Тройка

Родион Березов

Ефим Савельев был членом евангельской общины больше двадцати лет. Но славился он на всю губернию не верой, а своим богатством. И это богатство было ему, как христианину, не на пользу. От людей мира он отличался тем, что не курил и не пил водки, все же остальные грехи и пороки буйно разрастались в его душе, как сорняки на заброшенном пустыре. Аппетит к наживе увеличивался с каждым днем. Из-за этого у него бывали стычки с членами церкви, которые порицали его за «теплопрохладность».

Когда собирали средства в помощь бедным или на постройку молитвенного дома в каком-либо из селений, Ефим, прежде чем развязать кошелек, всегда отвечал: «Посоветуюсь с женой».

– Ну, что? Сколько пожертвовать? – спрашивал он у нее.

– Твои капиталы, а не мои. Дай сколько не жалко.

– Не жалко... Может быть, мне не жалко трех копеек, но ведь другие жертвуют сотню рублей и больше.

– Объясни братьям, что деньги тебе нужны для расширения хозяйства. Вот когда заштопаем все дыры, тогда полностью будем служить Богу. А теперь от мамоны никуда не убежишь. Мы состоим не только из души. Для тела тоже кое-что нужно.

– Ты права. Слово Божие говорит: «Покажите в вере вашей добродетель, а в добродетели рассудительность». Почему мы разбогатели? Потому что всегда были рассудительными. А когда уверовали в Христа, наша рассудительность удвоилась и даже утроилась, хотя многие братья осуждают нас за это, говорят, что мы словами из Библии прикрываем свою скупость.

– А кто осуждает? У кого ни кола, ни двора. Хорошо им жертвовать последнее, когда у них нет ничего.

В первую мировую войну, когда евангельские общины решили поддержать правительство сбором средств на лазареты, Ефим был против этого решения на том основании, что у царской власти, раз она решила вступить в войну, есть средства не только на пушки и пулеметы, но и на лазареты для раненых.

Кое-кто предсказывал Ефиму:

– Не сдобровать тебе с твоей ложно понимаемой «рассудительностью», которая превращает тебя из человека в волка: «Кто скупо сеет, скупо и пожнет». Что ты сеешь? Гроши.

– А что пожинаю? – злорадствовал Ефим. – Во всяком случае побольше вашего.

– До поры, до времени. Не забывай слов Екклесиаста: «Человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».

После первой мировой войны началась гражданская. Она охватила и те места, где жил Савельев. Власть в поселке менялась часто. Больше всего Ефим боялся за тройку породистых коней и пролетку. Когда пришли белые, облегченно вздохнул: «Может быть, теперь восстановится порядок и все будет, как при царе?»

Но стали донимать партизаны. Когда красных отогнали верст за 70, свободнее стали устраиваться молитвенные собрания. В поселке, где жил Савельев, не было церкви. Там жили только три семьи из евангельской общины, которых навещал разъездной проповедник Семен Топилин. В один из июньских дней по пути из села Марьевки в Сыромятниково он зашел к Ефиму:

– Разрешите передохнуть у вас, брат: немного устал, пройдя восемь верст.

– Отдыхай, браток, – ласково сказал Ефим. – Жена сейчас попотчует тебя чайком. А ты, пока она возится с самоваром, полежи... Тебе ведь дорога не ближняя...

«Не хочет подвезти, раз говорит о дальней дороге, – с горечью подумал проповедник. – А ведь я и зашел-то к нему с надеждой, что он раздобрится и подвезет меня».

– Как твои кони поживают? – спросил он у хозяина.

– Да пока, слава Богу, никто не тронул. Молюсь о них, как о спасении душ человеческих. Слышишь, ржут? А уж резвы – и сказать нельзя... Одним словом – огонь! На тех коней смахивают, на каких Илью-пророка Господь на небо восхитил.

– Что же они у вас – больше в стойлах или в разъездах?

– Ездить некуда, больше стоят, потому и ржут: застоялись малость.

«Может быть, сказать ему, чтобы подвез меня и тем дал выход неиспользуемой конской энергии?» – подумал проповедник, но напроситься не посмел.

