Баптистка-монахиня

Константин Прохоров

История древняя, как мир: Маша полюбила Сашу. Ее любовь длилась не один год, однако юноша не обращал внимания на застенчивую девушку. Саша питал чувство к красавице Кате. И не стоило бы о том писать вовсе (есть темы куда интереснее), если бы история эта не случилась в баптистской общине. А такая деталь, согласитесь, вносит некоторое своеобразие в тривиальный сюжет. Ведь не столь часто у нас пишут о безответной любви – что за «неевангельская тема»! – среди юных христиан.

Впрочем, молодость, как известно, – недостаток, стремительно преходящий. И когда счастливые Саша и Катя, объединенные в скором будущем фамилией Васнецовы, с сияющими лицами раздали всей церкви пригласительные на свадьбу, Маше Симоновой исполнилось уже двадцать пять. При живых родителях она чувствовала себя бесконечно одинокой и никому не нужной. Вчерашние подруги все более или менее удачно вышли замуж, во время коротких встреч в церкви с упоением рассказывали о своих необыкновенных детях, часто бестактно задавали болезненный вопрос: «Ну, а как ты? Никого еще нет на примете?» При этом они благочестиво уверяли Машу, что будут о ней молиться, тут же, как правило, об обещании забывали, зато неутомимо сплетничали о «бедняжке» – словом, были очень «добры и внимательны» к ней.

Брачный пир Васнецовых прошел весело, насыщенный традиционными песнопениями, смешными сценками и прочими невинными забавами. Однако Маше тяжело далось присутствие на том торжестве. Ее думы неудержимо уносились вдаль. Она пыталась себя заставить по-христиански радоваться за молодоженов, но это у нее выходило плохо. Маша с грустью думала о том, что годы идут, она же (к чему скрывать?) не очень красива, вдобавок, несмотря на свое высшее образование и работу в городской библиотеке, робка и необщительна. Вполне возможно, что теперь она так и останется одинокой до конца своих дней. Развивалась депрессия. В голову то и дело лезли соблазнительные мысли о неверующем молодом человеке, который несколько месяцев назад мимоходом на улице оказал Маше сомнительные знаки внимания. Он неожиданно подошел к ней на автобусной остановке и заговорил, как со старой знакомой. Парень был довольно симпатичным и остроумным, но от него за несколько метров несло тяжелым винным духом. Девушка, с трудом справившись с робостью, попыталась в ответ сказать ему что-то о своей вере в Бога, но парень лишь посмеялся, откровенно и недвусмысленно давая понять, что ему от нее было нужно... Тогда Маша в страхе села в первый попавшийся автобус, чтобы поскорее убежать от этого циника.

В общем, невеликий выбор – причем, из равно неприятных возможностей – постепенно вырисовывался перед Симоновой: либо так и оставаться одинокой в своей небольшой строгой общине, которую она, впрочем, любила и в которой пребывала с детства, либо... «пасть» в миру, как некоторые другие сестры, с тем лишь, чтобы родить ребенка, после чего неизбежно последуют отлучение и отвержение всеми, но зато через несколько лет в заранее запланированных слезах покаяния можно будет в новом качестве возвратиться в церковь... О если бы Господь указал ей какой-то иной выход! Маша много молилась о своей нужде, однако небеса, казалось, безмолвствовали.

Но вот несколько недель спустя после той памятной свадьбы, когда бездна отчаяния, казалось, уже поглотила несчастную девушку, однажды ночью ей приснился удивительный сон. Причем сновидение было настолько ярким, можно сказать, осязаемым, а главное, повторяющимся на протяжении нескольких ночей подряд, что трудно было усомниться в том, из какого благословенного источника оно исходило. Маше снилось, будто она в жаркий полдень в белом подвенечном платье стоит на огромном зеленом лугу, с любопытством оглядывается по сторонам, затем поднимает голову вверх и зачарованно смотрит, как в синем бездонном небе тихо скользят далекие облака. И в этот момент, словно блеснувшая молния, с неба сходит прекрасный юноша-ангел с нежными чертами лица, почтительно кланяется Маше, с разрешения девушки берет ее за руку, и тут же вместе они взлетают в заоблачную высь. Маша видит проплывающие внизу моря и горы, счастливо смеется, ничуть не пугаясь необыкновенного полета, и затем вдруг оказывается у высокого небесного престола, на котором восседает Сам Господь Иисус. Девушка сразу узнает Его, низко кланяется и слезно молит простить ее, грешницу, за все недостойное Небесного Царства, что когда-либо случилось в ее земной жизни. Иисус же неожиданно, вместо слов осуждения, подает ей руку и с ласковой улыбкой произносит следующие волнующие девичье сердце слова:

– Это ты прости Меня, Машенька, что так долго испытывал тебя. Благодарность тебе великая, что сохранила верность Мне! Ведь ты – невеста Моя, Отцом Небесным от вечности данная... Вспомни, как сказано в Святом Писании: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской... Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими... Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих...»

