Поэзия
Борис Чичибабин
ЗЕМЛЯ ИЗРАИЛЬ
Так и не понял я, что за земля ты -
добрая, злая ль.
Умные пялят в Америку взгляды,
дурни - в Израиль.
В рыжую Тору влюбиться попробуй
жалким дыханьем.
Здесь никогда и не пахло Европой -
солнце да камень.
Мертвого моря вода ядовита,
солоно лоно -
Вот ведь какое ты, царство Давида
и Соломона.
Что нам, приезжим, на родину взяти
с древнего древа?
Книги - и те здесь читаются сзади,
справа налево.
Недружелюбны и неговорливы
камни пустыни,
Зреют меж них виноград и оливы,
финики, дыни.
Это сюда, где доныне отметки
Божии зрятся,
Нынешних жителей гордые предки
вышли из рабства.
Светлое чудо в лачуги под крыши
вызвали ртами,
Бога Единого миру открывши,
израильтяне.
Сразу за то на них беды волнами,
в мире рассеяв
Тысячу раз убиваемый нами
род Моисеев.
Я их печаль под сады разутюжу,
вместе со всеми
Муки еврейские приняв на душу
здесь, в Яд-Вашеме.
Кровью замученных сердце нальется
- алое выну.
Мы уничтожили лучший народ свой
наполовину.
Солнцу ли тучей затмиться, добрея,
ветру ли дунуть, -
Кем бы мы были, когда б не евреи,
страшно подумать.
Чтобы понять эту скудную землю
с травами злыми,
С верой словам Иисусовым внемлю
в Иерусалиме.
В дружбах вечерних ли веселея,
в спорах не робок,
Мало протопал по этой земле я
вдумчивых тропок.
И, с Тель-Авивского аэродрома
в небо взлетая,
Только одно и почувствую дома -
то, что Святая.
КОГДА МЫ БЫЛИ В ЯД-ВАШЕМЕ...
Мы были там, и слава Богу,
что нам открылось понемногу
вселенной горькая душа -
то ниспадая, то взлетая,
земля трагически Святая
у Средиземного ковша.
И мы ковшом тем причастились,
и я, как некий нечестивец,
в те волны горб свой погружал;
и тут же, невысокопарны,
грузнели финиками пальмы
и рос на клумбах цветожар.
Но люди мы неделовые,
не задержались в Тель-Авиве,
пошли мотаться налегке.
И сразу в мареве и блеске
заговорила по-библейски
земля на ихнем языке.
Она была седой и рыжей,
и небо к нам склонялось ближе,
чем где-нибудь в краях иных,
и уводило нас подальше
от мерзословия и фальши,
от патриотов и ханыг.
Все каменистей, все безводней
в ладони щурилась Господней
земля пустынь, земля святынь.
От наших глаз неотдалима
холмистость Иерусалима
и огнедышащая синь.
А в сини той белы, как чайки,
домов расставленные чарки
с любовью потчуют друзей,
и встал, воздевши к небу руки,
музей скорбей еврейских - муки
нечеловеческой музей.
Прошли врата - и вот внутри мы,
и смотрим в страшные витрины:
с предсмертным ужасом в очах,
как, с пеньем Тор мешая бред свой,
шло европейское еврейство
на гибель в ямах и в печах.
Войдя в музей тот, в Яд-Вашем, я,
прервавши с миром отношенья,
не обвиняю темный век -
с немой молитвой жду отплаты,
ответственный и виноватый,
как перед Богом человек.
Вот что я думал в Яд-Вашеме:
я русский помыслами всеми,
крещеньем, речью и душой,
но русской музе не в убыток,
что я скорблю о всех убитых,
всему живому не чужой.
Есть у людей тела и души,
и есть у душ глаза и уши,
чтоб слышать весть из Божьих уст.
Когда мы были в Яд-Вашеме,
мы видели глазами теми,
что там с народом Иисус.
Мы точным знанием владеем,
что Он родился иудеем,
и это надо понимать.
От жар дневных ища прохлады,
над Ним еврейские обряды
творила любящая мать.
Мы это видели воочью
и не забудем днем и ночью
на тропах зримого Христа,
как шел Он с верными Своими
Отца Единого во имя
вплоть до голгофского креста.
Я сердцем всем прирос к земле той,
сердцами мертвых разогретой,
и если спросите: «Зачем?» -
отвечу, с ближними не споря:
«На свете нет чужого горя,
душа любая - Яд-Вашем».
Мы были там, и слава Богу,
что мы прошли по солнцепеку
земли, чье слово не мертво,
где сестры, братья Иисуса
Его любовию спасутся,
если уверуют в Него.
Я русский кровью и корнями,
живущий без гроша в кармане,
страной еврейской покорен, -
родными смутами снедаем,
я и ее коснулся тайн
и верен ей до похорон.
