Прощенный палачи

Илья Мазл

«И прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим

Мы привыкли к тому, что евреи покидают бывший Советский Союз, уезжая в Израиль или Америку. Но кто бы мог предположить, что страна, которая уничтожила больше евреев, чем все крестовые походы, вместе взятые, вновь откроет свои двери многострадальному народу?!

Те, кто уже уехал и живет в Израиле, считают таковых предателями, забывшими урок истории, а те, кто предпочел немецкий достаток израильским тяготам, хотя и стыдятся внутренне, но оправдывают свое решение тем, что ситуация изменилась, времена не те, и говорят: «Туда мы всегда успеем».

Алексей Рябинов тоже не был исключением и считал, что «рыба ищет где глубже, а человек – где лучше». Хотя у него были русское имя и русская фамилия, но в синагоге легко определили его еврейские корни. Дедушку Алексея звали Абрам Наумович Рабинович, но его сын стал Семеном Абрамовичем Рабиновым, ну а Алексей сменил и родину, и национальность, и имя, став Алексом Рябиновым.

Прожив в стране несколько лет, Алекс не смог полностью интегрироваться в немецкое общество. Получив специальность в Германии и устроившись на заводе станочником, Алекс находился больше в окружении русскоязычных, избегая контактов с немцами из-за языкового барьера, а в каждом пожилом немце он видел бывшего нациста.

Сидя в заводской столовой, он любил наедине наслаждаться получасовым перерывом и не желал вести беседы на немецком языке. Поэтому, в ответ на приветствие подсевшего к нему немца-пенсионера, которому позволялось пользоваться заводской столовой, Алекс демонстративно отодвинул поднос и, процедив сквозь зубы: «Оставь меня в покое, старый нацист», – встал и направился в сторону цеха.

Нельзя сказать, чтобы Алекс был доволен своим поведением. Что-то беспокоило его. Дело в том, что совсем недавно он, побывав на собрании мессианских евреев, уверовал в то, что Иешуа (Иисус) есть Мессия Израиля. Он начал делать первые шаги веры, посещая библейский кружок в шаббат. Его чувства еще не были «навыками приучены», как это имеет место у более опытных верующих, умеющих быстро различать добро и зло.

После смены Алекс совсем успокоился, обеденное происшествие несколько забылось. А на следующий день, в пятницу, он с чувством радости от предвкушения шаббата и встречи с новыми друзьями, как обычно, приостановился у доски объявлений на заводской проходной, и застыл в ледяной позе. Из траурной рамки на него смотрели черно-белые глаза вчерашнего собеседника. Мурашки пробежали по телу Алекса, когда он читал некролог: «Вчера от инфаркта скоропостижно скончался всеми уважаемый работник нашего завода, бывший узник Дахау Альберт Зюсман...»

Стыд, полоснув душу, кровью облил сердце и, выступив на лице свинцовым багрянцем, тамтамом стучал в висках. Радость приближающегося выходного дня померкла, время остановилось, все валилось из рук. Мастер, заметив подавленное состояние Алекса и думая, что он не совсем здоров, отправил его домой.

Как Давид, сокрушенный своим грехом, лег Алекс «на лицо свое», вечер шаббата превратился для него в Йом Киппур (День покаяния). Он чувствовал себя убийцей, не достойным положения спасенного и прощенного грешника. Молясь Господу и прося прощения за свой поступок, он просил избавить его от языка, сделать его немым. Так пролежал он до поздней ночи, пролив немало слез, пока с ним наконец не заговорил Господь. Алекс понял, что его язык нужен Господу для свидетельства о Нем, для прославления Его перед людьми, и дал обет, что при первой же возможности готов послужить Богу своим языком в другой ситуации, так как то, что произошло, непоправимо. Лишь после этого он смог уснуть с миром.

Прошло несколько лет. Алекс возрос духовно, был верным свидетелем Господа перед своим, еврейским, народом, за что даже немного пострадал. Так как работа на заводе не доставляла ему радости, или подсознательно стремясь исполнить свой обет, а может быть, следуя цели, к которой вела его невидимая рука Всевышнего, он оставил завод и, выучившись на санитара, стал работать в доме для престарелых. Активно свидетельствуя старикам, он видел в них уже не врагов, а людей, нуждающихся в Божьем прощении.

Однажды во время ночного дежурства Алекса подозвал старик, который уже не жил, а мучился и которого Алексу было жаль больше других.

– Я знаю, что умираю, – медленно и тяжело дыша, начал говорить умирающий, – и верю, что Иисус может меня простить и подарить мне вечную жизнь, как ты неоднократно мне рассказывал. Но все ли грехи Он прощает? – спросил он, глядя с надеждой в глаза Алексу.

– Конечно! – поспешно отвечал Алекс, с радостью предвкушая покаяние человека, о котором так много молился. – Написано: «Приходящего ко Мне не изгоню вон»!

– Я верю, что буду прощен, если ты помолишься за меня! – схватив руку Алекса, как спасительный канат, прошептал старик. – Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать...

И старик поведал Алексу свою страшную тайну.

– Во время войны я служил офицером вермахта на территории Польши. Мы патрулировали ночную Варшаву. Однажды несколько поляков хотели продать нам пойманных в канализационном туннеле молодых еврейских девушек, бежавших из гетто. Не желая платить и возиться с беженками, а также ради забавы я приказал своим солдатам заставить поляков надругаться над девушками в подвале одного заброшенного здания. Оставшись снаружи и убедившись в отсутствии свидетелей, я бросил в подвал несколько гранат. Впоследствии я сумел объяснить гибель поляков, и до сего дня эта тайна оставалась со мной. Но я знаю, что Бог – Свидетель моего преступления.

Пока Алекс слушал, его тошнило от этого страшного признания, в нем шла внутренняя борьба. Один голос говорил: «Этот изверг не понес наказания за свою вину при жизни и теперь хочет избежать наказания в вечности?»

А другой голос отвечал: «Разве не всех хочет спасти Господь? Разве не убийца тот, кто языком своим убивает другого?»

Холодный пот выступил на лбу Алекса, он вспомнил, как несколько лет назад просил Господа о прощении, признав себя убийцей, вспомнил о своем обете, а в голове звучало Слово Божье: «И прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим...» Алекс понял, что дело не в старике, а в нем. Вопрос уже не в том, получит ли прощение от Господа этот умирающий грешник, а в том, простит ли он сам его?

Алекс взял обеими руками руку вопросительно смотрящего на него старика и начал молиться. Во время молитвы учащенное дыхание кающегося стало замедляться, потом его еще не остывшая рука, выскользнув, глухо завалилась в складки казенного одеяла.

– Амен, – как бы желая мира, произнес Алекс, глядя на застывшее в улыбке лицо, и своей рукой закрыл смотрящие в вечность глаза прощенного палача.