Правые стези

Шмуэль Иосеф Агнон

Вместо предисловия

Шмуэль Иосеф Агнон (1888-1970) - фигура весьма значительная в мировой литературе. Значительная не по количеству проданных книг, а по значимости вклада в мировую словесность. Фактически он стал родоначальником возрождения художественной литературы на иврите на древней земле Израиля. Но дело не только в том, что Агнон писал на древнем языке. Он поставил перед собой задачу «реконструировать душу средневекового еврея». «Все творчество Агнона сводится к созданию моста между древней и новой еврейской словесностью», - пишет переводчик Агнона на русский язык Исраэль Шамир («Путеводитель по Агнону»). Писателю это замечательно удалось, что было оценено присвоением ему в 1966 году Нобелевской премии.

По поводу рассказа «Правые стези» необходимо сказать, что он вызвал сильную негативную реакцию со стороны израильского раввината. Неподготовленному читателю будет довольно трудно понять, что же в этом небольшом произведении вызвало столь бурную реакцию израильских религиозных кругов.

Дело в том, что упоминаемый у Агнона «Тот Человек» для талмудического иудея ассоциируется с Иешуа из Назарета. Он так назван в Талмуде: «Есть ли у Того Человека доля в Царствии грядущем?»

Иешуа, хоть и не названный по имени, не является в рассказе негатив-ным персонажем, а наоборот, и именно Ему в течение всей своей тяжелой жизни фактически жертвует свои скудные сбережения старик. Именно Он вызволяет героя рассказа, старика, из заточения и исполняет его сокровенное желание - «найти себе могилу в прахе» Святой земли израильской.

Читая эти строки, необходимо помнить, что Агнон никогда не был христианином. Неприязнь к официальному христианству выражена и в публикуемом произведении. Однако симпатия к Самому Иешуа проявилась настолько явно, что каждое прижизненное переиздание этого рассказа встречало протесты ортодоксальных кругов. Главный раввин Израиля Герцог даже предлагал Агнону спрятать или уничтожить этот рассказ. Но рассказ продолжал публиковаться, и «упрямство» нобелевского лауреата в этом вопросе уже само говорит о многом.

ПРАВЫЕ СТЕЗИ

В одном городе из городов польских жил старик один, что промышлял уксусом. Отцы и отцы отцов его славились своими винами, но в тугую пору обеднели и оставили ему лишь ветхое жилье да прокисшее вино. В жилье том отроду не видал добра: жена померла, пока дети в малолетстве были, подросли - ушли в войско и погибли на войне. Сидел он одинком и делал уксус. Пять дней недели промышлял своим уменьем, а в сретенье субботы нацеживал уксус в большой жбан и разносил по городу.

И много раз задумывался: «Что я и что жизнь моя? Пять дней в неделю кислю уксус на продажу, продам и снова кислю уксус, чтобы снова продать. И зачем все это - чтобы прокормить это тело хилое. Жили бы жена и сыны мои, честно питал бы их. Сейчас, когда жена умерла и семя мое выкорчевали, зачем мне тянуть кожу с костей и убиваться?» И плакал, и стенал, и тужил о жизни своей, пока не опостылел ему его промысел. Не только промысел: и талит ему был не по плечу, и тфилин не по кисти. Но поскольку любовь к земле Израиля сидела в сердце его, решил он взойти на землю Израиля: мол, если сподобится - найдет себе могилу в прахе ее. Стал жаться едой и утехи умерять, и даже отведать от плодов, что шли на уксус, не попускал себе, и ел ломоть хлеба с жидкой брагой, и того меньше меры брал. По понедельникам и четвергам постился и приучался обходиться малой толикой. А в канун субботы, как продаст уксус, по пути из города присаживался на камень, вынимал деньги из кармана, половину откладывал на пропитание, а половину засыпал в кружку-копилку, а ее вложили иноплеменники того царства в руки Того Человека на распутье до-рог. Прост был и не понимал, зачем стоит та кружка, и уверен был, что надежнее места не сыщешь. Медные монеты брал на бренные нужды, а серебро - на дорогу в землю Израиля. И делал себе зарубку на жбане.

