На основании действовавшего в стране закона о военном положении трибунал вынес приговор, которого все ожидали: смерть через повешение.

Это был десятый смертный приговор, который вынесли нашим бойцам мандатные власти. Старик решил с этим покончить: он не мог позволить англичанам превратить Святую Землю в эшафот. И объявил о новой тактике Движения – тактике ответных действий.

С помощью листовок и передач подпольной радиостанции Движение предостерегало англичан: не вешайте Давида бен-Моше, не вешайте его, ибо эта смерть обойдется вам дорого. Отныне всякий раз, как вы казните еврейского бойца, еще одна мать в Англии будет оплакивать смерть своего сына.

Чтобы придать нашим словам больше веса, Старик приказал захватить заложника, желательно офицера. Судьбе было угодно, чтобы им оказался капитан Джон Досон. Как-то вечером он прогуливался в одиночестве, а наши люди как раз искали офицеров, гулявших по вечерам в одиночестве.

Захват Джона Досона вызвал потрясение во всей стране. Британская армия объявила чрезвычайное положение на 48 часов. Во всех домах был проведен самый тщательный обыск. Были задержаны сотни подозрительных лиц. На каждом перекрестке стоял танк. Крыши домов превратились в пулеметные гнезда. Повсюду возникли заграждения из колючей проволоки. Палестина стала гигантской тюрьмой.

«Вы слушаете «Голос Иерусалима»... В эфире новости... Казнь Давида бен-Моше состоится завтра на рассвете... Верховный комиссар призвал население сохранять спокойствие... Комендантский час с девяти вечера... Не выходите из домов... Повторяю: не выходите из домов... Армии дан приказ стрелять без предупреждения...»

В голосе диктора чувствовалось волнение. Когда он произносил имя Давида бен-Моше, в его глазах, должно быть, стояли слезы.

Молодой еврейский боец стал героем дня во всем мире. Все движения Сопротивления в Европе провели манифестации перед британскими посольствами. Главные раввины всех стран подписали телеграмму, адресованную Ее Величеству. В телеграмме содержалась всего одна фраза: «Не вешайте юного мечтателя, чье единственное преступление – идеализм». И за этой фразой – около тридцати подписей. Еврейская делегация была принята в Белом доме, и президент пообещал вступиться за молодого еврейского бойца. В тот день человечество жило судьбой Давида бен-Моше.

Было восемь часов. На улице уже стемнело. Гад зажег свет. Где-то заплакал ребенок.

– Мерзавцы, – выругался Гад. – Они его повесят.

У него горело лицо. Он был охвачен волнением. Он стал шагать по комнате. Зажег сигарету, тут же ее бросил и зажег другую.

– Они его повесят. Они его повесят, – повторял он. – Ах, мерзавцы!

Диктор кончил читать новости. Началась музыкальная программа. Я хотел выключить приемник, но Гад остановил меня:

– Четверть девятого. Поищи нашу станцию.

От волнения у меня не получалось.

– Дай мне, – бросил Гад.

Передача только что началась. Звучал очень красивый низкий женский голос. Его знала вся Палестина. Каждый вечер в четверть девятого во всех домах взрослые и дети бросали свои дела и игры, чтобы послушать этот страстный и таинственный голос, который неизменно начинал передачу четырьмя словами: «Вы слушаете голос свободы...»

Евреи Палестины любили эту молодую женщину, хотя и не знали, кто она. Англичане дорого дали бы за то, чтобы до нее добраться. Они считали, что она не менее опасна, чем Старик. Она тоже была частью легенды. И лишь очень немногие знали, кому принадлежит этот мелодичный голос. Этих людей было всего пятеро. Знал Гад. Знал я. Мы были с ней знакомы. Ее звали Илана. Они с Гадом любили друг друга. А я любил их любовь. Эта любовь была мне необходима. Мне нужно было знать, что любовь существует и что она несет радость и смех.

«Вы слушаете голос свободы», – повторила Илана.

