Милосердие

Радион Березов

"Вы - свет мира". Мф. 5:14

Тесная трехоконная изба дрожала от ветра. Метель гудела в трубе, стучала в ставни, шуршала и гремела в холодных сенцах, проникая сквозь щели неплотных стен.

Отец плел лапти. Мать пряла. Сестра вышивала крестом полотенце. Старший брат читал книгу: «Приключение юнги Вильяма». Старая печальная бабка, похожая на монашенку, сидела на печке, приложив руку к щеке. Над столом висела семилинейная лампа с проржавленным кругом.

Я лежал на полатях вместе с другими детьми. Свесив головы через перекладину, мы слушали трогательную историю о мальчике с разбитого корабля. Иногда порывы ветра налетали с такой силой, что все вздрагивали. Мать и бабка крестились. Брат, прерывая чтение, вспоминал строки:

Буря мглою небо кроет, 
Вихри снежные крутя. 
То, как зверь, она завоет, 
То заплачет, как дитя.

- Не дай Бог заблудиться кому-нибудь в такую пору, - говорила мать, - ни пути, ни дороги... верная погибель...

Обычно в такую погоду звонили в большой церковный колокол. Меня это всегда умиляло и радовало. Я знал, что, если когда-нибудь буду застигнут метелью, колокол приведет меня в село. Но в этот раз колокольного звона не было слышно.

- Почему не звонят? - спросил я у отца.

Он поднял голову, прервав на минуту плетение лаптя, прислушался и сказал:

- Должно быть, звонят, но ветер относит звон в другую сторону, потому и не слышно.

По совету бабки была зажжена лампадка. Старуха верила, что этот слабенький свет перед старыми темными иконами может способствовать спасению всех погибающих.

За дверью послышались шаги. Все с удивлением переглянулись. Думалось, что в такую погоду ни у кого из людей не появится желания высунуть нос на улицу. Только великая нужда могла заставить выйти из дому.

Открылась дверь. Вошла женщина, закутанная шалью и занесенная снегом. Сначала никто не узнал ее.

- Беда-то какая, - сразу заголосила она, - самого нет... Прохора...

Я знал, что когда говорят «самого», то имеют в виду хозяина дома. По голосу все узнали тетку Варвару. Их дом был недалеко от нашей избы. Ее дети были нашими сверстниками.

- Сказал, что непременно вернется как можно скорее, а на поле вон что делается. Лошаденка плохая, не миновать беды.

- Колокола на улице не слышно? - спросил отец.

- Не звонят, а может, и звонят, да разве в этакое светопреставление что-нибудь услышишь? Ох, головушка моя горькая... Петрухе не можется, в жару мечется... Кабы не нужно было лекарства, разве поехал бы на край света?

- А может быть, он остался там до утра? - сказала сестра, прерывая вышиванье.

- Ни за что не останется, знаю я его, больной может каждую минуту помереть, а он с лекарством будет ждать утра? Об этом и думать нечего. Едет, коль не замерз и не застрял в сугробах... Никогда такой страсти за всю жизнь не видала... И надо же случиться такой беде...

- А чего ж ты теперь хочешь? - спросил отец.

- Посоветоваться пришла: может быть, чего-нибудь придумаете, у вас не бабьи мозги.

- По-моему, надо сделать факел, выйти на проулок и крутить, - предложил брат: не услышит колокола, так увидит свет и будет держать путь на него.

- Факел? Да его задует в первую минуту, - усомнился отец.

- Господи, вразуми, - громко попросила бабка.

Все притихли, что-то придумывая для спасения человека. В этой настороженной тишине еще злее показалась метель. Ветер проникал сквозь закрытые ставни и заледеневшие окна, колебля свет лампадки и тихо покачивая лампу.

- Не унывай! - весело крикнул отец. Бросив колодку с лаптем на лавку, он дружески скомандовал:

- Все одевайтесь и - в проулок!

- А что же мы там сделаем? - удивилась мать. - Кричать громкими голосами - все равно не услышит. Наш колокол в летнюю пору за пятнадцать верст слыхать, а теперь и его заглушила эта ужасть...

- Без крику обойдемся... сделаем что-нибудь другое... Видели на дворе розвальни с обмолоченными ржаными снопами?.. Удивительное дело, у меня как будто чуяло сердце, что они понадобятся: только сегодня привез их с гумна - прикрыть худую поветь, чтоб овцам было потеплее. Но овцы подождут, невзыскательные они у нас: собьются в кучу и согреют друг друга... Пашка, бросай книжку и бери четверть с керосином. Снопы хоть и сухие, но будет еще лучше, если мы их сдобрим керосинцем.

Я слез с полатей и поспешно оделся. То же сделал племянник Ванька, годом моложе меня. Все оживились, повеселели.

- Вы идите, а я с малышами дома останусь и буду молиться, - сказала бабка.

Отец зажег фонарь, в который была вставлена керосиновая «моргушка» - маленькая лампочка с узким фитильком без стекла.

На небольшом дворе метели негде было развернуться. Она только с шипеньем обдавала нас пригоршнями колючего мелкого снега, стараясь сорвать шапки и платки с голов.

Снопов в розвальнях было больше тридцати. Каждый был облит керосином. Лошадь запрягать не стали, решив довезти сани на себе. Открыть ворота было очень трудно, так как возле них уже намело сугроб. Пришлось пустить в ход широкие деревянные лопаты. Перед тем, как выехать со двора, в снопы воткнули двое вил.

