Когда люди станут братьями?

В. Ф. Марцинковский

Печаль разъединения и одиночества

Можно долго и много философствовать на тему о том, что такое зло. На практике мы ощущаем его прежде всего как разъединение: разъединение человечества на отдельные нации, враждующие друг с другом; разъединение в государстве между власть имущими и народом; разъединение между классами; разъединение в школе, в семье (отцы и дети), даже в церкви; разъединение в каждом человеке, противоречие между его духом и плотью, совестью и поведением; разъединение в организме в виде распада тканей; наконец последний разрыв между организмом и окружающей средой, называемый смертью.

Если объективное выражение этого зла, его проявление вне нас, часто не ощущается нами так остро, то всякий знает из опыта его субъективную сторону, именно то личное переживание, которое вызывается фактом всемирного разъединения, — это наше одиночество, или, по выражению Достоевского, наше «великое сиротство».

Мы одиноки, очень одиноки. Мы разорвали свою связь с тем, что выше нас, — с Высшим началом в жизни; мы потеряли дорогу друг к другу, от сердца к сердцу, мы утратили пути к природе, к ее душе, к любовному общению с тварью, к цельному мироощущению, к космическому, вселенскому восприятию жизни.

Я не говорю об одиночестве внешнем, добровольно принятом. Человек иногда уходит в пустыню, в лес не для того, чтобы уйти от жизни и людей, а чтобы углубиться в более интимное общение с природой. Не тот одинок, кто и в пустыне находит для себя достаточно общения с миром, а тот, кто в многолюдной толпе ощущает себя чужим всем и всему. Я не говорю также о состоянии узника, находящегося в одиночной тюремной камере, — потому что и там он может иметь никем не отчуждаемое общение с любимыми людьми и идеями, общение с высшим Божественным миром. Поистине, со Христом и в тюрьме свобода, а без Христа и на воле тюрьма. «Когда ты говоришь, что ты одинок, ты богохульствуешь», — говорит Иоанн Креститель в драме Зудермана «Иоанн». Рыбак, выехавший один в бурное море, не чувствует себя одиноким: он связан узами любви с семьей, ради которой он пускается в опасный путь.

Но подумаем об одиночестве духа. Вспомним состояние человека, который сознает себя в мире «лишним», которому «некуда пойти».

Наиболее тяжкое страдание мы называем словом «ад». Это греческое слово означает состояние «невидения», погружения во тьму, в ту черную, темную, холодную «баньку, по углам которой пауки» (Достоевский). Человек не видит никого и ничего, кроме себя, не видит ни очами воспоминания, ни взором воображения. Он сосредоточен только на созерцании бесплодной математической точки — своего «я». Стоит вам написать на большом листе белой бумаги маленькую букву «я», чтобы приблизительно представить себе это безотрадное состояние. Полностью же пережить всецелое, абсолютное одиночество мы не в состоянии, поскольку воспоминания и воображение отвлекают нас от себя, освещают нашу тьму.

Человек не видит человека и потому ненавидит его. Высшая ненависть в том и состоит, что человек проходит мимо своего недруга, игнорируя его, не замечая его. «Ад есть страдание о том, что нельзя уже больше любить», — говорит Зосима у Достоевского. Это — потеря способности любить, жить вне себя, то есть вообще способности жить. А мучение в том, что человек в этом состоянии продолжает сознавать свою нелюбовь, нежизнь.

Чем больше самоутверждения, тем больше одиночества. Гордый демон в поэме Лермонтова уже не видит никакого удовлетворения в своем эгоизме:

Какое горькое томленье
Жить для себя, скучать собой
И этой вечною борьбой
Без торжества и примиренья!

И если мы хотим представить себе величайшее страдание в истории мира, вспомним о страданиях Христа. А вершина этих страданий испытана Им в тот горький, недоступный нашему воображению момент полного последнего одиночества — Богооставленности.

«Боже Мой, Боже Мой!

Для чего Ты Меня оставил?»

Мы никогда не переживали такого страдания и потому никогда не можем представить его себе в полной мере. Только помыслить мы можем о бездне этой муки, если вспомним, что для Христа Божественная природа — это Его собственное существо. Ведь Он сказал о Себе: «Я и Отец одно».

И вот настал момент, когда Христос был покинут собственной Своей природой.

Для всякого человека тяжело и смертельно опасно быть оставленным Богом. Еще тяжелее быть без Бога праведному человеку. Но какая же бездонная мука постигает в таком случае Того, для Кого Бог является Его собственным естеством и сущностью?!