И чувствуя, как щеки ее заливаются румянцем и из глаз безудержно текут слезы радости и благодарности Господу, Маша после этих слов Спасителя внезапно просыпалась. «Благодарю, Иисус, за то, что Ты любишь меня!» Затем долго молилась она в ночной тиши, стоя на коленях: «Моя вера в Тебя словно воскресла из мертвых, возродилась из тленного праха... Как я счастлива, что Ты открылся мне, мой возлюбленный Иисус!..»

Еще через неделю девушку было не узнать: при любых обстоятельствах, в любую погоду спешила она на богослужение, не пропуская ни единого, сделалась вдруг весела, общительна и даже внешне заметно похорошела. «У нее кто-то появился!» – перешептывались опытные в сердечных делах сестры, неодобрительно покачивая головами. Однако в их маленьком городке, где все друг друга знали, плотской грех быстро бы обнаружился. О Маше же никто не смел сказать ничего дурного. Она даже одеваться, в отличие от большинства своих сверстниц, молодых сестер, стала еще строже. «Наша монашка» – прозвали ее тогда злые языки, теряясь в догадках, что же с ней в самом деле происходит.

Вскоре Маша вновь удивила всех, испросив у Степана Кузьмича, пожилого пресвитера их церкви, разрешение помогать преподавателю воскресной школы. При прежнем ее робком характере такое служение было бы немыслимо. Теперь же у девушки почему-то все стало получаться. В то же время Маша имела муд-рость не спешить рассказывать другим о своих снах. Она хорошо понимала, чем это может окончиться, тот же Степан Кузьмич первым ее осудит... «На сны и „чудесные откровения“ обращают внимание лишь последователи расплодившихся ныне шумных деноминаций! – время от времени в своих, по обыкновению длинных проповедях, вознося указательный палец правой руки к потолку, поучал пастор. – Мудрый же Соломон словно для нас, баптистов, написал: „Сновидения бывают при множестве забот... Во множестве сновидений, как и во множестве слов, – много суеты...”»

«Интересно, почему у нас никогда не вспоминают о вещих снах Иосифа, пострадавшего от единокровных братьев, или о ночном видении апостолу Павлу мужа-македонянина? – ни с кем не споря, в глубине сердца размышляла Маша. – Стало быть, случаются сны и от Господа...»

Степан Кузьмич происходил из того рода служителей, для кого традиция была превыше всего. «До нас положено, лежи оно так во веки веков!» – эти сильные, но, увы, односторонние слова протопопа Аввакума вполне могли бы выразить принципиальную позицию Машиного пастыря. Однажды, во время «испытания» перед крещением, Степан Кузьмич задал одному пожилому человеку свой излюбленный вопрос: «Что вы почувствовали в день вашего покаяния?» Старик сначала не расслышал вопрос, ему повторили; он, напряженно подумав, развел руками и простодушно и честно ответил: «Не знаю, ничего не почувствовал...» Степан Кузьмич нахмурился: крестить человека, неправильно отвечающего на такой вопрос, он не был намерен.

«Подумайте еще немного...» – не предвещающим ничего доброго голосом дал он последний шанс пенсионеру. «Радость! Счастье! Как на крыльях, домой летел!» – начали подсказывать старику со всех сторон сестры. У них все правильные ответы уже давно были записаны в тетрадках... «Как на крыльях... домой летел», – неуверенно повторил за общим хором голосов старик. Степан Кузьмич смягчился, подобие улыбки появилось на его суровом лице: «Вот это другое дело, именно так рожденная свыше душа и должна отвечать!»

К счастью, был еще в их общине и другой служитель – диакон Николай Харитонович, которому только и могла доверить свое сердце Маша. В советские времена Николай Харитонович служил морским офицером, многое повидал в жизни и потому, возможно, был более терпимым к неизбежному разнообразию христианского опыта и человеческих характеров.

– Что, Машенька, у тебя на сердце сегодня? – с отеческой улыбкой спросил он, когда после очередного вечернего богослужения Симонова дождалась его у дверей церкви.

Все члены общины уже разошлись по домам, один лишь сторож с неразлучной метлой в руках важно прохаживался по двору.

Присели на последнюю скамью в зале, прямо под строгой надписью «Иди и впредь не греши!» на выкрашенной голубой краской стене.

– Вот скажите, Николай Харитонович, – Машино лицо отобразило глубокое волнение, глаза заблестели, – можем ли мы, люди, в чем-то ограничить Бога или за Него решать, как Ему следует поступать, что делать?

