Молчи и помни

Олег Колесников

По воспоминаниям Аркадия Ивановича Нужденко (1932–2004, г. Курган).

Аркаша бежал от злополучного поезда что было сил. Страх был такой, что волосы шевелились на голове. Аркаша бежал от смерти.

Последние несколько дней проносились перед глазами нескончаемым кошмаром. Аркаша ясно помнил, какой объял его ужас, когда попался он на глаза фашисту. Как тот, изловив мальца, потащил его куда-то, осыпая ударами. Как почти двое суток их, пойманных на улице ребятишек, держали на холоде за какой-то оградой без крыши. (Попался ли он как сын еврейки, Аркаша не знал. Но вряд ли это имело значение. Там таких, как он, беспризорников всех национальностей, было море). И самые последние события виделись Аркаше страшным сном: их начали грузить в вагоны-телятники с руганью и проклятьями, не обращая внимания на плач детей. В вагоне было очень душно и так тесно, что невозможно было сесть. Куда они едут, никто им не говорил, хоть и открывали изредка двери, чтобы дать им воды.

И вдруг совершилось чудо. Видно, Бог и вправду есть – поезд остановился перед лесом. Внезапно, как бы сама собой, открылась дверь их вагона, а за ней – никого не было! Кто-то побежал первый. Аркаша услышал стрельбу где-то в голове поезда. И началось: дети выпрыгивали и бежали врассыпную в лес, и Аркаша с ними.

Для своих девяти лет он был мал ростом. В прохудившемся пальтишке и рваных башмаках, с обветренным, давно немытым лицом, он выглядел таким жалким, что на него больно было смотреть.

Война, проклятье рода людского, не щадила ни взрослых, ни детей. Мучительным страхом ворвалась она в жизнь мальчишки в тот день, когда Аркашина мама с криком «Война!» вбежала в их маленькую сельскую хату. И заметалась, засобирала вещи в дальнюю дорогу.

Помнил он, как шли они пешком до Киева. Помнил пикирующие вражеские бомбардировщики, поливающие пулеметным огнем их мирную колонну беженцев. И слезы помнил, и вопли, и кровь, и горы трупов – жуткие картины войны.

Но теперь в безлюдном лесу к этому изнуряющему и уже до безразличия привычному чувству страха примешивалось еще одно щемящее сердце чувство. Это было отчаяние, собравшее в себе одиночество и бессилие, жуткую усталость, голод и пронизывающий до костей холод.

Впереди показались огоньки села или какого-то большого хутора. Аркаша постучал в крайнюю хату, попросил есть. Сердобольная старушка вынесла ему глиняную кружку молока да корку хлебную. Это было как царский подарок для Аркаши, он принял все с благодарностью. Старуха со слезой глядела на замерзшего мальца, пока тот ел. Но в хату не пустила, мол, тесно у самих. Только сказала: «А ты иди к баптистам. Через две улицы у них молельный дом. Там люди добрые. Может, чем и помогут».

И пошел Аркаша, куда указали, прямо на огонек молельной хаты. Вошел Аркаша в просторную избу через незапертые двери и прямо в зале очутился – светлом, теплом, с большими деревянными скамьями. Все стояли и пели общий гимн:

Ликуй, ликуй, спасенный!

Ты безопасен под крылом Его.

Вихрь бури разъяренной

Отнять не может мира твоего.

Аркаша подошел и встал у последней лавки. А гимн все звучал и звучал, все торжественней становился к концу:

Ликуй, ликуй, спасенный!

Спеши войти в собрание святых.

И сердцем восхищенный,

Воспой всерадостный спасенья стих.

Пение кончилось. Возле алтаря встали с колен мужчина и какая-то женщина, вся в слезах, но глаза ее светились радостью. Вышел пресвитер, не старый еще мужчина, и призвал к общей молитве. И такой теплотой повеяло от его слов на Аркашу, что он не смог не подумать про себя: «Хорошие же здесь люди!» И проникся доверием к этому пресвитеру, и страхи его куда-то улетучились.

Собрание начало тихо расходиться. Но на пацаненка те, кто замечал его, смотрели как-то опасливо, и никто к нему не подходил. Видно, надорвала что-то война даже в душах верующих, всяк боялся за свою жизнь. Ведь один за другим следовали строгие приказы комендатуры: за укрывательство неизвестных, партизан и жидов (а хоть бы и детей) одна кара – расстрел всей семьи. А мальчик на задней лавке явно не русский и не украинец – по лицу видать.

Разошлись все верующие, лишь посреди большой комнаты остался стоять пресвитер Николай. Хотел помолиться еще наедине, да вдруг заметил в углу притихшего мальчонку.

– Ты кто такой? – строго спросил он, глядя мальчику прямо в глаза.

От его строгого взгляда Аркаша чуть не разрыдался.

– Я от фашистов сбежал, – выдавил он и глянул волчонком.

– Так, так, – смягчился пастор, подходя к Аркаше. – Ну-ка расскажи мне, откуда ты, да что?

Аркаша на миг смутился, но вдруг проникся необъяснимым доверием к этому человеку. И тогда начал рассказывать:

– Сами мы с Житомирщины, с Новоград-Волынского района. Мы с моей мамой, Августиной Вильнер, бежали от фашистов, но они нас опередили и в Киев не пустили. Под Киевом согнали нас в гетто – ведь мы евреи – и звезды желтые нам приказали нацепить. А потом сделали облаву и убивали наших. Мама в щель в заборе меня вытолкнула и велела бежать, спрятаться. Сказала, что найдет потом. – Аркаша осекся и всхлипнул: – А потом за мной пришли чужие люди и сказали, что мою маму расстреляли фашисты проклятые.

Аркаша разрыдался. Пресвитер Николай придвинулся к нему ближе и приобнял мальчика. Когда тот немного успокоился, сказал ему тихо-тихо:

– Вот, про то, что ты еврей, и про маму свою помни всегда, но никому никогда больше об этом не рассказывай. В этом твоя жизнь.

И потом добавил строже:

– Молчи и помни, понял?

Аркаша испуганно кивнул.

– А теперь собирайся, пойдем ко мне. – И прибавил с печалью в голосе: – У меня ведь трое своих, четвертым будешь.

Хата у пресвитера Николая оказалась добротная, теплая. И жена его, Мария, добрая хозяйка в платочке, тут же принялась за Аркашей ухаживать. Помыли его, одели как могли. С детьми Николая он познакомился. И так как уже поздно было, они с молитвою все вместе поужинали, с молитвою же детей уложили.

Засыпая, Аркаша все слушал, как толковали между собой пресвитер Николай и жена его: об обетованиях Божьих еврейскому народу. И как из того народа Бог воздвиг для всех людей Спасителя. И как в будущем еще понесут миру Благую весть спасенные евреи. Оттого и ополчилось на них так сатанинское племя.

– Помощь и защита Господня да будет нам, чтобы парнишку сберечь, – услышал Аркаша уже сквозь дрему последние слова пресвитера Николая и спокойно, сладко заснул.

P.S. В ноябре 2003 года израильским мемориальным институтом «Яд Вашем» пресвитеру баптистской церкви села Трилесы Фастовского района Киевской области Николаю Миновичу Кирилко и его жене Марии Мефодьевне за спасение в годы войны еврейского мальчика Аркадия было посмертно присвоено почетное звание «Праведники мира».