И вся трагическая красота этой крестной муки в том, что она принята Христом добровольно, из любви к человеку, ради его искупления.

Мы не созданы для одиночества. Одиночество вызывает преувеличенное сосредоточение на себе, постоянное рассуждение о себе, вращение вокруг собственной оси (рефлексия), самомнение, которое может привести к мании величия; или, наоборот, чрезмерное самоуничижение, которое рождает манию преследования, боязнь людей, даже ненависть к людям (мизантропия); в телесном же отношении чрезмерное одиночество приводит к неврастении.

Ибо быть здоровым значит быть цельным в самом себе и в общении со всем и со всеми. А всякий разрыв с Высшим началом, с равными себе и с низшей тварью ведет к нарушению целостности, духовной цельности — это и есть суть целомудрия, или, проще сказать, здоровья. Словом, разъединение и его следствие — одиночество — ненормальны и в личном, и в социальном, и в духовном, и в душевном, и в телесном отношениях.

И потому у людей нет большей жажды, чем «тоска по всемирному единению» (по словам «великого инквизитора» у Достоевского).

О нем томится и вся вселенная, в которой действует закон всемирного тяготения. Если бы этот закон нарушился, мир распался бы. Все живое стремится к всеединству. И потому — «печаль разъединения говорит от звезды к звезде в ночном молчании» (Р. Тагор).

Откуда зло?

В чем же причина нашего неуспеха в стремлении к единству? Вспомним, как произошло разъединение в мире. Откуда произошло зло? Библия говорит, что первое разъединение возникло между Богом и ангелом, и причиной его была гордость самоутверждения.

Первые люди пали вследствие непослушания Богу, то есть утверждения себя.

Каин погубил брата из самолюбия. И уже первые люди потеряли связь не только с Богом, но и друг с другом, и с тварью. Земля стала производить волчцы и терны. Каин становится скитальцем на земле.

Интересно, что именно Каин построил город. Город несет сам в себе противоречие: на вид — живейшее объединение, а на деле — организованная пустыня! Город и есть характерное выражение и разъединения, и одиночества. В городе люди отгородились и от Бога, и друг от друга, и от природы. В городе мы держим на запоре не только свои двери, но и свои души. И потому русская поговорка гласит: «Бог создал деревню, а дьявол — город».

Вспомним факт построения вавилонской башни. Библия повествует в восьмой главе Бытия, что вначале был один род человеческий с одним наречием. Это единство человечества и наличие одного древнего общего языка (праязыка) все более подтверждается филологией.

Люди стали строить башню до небес с целью самоутверждения: «Сделаем себе имя», — сказали они.

И разве в каждой душе не гнездится эта древняя склонность к самоутверждению, самовлюбленности, самообожанию, или, просто сказать, к гордости? Человекобожество, — гордое поклонение себе, самовозвышение, противоположно Богочеловеку, смиренному нисхождению Божества до человеческого существа, до Боговоплощения.

Вся история человечeства свидетельствует о том, что, утверждая себя как центр, люди потеряли общий центр — Бога. А потеряв Бога, потеряли друг друга, и каждый утратил себя. Люди рассеялись, ушли в свои «черные колодцы» и только по большим праздникам вспоминают о других подобных узниках и на время выползают из своих темных убежищ. Природа покорялась человеку, поскольку он покорялся Богу. Теперь она взбунтовалась против своего земного царя. И не подтверждает ли социальная психология тот же факт — утерю общего центра, распад человечества?

Мы ищем общения с людьми. Мы, проще сказать, идем к людям. Но это, оказывается, не так легко сделать. Чтобы иметь общение, нужно, во-первых, иметь способность выходить из своего футляра, способность общаться; между тем души наши как бы заперты, и ключи от них брошены в море. Во-вторых, нужно иметь между собою нечто общее, и это общее должно быть так возвышенно, чтобы из-за него стоило из себя выходить. Но в том-то и беда, что часто между нами нет ничего общего, или, что еще хуже, нет среди людей Никого общего.

Общение должно быть таким, чтобы мы могли «видеть» другого. А это так редко случается среди людей, которые ходят друг около друга, как слепые.