На улице было страшнее, чем во дворе. Тьма, свист метели, снежные круговороты... Резкий ветер, свирепо хлеставший нас по лицам, проникал под одежду, заставлял держаться друг за друга, чтоб не потеряться. До проулка было рукой подать, но сейчас путь до него показался очень долгим. В ясную летнюю пору отсюда открывался вид на простор лугов, отдаленную гряду леса и белую колокольню в том селе, откуда должен был ехать дядя Прохор. Теперь над этим простором мело, гудело, сыпало, валило с ног, заживо хоронило все живое.

- Ну, Господи, благослови, помоги нам вызволить человека из беды! - сказал отец и поддел вилами сноп.

- Загородите от ветра.

Шесть человек окружили сноп, наклонившись над ним. С большими предосторожностями брат чиркнул спичкой под снопом, который сразу загорелся огромным факелом. Мы испуганно отпрянули. Отец поднял сноп вверх. При свете пламени видно было беснование метели, которая вытягивалась лентами, завивалась в спирали или вдруг принималась бросать в нас охапками белой колючей массы. С того момента, как загорелся сноп, метель стала еще злее. Она как будто неистово, с визгом кричала нам:

- У-у!!! Не перехитрите!..

- Пашка, давай другой, зажигай от моего! - скомандовал отец.

Теперь пылало два снопа. Огненные искры, вплетаясь в гриву метели, окрашивали ее в рыжий цвет. Искры танцевали вместе со снежинками, летели вверх, кружились, исчезая в бездонной мути.

В проулке было четыре дома. Увидев необычный огонь и заслышав голоса, люди выходили на улицу. Узнав, в чем дело, они присоединялись к нам, таща со своих дворов все, что может гореть.

Молодой мужик Василий, недавно отделившийся от семьи, принес старое ватное одеяло, которым покрывал лошадь в холодные зимние ночи. Так как он работал на железнодорожной станции, то у него был запас мазута, хранившегося для разных надобностей. Смочив одеяло мазутом, он принес его на вилах к нашим саням и зажег от горящих снопов. С треском, воем и шипеньем загудело сильное пламя. Это был огненный шквал.

- Господи, спаси! Господи, не погуби! - молилась Варвара. Моя мать и другие женщины поддерживали ее своими молитвами.

- Ничего неслышно оттуда? - несколько раз спрашивал отец. «Оттуда» - означало со стороны лугов.

- Кроме жалобной музыки - ничего, - отвечал брат, и все догадывались, что он говорит о метели.

Василий стал усерднее махать горящим одеялом. Пламя усилилось.

Каждому хотелось услышать признак жизни в царстве белой смерти.

Что-то похожее на конское ржание почудилось мне.

- Едет! - крикнул я, - слышите? Ржет Буланка!

Люди притихли, прислушиваясь.

- Ошибся, сынок, - печально сказала мать, - показалось это тебе...

- Едет! - настаивал я, - неужели не слышите?

Снова все затаили дыхание.

- А ведь Родька не ошибся: кто-то едет... теперь слышу и я, - поддержал меня отец.

Вскоре до нас донесся протяжный заливающийся голос:

- А-я-я-яй!

Ему ответил хор голосов:

- Прохор... Недобежкин!.. А-ууу!..

- Ay! - откликнулся голос издали.

- Господи, Господи!.. Он, его голос... Да как же это?.. Чудо Господне!.. Спасли! - заметалась возбужденная, радостная Варвара.

Ветер сорвал шаль с ее головы, растрепал ей волосы. Женщины пытались покрыть ее, но ей было не до того. Она не чувствовала холода, ее радость была сильнее опасений простудиться.

Уже слышно было, как понукал Прохор измученную Буланку. При свете огня уже виднелось что-то медленно движущееся, занесенное снегом. Варвара метнулась навстречу, за ней последовали моя мать, сестра и другие женщины.

- Сколько осталось снопов? - спросил отец.

- Четыре! - крикнул брат.

Как святого, вели женщины под руку измученного Прохора. Его борода была в снегу, брови заиндевели. От него и от Буланки валил пар.

- Братцы, кто вас надоумил на это? Я... я... уж и не знал, как...

Он не мог больше говорить: слезы мешали ему.

- Чего ты?.. Ну, Бог с тобой!.. Теперь уж нечего убиваться, - утешала его Варвара, - дошли наши молитвы до Бога... все тут за тебя молились...

- Петруха жив?

- Жив! Лекарства ждет!..

- Привез! - радостно крикнул Прохор, - как все ладно вышло... О себе в степи не думалось... Хотелось Петруху вызволить от смерти... Буланку тоже было жалко... Натерпелась она, бедная, мук...

Варвара подошла к лошади и стала смахивать с нее снег. При свете огня были видны добрые печальные глаза лошади, которые как бы говорили: «Разве я не понимала, что падать нельзя, когда дома нас ждут с нетерпением...»

Одеяло все еще горело. Василий нес его, как победное огненное знамя, когда все собравшиеся торжественно провожали Прохора и Варвару до их дома.

- Ребята, а вы ничего не замечаете? - спросил отец.

- Замечаем! Метель утихает! - крикнул брат, - наверное, она рассудила так: «Зачем мне понапрасну тратить силы, коль я не заморозила этого мужика и его Буланку?»

Общий счастливый смех был ответом на слова брата.

1958 г.