И с тех пор радостно работалось ему. Дивился он самому себе: как это, мол, раньше опротивело мне ремесло мое, а сейчас трудно мне с ним расстаться. Те же кувшины и тот же уксус, а я и не замечаю, как день проходит. А в полночь вставал с постели, брал жбан и плясал с ним до самой рассветной молитвы. А поскольку погружен был в расчеты - сколько уже зарубок появилось на жбане, сколько серебра всунул в кружку-копилку, - не тщился с молитвой. И так говаривал: «Владыка Вселенной, ведомо Тебе, что все мои счеты я веду, лишь чтобы взойти на Твою Святую землю. Возведи меня, а там я вознесу Тебе красную молитву».

Так прошло несколько лет. Старик занимается своим промыслом с любовью, кислит уксус и разносит его по городу и делит выручку: половину - на бренные нужды, а половину - на дорожные расходы; и снова кислит уксус и разносит его по городу и делит выручку: половину - на пропитание, а половину - в ту же копилку.

Вот она, сила простоты: хоть годы идут, но дела не меняются. Так прошло еще несколько лет. Стены мазанки его облупились, потекла крыша и треснули углы. А когда идут дожди, то сырят его тело и под покровами, а налоги и подати все растут. Если задержится еще - ухватит держава дом его или дом его станет ему могилой. Лежит себе уксусник на ложе и прислушивается, как сыплется замазка со стен, кусочек упадет и кусочек осыплется, а звука почти не слыхать от сырости. Но сердце того старика стучит, как колокол, от радости, что милостив Удерживающий его душу в теле: не даст ему сгнить на чужбине. С петухами омывал старик руки, ополаскивал глаза, зажигал свечу и садился у порога, покрывшись с головой, как скорбящий, и оплакивал изгнание. Но как увидит свой жбан и зарубки на нем, сразу вспоминает, сколько серебра уже всыпал в кружку на дорожные расходы, и тут берет он жбан в руки и отбивает на нем песни и гимны, и упирает руку в бок и вскидывает плечо, и восклицает: сколько уже зарубок на жбане - две, три, сорок, пятьдесят, сто, - и пляшет от радости. И пляшет, не рассыпаясь мелким бисером и не пытаясь выше головы прыгнуть, но вкруг своих плеч, а плечи - вкруг него. И так он пляшет, пока не созовет служка людей на службу Творцу. И как услышит он голос служки, что зовет людей на службу Творцу, говорит он себе: «Пойду помолюсь», - и снижает голос, и стыдится своей радости в мире сем, и тут же встает и берет талит и тфилин. А талит - рвань одна, прямо сгнил от слез. Слава Богу, он взойдет в Иерусалим, а там хоронят без талита. Завершил молитву; если день скромный, макает ломоть хлеба в жидкую брагу и языком лижет прах, чтобы не прельститься плотскими утехами и не возжелать мяса и вина, и садится кислить уксус. Пять дней недели кислит уксус, а в сретенье субботы берет жбан и разносит по городу. Вернется из города - делит свой заработок: половину - на бренные нужды, а половину - на дорогу. И когда никто не видит, разрывает он пальцем паутину, затянувшую за неделю щелку кружки, что в руках Того Человека, и просовывает свое серебро в копилку. Прост был и не знал, для чего эта копилка служит. Просунет серебро - добавит зарубку на жбане для счета.