В ХIII веке в Италии жила праведная женщина Екатерина Сиенская. Однажды она решила ходатайствовать о помиловании человека, осужденного на смерть, перед венецианским дожем. Он был злой, жестокий человек. И прежде чем идти к нему, она, желая победить в себе антипатию к этому тирану, молилась: «Боже, покажи мне красоту души этого человека». И после этого она пошла с легким сердцем и добилась помилования. Вскоре после этого правитель был свержен с престола и заключен в тюрьму. Венецианцы слышали, как он за тюремной решеткой молился: «Сердце чистое созижди во мне, Боже». Не вера ли Екатерины Сиенской пробудила в нем веру? Она пошла к нему «верою, но не видением» и очами веры, ясновидящим взором духа увидела человека в изверге. Мы не видим и потому ненавидим.

Чтобы верить в человека, надо верить в Бога.

Кто теряет веру в Бога, тот теряет веру в человека. Таким образом разум и опыт и теперь свидетельствуют нам о том же, о чем говорит Библия: мы потеряли друг друга, потому что потеряли Бога и захотели «сделать себе имя!»

Чтобы вернуться к человеку, нужно вернуться к Богу. Это выражает и знаменитая схема аввы Дорофея („Добротолюбиe»): Бог находится в центре круга, а два человека — в двух различных точках окружности его. Двигаясь по радиусам к центру, люди приближаются тем самым друг к другу. «Любовь от Бога», — говорит апостол Иоанн. Не потому ли Христос подтвердил из Ветхого Завета не только заповедь о любви к человеку, но и заповедь о любви к Богу; и притом любовь к Богу стоит в Слове Божием на первом месте, ибо она является условием, которое делает нашу любовь к человеку облагороженной, освобожденной от эгоизма, одухотворенной. Настоящее общение создается там, где говорит искренность, где искра Божия вспыхивает от одного сердца к другому, к такой же небесной искре, таящейся в нем, — и они охватывают пламенем души и создают могучую симфонию света, предваряющую грядущее торжество правды и любви — когда «Бог будет все во всем».

Братья по крови Адама могут убить друг друга; братья по крови Христа готовы умереть друг за друга. Люди много пролили крови, стремясь объединиться во имя свое на основе старого, эгоистического «я», но все эти усилия напоминают лишь работу мифического Сизифа, который обречен был на вечное вкатывание камня на гору: лишь только камень достигал вершины, он скатывался назад. Нельзя совместить способность общения с мирской гордостью. Последняя, как и тяжелый камень ненависти, всегда будет тянуть вниз самые возвышенные порывы неверующих в Бога строителей общества.

Но объединение во имя Христа всегда преображало и личную, и общественно-экономическую жизнь. Вспомним опыт иерусалимской общины: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее».

Тайна общения, и притом всецелого — духовного и материального, — заключалась в том, что у христиан было одно сердце. Следующий стих показывает, откуда, из какого источника, истекaла эта преображающая сила. «Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа; и великая благодать была на всех их. Не было между ними никого нуждающегося... и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4:32—35).

Найдено было разрешение трудного социального вопроса о взаимоотношении между личностью и обществом.

Обыкновенно нам угрожает опасность впасть при решении этого вопроса в одну из двух крайностей: или мы утверждаем личность и ее свободу, пренебрегая интересами и правами общества (анархический индивидуализм), или личность приносим в жертву обществу (государственный абсолютизм). В христианской же общине оба элемента — и свобода личности, и авторитет общества —свобода и дисциплина — находят свое сочетание в особом взаимном признании, в духе любви и свободного любовного смирения друг перед другом во имя живого, воскресшего Христа. Здесь нет места ни гордому самоутверждению, ни тирании большинства над меньшинством, но царит дух взаимного братского служения, тот дух, которым проникнут завет Христа: «Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою».

Соблюдая этот завет, христианская община воспроизводит атмосферу служения, которая была при тайной вечери, когда Сам Господь омывал ноги ученикам. Этот закон до сих пор продолжает действовать на Земле; мир давно перестал бы существовать, если бы исчезли в нем любовь, служение и взаимное прощение. Но, к счастью, дух братской любви не иссяк еще; горе лишь в том, что он иссякает...

Телу предназначена не смерть и не рабство, а усыновление, преображение, одухотворение. Мы ожидаем не только нового неба, но и новой земли, новой материи, духовной телесности. Мы ожидаем, что «Бог будет все во всем».

Когда перекуют мечи на орала?

Когда я говорю эти слова, я слышу за окном удары молота по каменной мостовой. Там чинят улицу. Эти удары мерны, жестки, четки, и именно они напоминают о ней, о реальной земле, и возвращают нас «с неба на землю».

Давным-давно уже сказаны эти радостные слова:

«И перекуют мечи на орала...»