Хозяйка позвала к столу и тут же заговорила о трудностях с сахаром:

– Раздобудешь с фунтик и не знаешь – глядеть на него или в шкафу для черного дня беречь... Бывало, внакладку пили, по два куска в стакан клали, а теперь вприкусочку, понемножечку, чтоб надолго хватило.

«И тут предупреждение, чтобы я был экономнее с сахаром, – подумал проповедник и внутренне усмехнулся: – Какие расчетливые, чересчур рассудительные христиане...» Видя их откровенную скупость, он решил проучить их за чаем. Как и хозяева, он пил чай вприкуску, но откусывал сразу полкуска. На один стакан было истрачено четыре куска. Зорко наблюдавшая за гостем хозяйка подумала: «Какой сластена... Мы с одним куском выпиваем три стакана, а он на один стакан потратил чуть ли не полсахарницы». Наливая второй стакан, деланно добрым голосом сказала:

– Если любите пить внакладку, ублажайте себя.

Про себя подумала: «Наверное, больше двух кусков не положит?»

– Спасибо, сестра, – улыбнулся проповедник и один за другим, медленно с паузами положил в стакан пять кусков.

Из груди хозяйки вырвался невольный стон, она закашлялась и стала жаловаться на простуду, хотя стояла очень жаркая погода. Наливая третий стакан, сказала:

– Пейте, как вам нравится.

Чтобы успокоить хозяйку, последний стакан проповедник выпил совсем без сахара. Поблаго-дарив за чай, сказал:

– Ну что ж, пойду, вечером в Сыромятниково собрание.

– Я укажу тебе самую короткую дорогу, – заулыбался любезный хозяин. – Если тебе сразу выйти на большак, то придется шагать верст пятнадцать, а если пойдешь проселками, укоротишь дорогу версты на четыре... Выйдем-ка во двор, я растолкую тебе насчет всяких поворотов.

Вышли. Савельев, жестикулируя, поучал:

– Видишь дерево в той стороне? Сверни из переулка, через три дома от нас, и шагай прямо на это дерево. Там будет небольшой прудик, возле него две дороги – на-право и налево. По правой дороге не иди, а шагай по левой. Спустишься в лощинку – там будет небольшая деревушка. Ты ее минуй, поднимись на взгорье, поверни направо, пройдешь версты три и только тогда выйдешь на большак. А там уже верст через шесть и Сыромятниково. Коль не будешь присаживаться на отдых, легко доберешься часа через три.

Он с жаром и захлебыванием, как бы желая добра гостю, объяснял все повороты пути, а в это время сытые, застоявшиеся кони ржали и нетерпеливо били копытами о деревянный пол конюшни.

Проповеднику вспомнились слова из Откровения: «Ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды», а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг». Хотелось плакать от жалости к этому нечуткому «христианину», обличить его, но удержался, подумав: «Сам Господь обличит тебя за душевную окаменелость».

Всю дорогу думал о том, как многих погубило богатство. Вспомнил богатого юношу и слова Христа о том, как трудно надеющимся на богатство войти в Царство Божие. Усталости не чувствовал, но была боль в душе о христианах, у которых сердце занято помыслами о деньгах, имуществе, о безрассудном накоплении сокровищ.

Как только вышел на большак, позади него послышалось дикое гиканье. Поднимая пыль столбом, мчалась тройка. Посторонился. Тройка на мгновение поравнялась с ним и скрылась в пыли. К своему удивлению, на облучке пролетки он увидел Ефима Савельева. В экипаже сидели три человека с красными бантами на груди, с фуражками, надетыми набекрень. Они кричали, улюлюкали, присвистывали, бесцеремонно толкая Ефима в спину.

Через час проповедник пришел в Сыромятниково. До собрания он успел отдохнуть и собраться с мыслями. Из-за жаркой погоды решено было провести собрание во дворе молитвенного дома, на зеленой мураве. Скамеек не по-ставили: можно сидеть прямо на траве, как во время насыщения Христом пяти тысяч человек пятью хлебами. Табуретка и стол были поставлены только для проповедника.

Так как время было тяжелое, политическое положение неустойчивое, тревоги в каждом сердце непрекращающиеся, народу собралось очень много. Пришли даже те, которые никогда не посещали таких собраний.

Под влиянием пережитого за день проповедник решил говорить о земных и небесных сокровищах, об ошибках людей, которые ищут опору в материальном богатстве. Каждое слово проникало в сердца слушателей, каждому хотелось отрешиться от земной суеты.