– Конечно, не можем! – ответил диакон, внимательно глядя на девушку. – Господь – Создатель всей Вселенной, Горшечник, в руках Которого мы только глина, и Он лепит из нас то, что пожелает...

– Слава Богу, что Вы это подтвердили! – с горячностью воскликнула Маша. – А если это так, то может ли Господь порою и протестантам открываться не «по-нашему», то есть не только через Писание, а, скажем, даже и во сне, в видении? Он же Бог!

– Почему ты об этом спросила? – настороженно осведомился Николай Харитонович. – Нечто подобное случилось с тобой?

– Да! – закивала головой Маша, и слезы хлынули из ее глаз.

– Что же тебя смущает? – диакон положил руку на плечо девушки, успокаивая ее. – Ты боишься ошибиться, от Господа ли твое видение? Боишься быть прельщенной?

– О нет, совсем не то! Так больно, что я не могу поделиться с другими тем, что открыл мне Спаситель Иисус... Наша вера почему-то такая сухая и рассудочная... Так не должно быть!

– Что же Иисус открыл тебе, Машенька? – мягко спросил Николай Харитонович.

– То, что Он – живой и любящий Бог, и многое еще другое...

Маша вытерла слезы и умолкла, не решаясь поведать свой сон до конца.

– Рассуди сама: то, что ты сейчас сказала, несомненно, известно и другим членам общины, – Николай Харитонович говорил медленно, осторожно подбирая слова, чтобы не ранить девушку...

Но Маша, не выдержав, перебила его:

– Да, это известно каждому. Кто не знает, что «Бог есть любовь»?! Вот только многие ли у нас пригласили Иисуса войти в глубину их души и сердца, многие ли пережили и почувствовали в действительности, сколь безмерно любит их Иисус, и ответили Ему искренней взаимностью? Не скользит ли наше благочестие где-то по поверхности, на уровне всезнающего и расчетливого ума, житейской привычки, почему-то принимаемой за святость?

Николай Харитонович улыбнулся:

– Боюсь, что сказанное тобой есть «вино неразбавленное», и не каждому по силам испить его. Нельзя требовать от других в точности того, что пережил ты сам. Бывает, и со мной Господь говорит не вполне обычно, только не думаю, что нам с тобой непременно следует теперь смущать общину своими таинственными рассказами. У каждого христианина, видишь ли, накапливается отчасти неповторимый духовный опыт...

– Хорошо, – голос Симоновой задрожал от волнения, – но Вы, по крайней мере, Вы, Николай Харитонович, верите мне?

– Да, Машенька! – твердо сказал диакон, и его глаза озарились светом веры. – Я ведь не слепой и тоже вижу, как ты переменилась в последние недели. Только не оставляй Слово, пусть общение с Богом через Священное Писание останется для тебя главным разговором с Ним! Теперь же давай помолимся...

Николай Харитонович коротко помолился о защите и небесном благословении Маши, и она в тех терпеливых, заботливых словах окончательно нашла покой своему сердцу.

Прошло два года или немногим более того. И вот однажды к ним в церковь приехал жених из большого города. Он так неосторожно и сказал кому-то из местных братьев, что всюду ищет себе невесту...

Сам из себя видный, с черными усами, лет тридцати. Приятным голосом пел на собрании, трогательно свидетельствовал о своем покаянии: дескать, всю жизнь шел к Богу, все церкви прошел, нигде не встретил истину, и вот я у вас...

Нашлись добрые люди, тут же ему подсказали: есть, мол, у нас здесь одна, засиделась в девках, за любого пойдет. Пришел тот гость на занятия к Симоновой в воскресную школу. А у Маши как раз один из лучших уроков вышел – о верности Господу, какие бы злоключения ни случились в жизни... Дети в радостном возбуждении тянут руки, хорошо отвечают. Маша сама взволнована, мила, чудные примеры приводит из Писания и христианской истории. В общем, запала она в сердце гостя. Недолго думая, на следующий день он и сделал ей предложение. Пообещал любить до гроба, если она, конечно, ответит ему своей благосклонностью...

Половину ночи провела Маша в молитве, а утром жениху отказала. Так он, разобиженный, и уехал. Вся община замерла в изумлении. Пересудам не было конца. Симонову искренне не понимали, однако ее положение в общине тут же укрепилось. Маша не была совсем уж равнодушной к разговорам о ней, однако внешне ничем того не выражала, в глубине сердца сохраняя истинную причину всех последних перемен и ежедневно тихо повторяя в молитве: «О возлюбленный мой Иисус, я навсегда останусь верной Тебе!..»

Живет в Омске, окончил Одесскую семинарию ЕХБ в 1997 году, преподает в Сибири и в Казахстане историю Церкви и некоторые другие дисциплины. Печатался в России, Украине, Казахстане, Германии.