А между тем чуткое ухо улавливает в жуткой тишине жизни удары еще других молотов, тех, что ежечасно куют орудия истребления...

И вот как Достоевский психологически объясняет естественность будущего перехода от эгоизма к братству: «Я представляю себе, мой милый, что бой уже кончился, и борьба улеглась. После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались совсем одни и разом почувствовали великое сиротство... Осиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее» (Версилов в «Подростке»).

Что должно, то и будет. Имеющий дух пророчеств, живущий верою, а не одними видимыми фактами, знает это.

Но где же эта кузница, в которой переплавляются мечи в плуги? Где тот огонь, который может это сделать?

Французский писатель Франсуа Коппе в своей драме «Прощение» рассказывает об одном событии из истории Парижской коммуны 1870 года. Шла ожесточенная борьба между республиканцами и сторонниками коммуны. Девушка, героиня рассказа, лишилась брата — он убит коммунарами. Пламенная ненависть к врагу, жажда мести загорается в юном сердце. В тот же вечер, молясь, она, по обыкновению, читала «Отче наш». Но, произнеся слова «и прости нам долги наши», она остановилась. Девушка не смогла произнести дальнейших слов: «как и мы прощаем должникам нашим», ибо она вспомнила о смерти любимого брата и о своей ненависти. И ей стало тяжело! Но вот стучат в дверь. Врывается юноша: он коммунар; он просит укрыть его от убийц, которые гонятся за ним.

«Вот и случай для мести», — мелькнуло в голове у девушки. И в тот же миг она вспомнила мучительную минуту, когда она не могла окончить молитвы Господней.

Страшная борьба, борьба между божеским и человеческим, загорелась в ее сердце.

И вдруг она втолкнула несчастного в шкаф, бросила ему одежду брата, чтобы он мог переодеться.

После этого она стала на колени и смогла окончить прерванную молитву: «...и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Слезы неведомого восторга лились из ее глаз... В этом художественном примере дан глубокий ответ на наш вопрос о путях к братству. Все тот же ответ: путь к людям — через возвращение к Богу, через молитву.

Всеединство и братство будут достигнуты тогда, когда мы не устами только, но всем сердцем решимся произнести слово «Отец». Путь к братству лежит через Богосыновство.

Эта великая молитва Господня должна быть предварена другой, которую также произнес Христос, — она приведена в притче о блудном сыне: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим».

Эта «малая» молитва Господня, возвращающая нас через Христа к Отцу, вернет нам утерянное братство. И тогда мы в состоянии будем сказать всю великую молитву Господню, которая поистине есть гимн грядущего вселенского единения.

Кузницей, в которой мечи переплавляются в плуги, не может быть ни парламент и ни конференция. Если бы мы — русские, немцы, англичане и австрийцы, до 1914 года встречались не на дипломатических конгрессах, а в храме, перед лицом Бога, то мы не встретились бы на кровавых фронтах.

Два брата, поссорившиеся между собой, решили переговорить и прийти к примирению. Один из них предложил помолиться, прежде чем беседовать. И после молитвы он спросил брата: «Ну теперь скажи, что ты имеешь против меня?» И тот признал, что это было... ничего не стоящее недоразумение.

Не на полях сражений, а в сердце человека происходит решающая битва между Духом всеединства — Христом и духом разъединения — антихристом.

Не парламент, а сердце каждого из нас — кузница, где переплавляются мечи; а пламя, способное переплавить их, это огонь Святого Духа, создающий новую психику, новое сердце в человеке. «Огонь пришел Я низвесть на землю и как желал бы, чтобы он уже возгорелся», — говорит Христос. Дело не в формальном, внешнем пацифизме и не в наружном «братании», выражающемся в одном лишь внешнем, техническом воздержании от войны, тогда как в душе и в повседневной жизни нет мира и новой преображенной жизни. В этом случае, если я не пойду на войну, другие пойдут за меня и будут выявлять то эгоистическое и злобное, накоплению которого я способствовал своим себялюбием.

А человек, нашедший Божий мир, примирение со всем и со всеми, не только не поднимет руки на другого, но ему откроются пути к величайшему творчеству на Земле — миротворчеству.

Оно уподобляет нас Богу, Который из хаоса творит мир. А смысл и цель этого мира — вселенной есть мир — гармония, лад, красота. Поэтому несущие весть примирения всей твари будут наречены сынами Божиими. Они блаженны...

Они создают новый мир, в котором не будет врагов, не будет одиноких...