Перед самым началом проповеди в первом ряду очутился Ефим Савельев. Слушая слово, он заливался горькими слезами. Стоны вылетали из его груди. По окончании проповеди он встал и, обратившись ко всем, сказал:

– Позвольте мне сказать несколько слов.

– Говори, говори, – в один голос ответили собравшиеся.

Ефим раскрыл рот, но из-за рыданий не мог произнести ни слова. Его знали многие, и эти слезы насторожили всех. Каждый подумал: «Что бы это значило? Прежде этот человек не только не рыдал, но никогда не пролил ни одной слезы».

– Братья, сестры, брат проповедник, перед вами тяжкий, лютый грешник... – прерывающимся голосом обратился к собранию Ефим. – Все вы знаете меня. Многие из вас видели моих коней и пролетку. Я гордился своим богатством. Я копил его, не думая о страшном дне... Сегодня утром ко мне зашел брат Топилин – усталый после длинного пути. Ему нужно было идти сюда. Я мог бы его подвезти, но мне стало жалко времени, жалко коней. Я только указал брату дорогу и на том успо-коился. А через час после его ухода заявились красные партизаны – пьяные, страшные, с наганами: «Запрягай, вези, куда нам нужно, или сейчас же пристрелим на месте, как собаку».

Задрожал я всем телом, затрепетала душа, ноги и руки от страха не двигаются, а они кричат: «Живее пошевеливайся, паразит!» Хотел повезти на одном коне. Заорали: «Запрягай тройку!» Жена тряслась, я трясся... Запрягаю, а сам думаю: «Вот он, мой бедственный час». Сели они в пролетку, а я на козлы. Ругаются, сквернословят, тычут в спину наганами. Когда догнали брата на большаке, я не удержался от слез стыда и раскаяния: « Не захотел подвезти Божье чадо – вези теперь прислужников сатаны». Привез я их в назначенное место, думал, скажут спасибо и отпустят вместе с тройкой. Какое там... Закричали: «Проваливай, кровосос!» – «А кони?» – «Нам они нужней, чем тебе: у нас дело мирового масштаба...» – «Я же старик, не осилю такого длинного пути». – «Не осилишь, тогда становись к стенке, мы поможем тебе. Домой полетит только душа, а мерзкое тело пусть валяется под забором на радость голодным псам. Прощайся с белым светом!» Упал я перед ними на колени, целую их пыльные сапоги, умоляю: «Пожалейте... оставьте в живых. Забирайте коней и пролетку, только не губите старика. Может быть, еще пригожусь когда-нибудь». – «Ну, иди, не поминай лихом, а за подарочек – спасибо». Вот как Господь покарал меня за мою рассудительность, которую я понимал не по-христиански, а только по-человечески, как безрассудный стяжатель. Простите меня, братья и сестры, прости, брат проповедник, помолитесь обо мне, о моей осуе-тившейся душе.

Свидетельство Ефима прерывалось слезами и всхлипываниями. На собрании было много богатых. Все были потрясены этим фактом. Многие подумали: «А я чем лучше Ефима? Тоже трясусь над каждым рублем».

Выступил пресвитер Сыромятниковской церкви с призывом:

– Мы хотим расширить наш тесный молитвенный дом, а средств для этого не имеем. Выйдите вперед, кто хочет и может что-то жертвовать, и назовите сумму. Секретарь будет записывать.

Первым вышел Ефим и громко сказал:

– Три тысячи рублей.

За ним стали выходить другие. Секретарь еле успевал записывать крупные суммы.

Проповедник объявил, что в следующие два вечера будут такие же собрания на открытом воздухе. Ефим оставался на всех собраниях. Днем он ходил по домам и убеждал всех прийти вечером. Несчастье переродило его, он стал неузнаваемым.

Проповеди на собраниях были призывные. Больше пятидесяти человек обратились ко Христу.

– Теперь моя жена не будет считать куски сахара во время чаепития, – сказал Ефим проповеднику. – Погостите у меня, пожалуйста. Отныне я, как и вы (теперь он говорил проповеднику «вы», а не «ты», как прежде), буду пешеходом: сатанинская масленица кончилась. Начался христианский пост с молитвами и сокрушением.