И потомство его в благословение будет

Любовь Мажникова

Мы познакомились с ней случайно. Те люди, с которыми у нас была назначена встреча, почему-то задержались, и в ожидании их мы присели на лавочку, что так редко бывает в повседневной суете нашей жизни.

Бог специально задержал тех людей, чтобы обратить наше внимание на нечто другое, что мы часто просто не замечаем.

Напротив нас на лавочке сидела бабуля. Она держала на руках огромного красивого кота и, поглаживая его, что-то ему говорила. Кот действительно был красивый и ухоженный. Я не выдержала и спросила:

– Наверное, «Вискасом» кота кормите, что он у вас такой красивый?

– Да, – ответила бабуля, – и не только «Вискасом», но и сливочки покупаю.

Зная мизерную пенсию наших стариков, я засомневалась и спросила:

– Бабуля, а сами-то сливочки кушаете?

Она ответила:

– Да, и сама ем. Слава Богу, пенсия у меня хорошая!

Я удивилась еще больше. Я первый раз в своей жизни встретила старого человека, который был благодарен Богу и доволен своей пенсией. Обычно я остерегаюсь задавать воп-росы, касающиеся пенсии, а тут...

Я повнимательнее посмотрела на свою собеседницу: ум ясный, слух отличный, взгляд прямой, открытый, чистый, зубы свои...

И я уточнила:

– Бабуля, а вы и видите так же хорошо, как слышите?

Она ответила:

– Да, и вижу хорошо, могу даже читать без очков.

У меня с собой была Библия, и она тут же продемонстрировала свои способности.

Но больше всего я была удивлена, когда узнала, что ей идет девяностый год. И тут я вспомнила свою маму... Ей тоже было почти 89 лет, когда она умерла, но до последних дней своей жизни Библию она читала без очков. Когда ей было почти шестьдесят лет, Бог исцелил ее глаза, хотя до этого она пользовалась при чтении очками. И это благословенное зрение было у нее до конца ее дней.

И еще мне вспомнился один из моих любимых стихов из Псалма 36, в котором царь Да-вид говорит такие слова: «Я был молод и состарился и не видел праведника оставленным и потомков его просящими хлеба». Сердцем я почувствовала, что бабулино здоровье – это от-вет на чьи-то молитвы, и я сказала:

– Бабуля, а вы хоть сами знаете, что на вас огромное благословение Господа? Кто-то за вас очень сильно молился. Вы сами-то верующая?

– Да, и сама верующая, и родители верующие были. Отец даже в тюрьме умер за веру.

Дальше бабушка вот что рассказала о себе:

– Мы жили в деревне Гынгазово Томской губернии. Мне было лет семь, когда отец вер-нулся с гражданской войны. Вернулся больным после ранения, ему повредило ноги оскол-ками разорвавшегося неподалеку снаряда. Сначала ноги не очень болели, а потом боль была настолько сильной, что отец даже ходить не мог. Ноги его распухли, а ступни вообще поте-ряли чувствительность. По ночам папа почти не спал, а только стонал от сильной боли. Дом у нас стоял на краю деревни, и часто кто-нибудь просился переночевать. Мы никогда никому не отказывали. И вот как-то к нам попросилась переночевать одна бабушка. Утром она сказа-ла маме, чтобы та испекла две буханки хлеба из ржаной непросеянной муки с отрубями. Этим хлебом, еще горячим, по совету гостьи, разломив пополам, мама обложила ноги отца, прикрыв их сверху простыней. Через два дня отец перестал стонать, появилась чувстви-тельность в ступнях, а еще через неделю он начал потихонечку ходить. Я не помню, была ли эта бабушка верующей и говорила ли она родителям о Боге, но вскоре после этого случая наша семья начала общаться с верующими. К нам в деревню из Томска почти каждое воскресенье приезжали братья-проповедники. Собирались по домам, очень часто собрания проходили и у нас в доме. Пели, молились, читали Библию. На праздники: Пасху, Рождество – всегда приглашали много гостей, дети рассказывали стихи, и им давали подарки.

Я помню, рассказывала и я свой стих: «Если ношей утомленный, ты споткнешься на пути...» Я была маленького роста, и меня ставили на стульчик. Папа очень радовался, глядя на меня.

Жили мы не бедно, большой, дружной семьей: дедушка, бабушка, родители и нас четверо детей. Взрослые никогда не ссорились, я даже не слыхала, чтобы кто-то из них когда-либо повысил голос.

Я была старшей из детей, и отец часто брал меня с собой работать на поле. Я сидела на ло-шади и управляла ею, а отец пахал, боронил или сеял.

Вечером перед ужином папа всегда читал из Библии вслух.

Папа любил петь. Голос у него был сильный, красивый. Даже помню один из его любимых псалмов «Не тоскуй ты, душа дорогая, не печалься и радостна будь».

Отца арестовали 10 января 1931 года как «служителя культа и руководителя секты баптис-тов». А еще перед этим на общем собрании колхозников родителей лишили избирательных прав за «контрреволюционную агитацию крестьян против колхоза и вербовку их в общину верующих». Больше мы папу не видели.