По мрачному лицу Гада прошла судорога. Он стоял около приемника, склонившись над ним, будто сломанный пополам. Казалось, он хочет рукой и глазами прикоснуться к чистому, волнующему голосу Иланы, который в тот вечер был и моим голосом, и голосом всей Палестины.

«Два человека готовятся встретить смерть завтра на рассвете, – продолжала Илана так, словно читала Библию, которую ежедневно переписывают заново. – Один из них заслуживает восхищения, другой – жалости. Давид бен-Моше, наш брат, ставший нашим предводителем, знает, за что умрет. Джон Досон этого не знает. Они оба молоды, красивы, могли бы жить и быть счастливыми. Но этого не будет. Это уже невозможно. Завтра на рассвете они умрут. Они умрут в один час, в одну минуту, но не вместе. Их разделяет пропасть. Смерть Давида бен-Моше имеет смысл. Смерть Джона Досона бессмысленна. Давид – герой, Джон – жертва».

Илана говорила минут двадцать. Последняя часть передачи была целиком посвящена Джону Досону, который больше, чем Давид бен-Моше, нуждался в словах утешения.

Я не знал ни Давида, ни Джона, но ощущал, что связан с ними и с их жизнями. Вдруг, словно вспышка молнии, меня озарила мысль: говоря о смерти, ожидающей Джона Досона, Илана говорит обо мне. Ведь его убью я. А кто же убьет Давида бен-Моше? На мгновение мне почудилось, что я должен убить их обоих, убить всех Давидов и Джонов на свете, стать их палачом. «Вот так, – подумал я. – Мне восемнадцать лет. Восемнадцать лет поисков, страданий, учения, протеста. И вот результат. Я хотел понять сущность человеческой чистоты. Я искал путь, ведущий к человеку. Я пытался выйти на верную дорогу, и вот я готов стать убийцей – пособником смерти и Бога». Я подошел к висевшему на стене зеркалу. Мне захотелось взглянуть на себя. Я увидел себя – и подавил глухой стон. Я целиком состоял из глаз.

В детстве я боялся смерти. Нет, я не боялся умереть, но всякий раз при мысли о смерти меня охватывал ужас. «Смерть, – говорил мой старый учитель-каббалист по имени Калман, – смерть – это существо, у которого нет ни рук, ни ног, ни рта, ни головы. Она целиком состоит из глаз. Если ты когда-нибудь увидишь это существо, состоящее из глаз, знай: это смерть».

Гад неподвижно стоял у приемника и напряженно слушал Илану.

– Посмотри на меня, – попросил я.

Он не слышал.

«У вас есть мать, Джон Досон, – говорила Илана. – Сейчас она в слезах или в безмолвном отчаянии. Сегодня она не ляжет спать. Всю ночь она просидит в кресле у окна с часами в руках, ожидая рассвета. Потом ее сердце сожмется. В этот самый миг ваше сердце остановится. «Они убили моего сына! – воскликнет она, теряя сознание. – Убийцы!..» Нет, миссис Досон, мы не убийцы».

– Посмотри на меня, Гад, – повторил я.

Он поднял на меня взгляд, пожал плечами и вновь вернулся к голосу Иланы. «Гад не знает, что я смерть, – подумал я. – Но она, его мать, конечно, это понимает. Она тихо сидит одна, перед окном, выходящим в запущенный сад, где-то на окраине Лондона. Она-то, конечно, знает. Она догадалась. Она всматривается в ночь, у которой, наверное, мое лицо. Лицо, целиком состоящее из глаз».

«Нет, миссис Досон, мы не убийцы. Убийцы – ваши министры. Это они убьют вашего сына завтра утром. А мы хотели бы, чтобы он был нашим другом и братом, мы дали бы ему молока и хлеба, рассказали бы ему о красоте нашей страны. Но ваше правительство, сударыня, сделало его нашим врагом и тем самым подписало ему смертный приговор. А мы не убийцы».

Я опустил голову на руки. Ребенок больше не плакал...