Чужое имя

Ирина Колошина

Меня зовут Рахель. Но мой русский муж придумал для меня другое имя. С тех пор все люди меня этим чужим именем и называют.

60 лет назад я была совсем молодой, все мои родственники еще были живы, и в маленьком городке недалеко от границы были целы все дома... Глухо грохотала канонада. Окровавленные, до смерти растерзанные остатки дивизии молчаливо проследовали на закате дня по центральной улице. Куда они шли? Почему их было так мало?.. Мы с сестрами вынесли им немного козьего молока в жестяном бидоне, но русские солдаты не стали пить молоко, хотя было ясно: их терзают голод и жажда... Они прошли мимо, суровые, покрытые серой пылью. Странно это все было. Словно в мучительном сне. Наступило какое-то могильное затишье. Вот-вот в городок должны были войти захватчики, и еще более странным казалось то, что они не входили.

Наша семья не эвакуировалась. Папа был очень болен. Так мы все и остались у его скорбной постели, хотя папа плакал и умолял нас оставить его. Нас было семеро: папа, мама, дедушка и четверо детей, из которых я – старшая.

Прошла еще одна тягостная ночь. «Раша, – сказала на рассвете мамочка, – сходи, детка, к Ивановне. Может, она даст еще немножко молока для младшеньких и больного?»

Ивановна дала. Уходя от нее, я случайно оглянулась. Ивановна осеняла мою спину частыми-частыми крестообразными зигзагами. Из ее подслеповатых старческих глаз струились обильные слезы.

«Что это Вы, Ивановна?»– спросила я растерянно. Сердце сжалось во мне от горестного предчувствия. Но она мне ничего не ответила, а продолжала крестить теперь уже мои лицо, грудь, всю меня. «Иисусе, в Твои руки предаю невинную Рахелькину душу! Спаси и помилуй!» – бормотала старуха. Ее молитва показалась мне дикой и странной, как и все, что происходило в эти последние дни. Совершенно расстроенная, я медленно брела по пустынной улице. Молоко тяжело билось о стенки бидончика. И вдруг из-за угла вылетел зеленый военный грузовик. Возле меня грузовик резко затормозил. Из кабины выскочил молодой капитан. Левая рука его до самого плеча была обмотана грязными бинтами. Серые глаза смотрели на меня со смертельной тоской. «Девушка! Еврейка! Красавица! – отрывисто сказал капитан. – Сзади немцы! Быстро в грузовик! Немедленно! Приказ! Живо! Кто спросит: ты моя жена Ирочка!» «У меня дома папа, мама, сестрички и братик!» – закричала я, словно очнувшись от долгого мутного сна. «Ты им уже не поможешь, еврейская девушка!» Русский с силой схватил здоровой рукой мое запястье. Бидончик упал на дорогу, молоко брызнуло на пыльные сапоги русского. Не знаю, не помню, не понимаю, как я оказалась в душной тесной кабинке грузовика. Грузовик мчался по людским огородам и полям с такой скоростью, что казалось, еще мгновение–и он рассыплется на винтики. «Еврейский и русский Бог! Спаси и помилуй нас!» – бормотал капитан, судорожно вцепившись здоровой рукой в расшатанный, блестящий от пота руль. Позади нас что-то глухо бабахало. И мне было так жутко, что я не смела оглянуться назад...

Все мои дорогие родственники погибли. Всех оставшихся в городке евреев гитлеровцы собрали на следующий день в городском парке и расстреляли. Никто не уцелел! Никто!..

Русский был добрым, заботливым мужем. После войны его направили служить на Украину. Он нашел меня и увез с собой. В звании полковника он вышел в отставку. Стыдно признаться, но он так ни разу и не спросил, как меня зовут. «Дорогая жена – Ирочка!» – представил он меня и своим пожилым родителям. Почему-то это было его любимое женское имя. На иврите это имя звучит так «Шаломифь», что значит «Мирная». Я никогда не спорила с моим мужем. И когда у нашего старшего сына появилась ты, внучка, конечно же, дедушка, ни мгновения не размышляя, назвал тебя Ириной. «Это – символ вечного мира», – говорил он.

(На этом рассказ моей бабушки обрывается).