Мама с дедушкой ездили к нему в тюрьму. Тогда же им удалось передать ему Евангелие. Суд был через два месяца после ареста. Папу признали политически ненадежным и приго-ворили к пяти годам лагерей с пожизненной ссылкой всей семьи в места поселения и с пол-ной конфискацией имущества. В то время у нас был хороший новый дом, две лошади, две коровы, жеребенок, теленок, четыре овцы. Конфискованы были и продукты питания: пше-ница, мука, мясо и многое другое. После суда (мы это уже знали) за нами должны прийти. Маленьких детей: Ваню (2 года), Сережу (6 лет) и Клаву (8 лет) дедушка с бабушкой взяли с собой, они жили у родственников, а я и мама ждали в нашем доме. Ложились спать одетыми, были собраны вещи, насушены сухари.

В мае приехали и за нами. Мама в это время была на шестом месяце беременности. Нас увезли в районный центр Кожевниково. Это семьдесят верст от нашей деревни. Там собирали ссыльных со всей округи. Нас всех держали в закрытом амбаре. Было очень тесно и душно. Питались мы тем, что взяли с собой, и только один раз в день привозили бочку с во-дой. Воды было так мало, что не хватало всем даже по одной кружке. Я была маленькой, ху-денькой девочкой, и мне удавалось одну кружку воды взять для себя, а вторую я уносила маме.

Так мы прожили в этом «накопителе» дней десять. Дальше нас этапом под конвоем повели на пристань, там уже стояли баржи, и нас погрузили в трюмы. В это время года Обь сильно разливается; куда ни посмотри, одна черная вода. Куда нас везли, нам не говорили. Плыли мы недели две на север, по течению Оби, потом уже на катере вверх по Васюгану. Высадили нас на берегу небольшой речушки. Место очень красивое, но болотистое. На бере-гу желтый, чистый песочек. Чуть подальше – сосняк, а вдали сопка, вся в зелени.

Сразу же начали обустраиваться. Пилили деревья, корчевали кусты, строили бараки. Пы-тались даже посеять рожь, но чуть копнешь – выступает вода и ничего не растет.

В день нам выдавали по 300 граммов муки на человека, а работающим – по 800 граммов. Работала и я, старалась изо всех сил быть наравне со взрослыми. Корчевала кустарник, обру-бывала сучья и получала 800 граммов. Мама варила похлебку, мы ее называли болтушкой. В кипящую воду бросали горсть муки и, если были, горсть ягод. Рыбы в речке много, но ее не-чем было ловить. Кто-то мне подарил крючок – и нашей с мамой радости не было предела. Как-то поймалась большая рыбина, но уплыла вместе с крючком. Я тогда сильно плакала, ведь мы остались даже без рыбы. Хлеб печь было негде и не на чем. В августе пришло время маме родить. Нас комендант отпустила в селение за 12 верст. Там жили ссыльные русские, и у них уже было построено жилье. И одна семья рыбаков приютила нас. На наше счастье, у них была корова. Мама родила мальчика. Но он был очень слабым, болезненным. У них мы прожили недели две, но надо было возвращаться, начинались заморозки. К тому времени бараки уже почти построили, и нас определили жить вместе с одной семьей. После того обилия пищи, что было дома в деревне, здесь, казалось, не выжить. Но Бог помогал.

В сентябре привезли овощи, распределили на всех, но они были подморожены и не хра-нились. Картошка сразу же начала гнить, лук, морковь тоже. Радовало одно: мы могли пи-сать письма, в надежде что когда-нибудь сможем получить ответ.

Весной стало немного полегче. Уже можно было собирать по кочкам клюкву. За ведро клюквы мне дали фуфайку, лапти и платок. Потом пошли другие ягоды и черемуха. На следующую зиму к нам приехал дедушка. Ехал 700 километров на лошади и, слава Богу, ра-зыскал нас, привез муку, мясо, деньги.

А летом мама и еще одна женщина с тремя детьми купили одну лодку на двоих, чтобы сбежать. В августе мы уплыли. Плыли ночью вниз по течению реки. Мы вдвоем с 12-летним сыном этой женщины сидели на веслах, гребли. Мама на корме управляла лодкой, женщина следила за своими маленькими детьми и за нашим Петенькой, которому было уже два года, но он так и не ходил. Руки от весел у нас распухли, ладони стерлись в кровь. Но мы засыпа-ли только утром, упав в траву вниз лицом, чтобы не ели комары. Лодку прятали в кустах и закрывали ветками. Доплыв до Оби, мы пересели на пароход и доехали до Кривошеино. Нам сказали, что туда приезжают наши подводы из деревни, привозят зерно.

Там мы их и дождались. Старались, конечно же, от всех спрятаться. Мама еще два года после этого жила у верующих в соседней деревне, а я устроилась на работу в Томске. От папы было только одно письмо. Мы были в ссылке, когда он писал своей сестре о том, что их везут в Мурманском направлении.

Вот и все.

Чувствуется, очень нелегко дался моей бабуле ее рассказ. Плакала, когда рассказывала об отце, когда вспоминала его руки, держащие Библию, и о том, как им было хорошо вместе.

Они не могли найти документов о смерти отца, и о месте его захоронения тоже ничего неизвестно. Но она твердо знает, что все они встретятся у ног Иисуса.

Это о таких, как они, написано в Псалме 36: «Не будут они постыжены во время лютое и во дни голода будут сыты... И потомство его в благословение будет».