Тяга к видимому и видимость присутствия Бога

Александр Тарасенко

В Декалоге заповедь с запретом делать изображения и поклоняться им стоит на втором месте, сразу же за запретом иметь иных богов. Такое местоположение вовсе не случайно, так как люди всегда стремились выразить невидимое и необъяснимое через видимое и понятное. Известно, что человек активно использует зрение как один из главных рецепторов. Издревле глаза были настолько важным «инструментом», что пророков изначально называли провидцами (1 Цар. 9:9), то есть теми, кто видит лучше остальных. Наилучшая характеристика Моисея как пророка состояла в том, что он говорил с Богом лицом к лицу, а не видел Его гадательно, как остальные пророки (Чис. 12:6–8). Вовсе неудивительно стремление людей узреть Бога. Ведь даже Моисей просил об этом, на что получил лишь ограниченное разрешение – увидеть Бога сзади (Исх. 33:18–23). Подобное желание высказал также и один из учеников Иисуса Христа: «Господи! Покажи нам Отца – и довольно для нас» (Ин. 14:8).

Эти свидетельства показывают психологическую зависимость человека от видимого. Ему комфортней верить в то, что видишь, и бояться того, кто реально присутствует. Человек всегда стремился выразить Бога в видимых образах, забывая о своей физической и психологической ограниченности. Бог просто не может быть изображен никаким мастером, так как совершенен только Он. Пророк Исаия насмешливо отзывался о таких попытках: «А из остатков того делает бога, идола (песель) своего, поклоняется ему, повергается пред ним, и молится ему, и говорит: ”„Спаси меня, ибо ты бог мой”» (Ис. 44:17).

В Пятикнижии предупреждения не делать себе кумира встречаются неоднократно. Следует заметить, что в греческой версии Ветхого Завета привычное нам слово «кумир» (евр. песель) переведено как эйдолон, то есть идол (ср. 1 Кор. 8:4; 10:19). Запрет в Исходе (20:4–5) перечеркивал всю многовековую практику египтян изображать своих богов в виде различных животных или гибридов человека с животным. Эту практику евреи наблюдали слишком долгое время, так что даже сами требовали от Аарона сотворить тельца. Культ быка Аписа был распространен именно в Нижнем Египте (со столицей в Мемфисе), где так долго прожили евреи. Этот образ был понятен крестьянам: как бык ведет за собой пахаря, так и золотой телец должен был указать дальнейший путь в пустыне после того, как Моисей отсутствовал уже долгое время (Исх. 32:1).

Однако можно заключить, что Бог запретил делать не только изображения животных, но также и Его. Первый случай такой попытки встречаем уже в Книге судей (17:4–5), где используется все то же еврейское слово «песель». Интересно отметить комментарий самой Библии на это самоуправство: «Каждый делал то, что ему казалось справедливым» (ст. 6). Даже богобоязненный Давид (уже будучи тайно помазанным в цари) не избежал этого общечеловеческого соблазна. В Первой книге царств (глава 19) читаем о попытке Саула арестовать претендента на престол. Давид сбежал через окно, а его жена имитировала его присутствие тем, что положила в постель терафима, то есть истукана, или идола. (В синодальном переводе это слово не всегда переводится – ср. Быт. 31:19, 34–35 и Суд. 18:17–18, 20; Зах. 10:2). Из контекста этого случая (ст. 13–16) видно, что этот терафим был в рост человека; он не просто стоял на книжной полке как сувенир, привезенный из путешествия, он занимал достаточно места в комнате, его нельзя было не заметить. Получается, что в тот момент этот истукан спас Давиду жизнь!

В дальнейшем эту печальную традицию продолжили разные народы, которые познавали Бога через общее откровение, то есть посредством наблюдения. Известно, что «небеса возвещают правду Его, и все народы видят славу Его» (Пс. 96:6), поэтому даже раввины вынуждены были признать, что Бог открывался и продолжает открываться всем народам. О познании Невидимого через созерцание звездного неба и Вселенной замечательно писали разные авторы. Например, Аристотель (в пересказе более позднего римского автора) утверждал: «Мысль о богах возникла у людей от двух начал – от того, что происходит с душой, и от небесных явлений... В самом деле, видя каждый день, как солнце обходит небесный свод, а ночью стройно движутся другие светила, они сочли, что существует некий бог, виновник этого движения и стройности». Спустя триста лет после него Цицерон в своем теологическом труде «О природе богов» вывел некоторую последовательность: «Да что говорить! Не проник ли разум человеческий даже в небо?.. Созерцая все это, дух наш приходит к познанию богов, от чего родится благочестие. А к благочестию присоединяются справедливость и другие добродетели, из которых складывается блаженная жизнь...» Через столетие апостол Павел в Послании к римлянам (1:20–32) развенчал это упоение человеческим гением безапелляционным приговором: познав Невидимого через умосозерцание, люди не воздали Ему славу, но, наоборот, «славу нетленного Бога изменили в образ (эйкон), подобный тленному человеку...» (ст. 23); именно «потому предал их Бог постыдным страстям» (ст. 26).

Получается, что любая (даже с благими намерениями) попытка изобразить Бога приводит к духовному падению, так как истинная вера не опирается на видимое, каким бы точным приближением к идеалу оно ни было. Это хорошо видно из двух мест в Евангелии от Иоанна: «Вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес» (4:48); «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие» (20:29).