Органная музыка

Игорь Аленин

В Большой зал консерватории, на концерт органной музыки, мы опоздали на полчаса. Моя вина – с непривычки неверно билет прочитал. Зато поговорили. Когда идешь этими кривоколенными переулочками Москвы, есть время для обстоятельного разговора. Генка шел слушать органную музыку первый раз в жизни. Наверное, еще и поэтому разговор получился откровенным. Генка рассказывал о себе. О том, что сейчас он был в пустыне, как праотец Аврам. Вроде бы Бога послушал, покинул землю свою, ушел от родства своего, а теперь на полдороге остановился и взывает к небесам: «Боже, как быть, куда идти?»

Заходим в консерваторию. Идем в раздевалку, потом вверх по лестнице. В тот вечер играл солист Московской Государственной академической филармонии, народный артист России Гарри Гродберг. В зал мы зашли, как потом выяснилось, на Гилэне, «сюите во втором тоне». Гарри Гродберг, в черном фраке, сидел к залу спиной и на что-то уверенно давил. Получалось величественно и...

– Красиво, – сказал Генка. – А мужик этот на стрижа похож. Мне всегда нравился орган. Он звучит, как аккордеон с легкими Антея. Интерьер консерваторского органа выдержан в стиле «ретро». Металлические трубы-свистки вправлены в старинный шкаф. А наверху украшения в виде пресс-папье. Пресс-папье времени! А мы с Генкой – бумага с еще не просохшими чернилами. Это музыка меня начинает разбирать.

– Хорошая музыка, – говорит он мне на ухо.

Его не проведешь. Генка на гитаре играет. Сам научился. Во дворе с пацанами песни орал, там голос и сорвал. Потом водка добавила, наркотики. Но теперь он голос восстанавливает, к учителю вокала ходит.

Музыка ворошит в голове охапки мыслей, переносит их с места на место. Вроде и старинная, и готическая, а при этом и трубы водосточные, и свечная капель, и даже жан-мишель...

– Жарко, – говорит Генка и снимает кофту. – И хорошо.

И печаль, и звуки стихают... Хлопать пора.

– Здесь прямо, как в храме, – доносится до нас голос сзади, – надо знать, когда молчать, а когда крестным знамением осеняться. Не во всякое время захлопаешь...

– Шепчешь, – отвечает соседка.

Мы хлопаем, не щадя ладоней. При этом даже не знаем, что слушали. Генка попросил у соседей программку:

– Ага.

А впереди еще Сезар Франк «Прелюдия, фуга и вариации си минор».

– Фуга – это то, что надо, – говорит Генка уверенно.

Я киваю.

В школе преподаватель музыки, контуженный фронтовик Самуил Моисеевич, мигая глазом, вдалбливал нам, что музыку надо уметь слушать. Он ставил отметки за поведение. Сидишь смирно – «пять», то есть понимаешь музыку, крутишься – «три», то есть эстетически недоразвитый. У меня была «пятерка». Классный руководитель постаралась. Так что музыку я с детства понимал.

В концертном зале, как в кабинете у Самуила Моисеевича, висели портреты композиторов. Чайковский, Бетховен, Шуберт, Шуман. Впереди – профиль Рубинштейна. Из всего сонма только Шопен на нас с Генкой глазом косил, остальные не интересовались. А мы тем временем уже опыту поднабрались. Объявляют: «Три пьесы: фуга-пастораль-сорти. Первое исполнение в Москве». Мы одни из первых начали хлопать. За нами остальные меломаны потянулись. Потом соседки сзади включились.

Опять музыка. Опять охапки мыслей закружились. Ответов среди них нет, а вопросы есть: «Боже, куда идти?» Его задал Аврам, еще с одним «а» в имени. Задал, наверное, еще будучи гоем. Продолжал приставать к небесам с вопросами, став первым евреем, перейдя реку. Его потомство расселилось по всему лицу земли. И сегодня об этом вопросе нам, двум гоям, напомнил еврей Гродберг.

Генка когда-то покинул Харьков. Почти все его друзья-наркоманы погибли. Шести-восьми кубиков сырца мака и ему бы за глаза хватило. И уже не чесались бы вены, уже не хотелось бы выломать каждый палец, как куриную косточку, можно было бы навсегда сбить температуру 37 и 4 – температуру постоянной слабости, уже не преследовал бы кислый запах ангидрида. Но Генке повезло. Его, как Аврама, призвал Бог. Сначала снял его с иглы, поставил на ноги и тихонько подтолкнул. Сколько лет уже прошло? Орган играет, а Генка слышит кукушку.

Недавно Генке предложили стать пастором.

Пастораль закончилась, слушатели перевели дыхание и задвигались. Началось бодрое «сорти». Генкина «пастораль», похоже, только начинается.

Вот и все. Гарри Гродберг вышел на аплодисменты. Ему преподнесли цветы.

– Гродберг, – раздался голос сзади, – еврей что ли?

– Шепчешь.

– Умеют же. Ладно, пошли, пока все хлопают, больше ничего не покажут.

Идем и мы. Куда идти? Сначала вниз, потом от раздевалки к выходу. А потом...

Генка будет пастором, а я... я еще точно не знаю. Но раз Бог говорил с Аврамом, значит, Он может и со мной поговорить. Буду ждать аудиенции.

А музыка на вопросы не отвечает, она помогает их вспомнить.