Так прошло опять несколько лет. Тело его согнулось в бараний рог, и кашель замучил. Уксус разъел его легкие и дышать не давал. Все больше постился он, и уже не осталось от него и плоти наполнить одежды. Но каждым субботним вечером добавляет он зарубку на жбане. И жбан уже лопается от зарубок. И уже говорит себе: «Настало время мне взойти в землю Израиля. Когда просовывал я монеты в прошлую субботу, торчали уже монеты из кружки». Но пока цел жбан, трудно с ним расстаться. Однажды разливал он уксус, и треснул жбан. Продал ли еще уксус, не слыхал я, но слыхал, что пошел он к образу Того Человека и взял камень, чтобы разбить кружку и вынуть серебро. Слыхал я, что в тот день пришли римские мнихи открыть кружку. Застали его у кружки с камнем в руках. Схватили и заперли в узильницу, и весь город ходуном ходит. Одни говорят: испортился народ, недобрым промышляют, и доверять некому. Другие говорят: каково ремесло, таков и ремесленник. Вот уксус - вино, что стало мерзким, так и старик этот сделался злодеем. Те и эти прячут взоры в землю и горюют о позоре Израиля и приговаривают: «О Уксус, сын Вина!» Сидит старик в узильнице, окованный железными оковами. Но руки его тонки, как тростник, и железо не жмет их. Когда Святой, да благословится Он, насылает кары на человека, смягчает Он удар, чтобы легче переносил муки. Сидит старик в узильнице. Раз тряхнул оковами - разбежались полчища ползучей твари и нечисти. Побоялся и кости свои положить на пол. Уронил голову меж колен, как путник в коляске, и так сидел, пока не привели его перед судьею. Сказал ему судья: «Признаешься, что собирался взломать кружку?» Сказал ему старик: «Собирался я взломать кружку, затем что деньги...» Не успел окончить, как рявкнул на него судья и сказал: «Обвиняемый признается, что собирался взломать кружку». Хотел старик объяснить ему, судье этому, что все судно делал, ибо деньги в кружке - его и не хватают человека за его же добро. Но так уж наказывал нас Господь, что множащий правдивые речи мнится ложным показчиком. Кликнул судья показчиков - зашли мнихи и вынули свою веру из-за пазухи и поцеловали ее и побожились, что в такой-то день такого-то месяца в такой-то час подошли к такой-то кружке, дабы открыть ее, и нашли там еврея с камнем в руках, что собирался ее взломать. Сказал им судья, сказал свидетелям: «Признаете ли вы этого старика, что именно он намеревался взломать кружку?» И они ответили следом: «Свидетели мы тому, что этот старик собирался взломать кружку». Стоит старик и недоумевает, почему эти достойные люди божатся, когда божится не требуется. Тряхнул руками, и загремели оковы со страшным грохотом. Сказал ему судья: «Не хочешь ли ты сказать, что эти достойные показчики ложно показывают на тебя?» Не дай Бог, и мысли такой у старика не было: ведь и впрямь собирался взломать копилку. С чего взял судья, что собирался он солгать? Но он не солжет, он хочет получить свои же деньги. Руки и ноги его закованы в железные оковы, и что изо рта вылетит - ему же на беду вылетит, но глаза все еще во власти его. Возвел глаза свои, посмотрел на лица судьи и показчиков. Чудеса в решете, все говорят правду и судят по правде, а суда правого нет. Глянул старик одним глазом на оковы, а другим глазом посмотрел поверх судейских голов. Глянул и увидел икону Того Человека - висит на стене суда - и воскликнул в сердце своем: «Еще и улыбаешься Ты мне!» Ударил руками по столу, и зазвучал звук оков от конца и до края суда. И закричал он: «Отпустите меня и верните мое серебро». Побили его и вернули в узилище.

Сидел старик на соломе и плакал: «Владыка Вселенной, ведомо Тебе, сколько лет я маялся на чужбине, сладкого куска не едал, бархатной одежды не нашивал, в каменных хоромах не живал, и все годы мои протекли горьким уксусом, и все я принимал с любовью - лишь бы взойти на Твою Святую землю. А сейчас, когда пробил мне час взойти, пришли пленители и отняли мое серебро и заключили меня в узилище». И так сидел он и плакал, пока не задремал от слез. Как пробило полночь, пробудился. В узильнице нет мезузы и нет жбана. Стал греметь оковами в лад и напевать грустным голосом те песни да гимны, что обычен был петь по ночам, и так пел и гремел, пока вновь не задремал. Открылась дверь узилища, и явился облик Человека с каменной кружкой в руках и улыбкой на устах. Отвел от него старик глаза и попытался задремать.

Поднял его Тот Человек на ноги и сказал ему: «Держись за Меня, и отнесу тебя куда хочешь». Поднял старик глаза на Того Человека и сказал Ему: «Как мне за Тебя держаться, ведь руки мои окованы железными оковами?» Сказал ему: «Все равно». Простер старик руки и обнял ими шею Того Человека, и Тот Человек улыбнулся ему и сказал: «Сейчас я отнесу тебя в страну Израиля». Обхватил старик шею Того Человека, и Тот повернулся ликом к Иерусалиму. Пролетели они один перелет - и исчезла улыбка Того Человека. Пролетели второй перелет - и охладели руки старика. Вылетели в третий пролет - и почуял он, что обнимает лишь холодный камень.Оборвалось сердце его, и ослабли руки. Сорвался и упал на землю. Наутро вошли пленители и не нашли его.

В ту же ночь раздался стук в мидраше «Колель» в Иерусалиме. Вышли и увидели: ангелы летят из стран изгнания, несут человека. Взяли его и схоронили в ту же ночь, затем что не оставляют мертвых до утра в Иерусалиме.

Шмуэль Иосеф Агнон

Перевод с иврита Исраэля Шамира