Из гнетущего мрака сомнений к светлой и радостной вере в Бога

Елена Шилижинская

Свидетельство об обращении к Богу Николая Ивановича ПЕЙСТИ

Я никогда не был атеистом, в смысле отрицания Бога или Божественности Христа, – просто в известный период времени, не имея еще своей собственной веры, я впал в сомнение. Я знаю только одно, что будь то атеизм или сомнения, все равно состояние такого человека ужасно... Профессор В. Ф. Марцинковский однажды сказал: «Атеизм – болезнь духа, оттого она и вызывает, между прочим, бессонницу... И так как это болезнь, то я хочу не осуждать ее, а сочувствовать ей, как сочувствуют всякому страданию».

Чтобы свидетельство о моем обращении было наиболее понятным для читателей, я хочу вкратце привести некоторые случаи из моей жизни.

Я родился в Санкт-Петербурге, в России, от верующих и на самом деле переживших возрождение родителей. Мой отец – скандинавского происхождения, принадлежал к Лютеранской церкви и, как мне передавали, даже до своего обращения был сравнительно благочестивым человеком. Моя мать – русская и до своего обращения совершенно не интересовалась религией. Родители мои обратились к Господу во время известного в России духовного пробуждения, руководимого лордом Редстоком из Англии и В. А. Пашковым. Рассказывали, что на другой день после своего обращения моя мать не только пошла к своим родственникам, но даже бегала из одного магазина в другой, рассказывая людям, что произошло с ее душой. Я слышал впоследствии, что хозяева и приказчики соседних магазинов и лавок пришли к заключению, что моя матушка сошла с ума.

Вскоре после этого перелома в жизни моих родителей, наша квартира, которая находилась на Екатерингофском проспекте, что в Коломне, делается главным евангелизационным штабом этого района.

Так как в то время получить разрешение на печатание духовных песнопений невозможно было, моя мать, ввиду ее каллиграфического почерка, переписывала гимны (книгу за книгой), которыми пользовались при богослужениях в разных собраниях Петербурга того времени.

В нашей квартире собирались члены духовно пробужденного общества, как то: Дантукова, Корсакова, Гагарины, Ливены, Шуваловы, Пашковы и другие. И не только они, но и их кучеры, повара и лакеи, пережившие также обращение к Господу. Они распределяли по районам дома, которые должны были посетить, чтобы раздать в то время уже изданные В. А. Пашковым следующие брошюры: «Брачная одежда», «Молишься ли ты», «Первая молитва Джесики», «Пастухи и овцы», «Иисус Назорей идет», «Спасен ли ты или погиб» и т. д. Кроме того, они имели в своем распоряжении тысячи экземпляров Нового Завета карманного размера, в которых они тщательно подчеркивали фиолетовыми невытравляемыми чернилами места, говорящие о грехе, о спасении и т. д. Это я упомянул просто для того, чтобы читатель мог себе представить, в какой атмосфере я провел мое детство.

Я посещал воскресную школу в доме Ливеных, что на Морской улице, а также и все духовные собрания вместе с моей матерью. Я помню даже, что я несколько раз молился вслух, вернее, повторял слова, которые произносили другие верующие, молясь. Подчас мне казалось, что я такой же верующий, как и все остальные. Теоретически я знал, что, если «кто не родится свыше, тот не увидит Царства Божьего», и даже говорил об этом другим. Но когда кто-нибудь задавал мне вопрос, произошло ли это возрождение со мной, я отвечал, что мне возрождение не нужно, а что мне нужно исправиться. Если бы вы спросили меня, почему я создал такое «исключение» для самого себя, я бы не сумел вам на это ответить. Так проходили недели, месяцы, годы...

Когда мне было около 15 лет, я учился в одном заведении, где учителем физики был Г. С., который был известен как атеист. В год, в который произошел описываемый мною ниже случай, была эпидемия холеры в Петербурге. Однажды утром, проходя мимо одного дома недалеко от нашего, я обратил внимание на одного старика, который сидел на тумбе у ворот и курил трубку. Хотя я его лично не знал, но видел его часто по утрам сидящим на том же месте и курящим трубку. Почему-то в это утро я обратил на него особое внимание. Возвращаясь домой приблизительно в 4-5 часов вечера, я увидел стоящего перед домом упоминаемого старика машину скорой помощи, и сразу же у меня мелькнула мысль, что именно этот старик заболел холерой и, может быть, уже умер. Мое предположение, к сожалению, было подтверждено стоящей у ворот публикой. В этот самый момент впервые остро, как никогда раньше, прорезал мой мозг вопрос: для чего мы живем?

Некоторое время спустя я сидел на уроке физики учителя Г. С. Мы проходили закон Торричелли. Господин учитель во время опыта после выкачивания воздуха из стеклянного цилиндра ни с того ни с сего к обыкновенному выводу, что в этом цилиндре абсолютная пустота, добавил, усмехнувшись: «Верите или не верите, но там, в этом цилиндре, абсолютная пустота, нет ни Бога, ни ангела, ни даже черта нет...» Класс захихикал, но мне было не до смеха. Вопрос, который первый раз в моей жизни возник в момент смерти старика, теперь снова предстал предо мною во всей его остроте. Я думал, что если на самом деле нет Бога, нет вечности, то для чего жить, страдать, болеть, работать и умереть наподобие животного, без всякой надежды на будущую жизнь. В голове вертелись слова известной студенческой песни Gaudeamus… Хотя в предпоследней строфе и говорится:

Прочь уныние и печаль,

Скуки нам не нужно...

Но мне казалось, что вся эта песня пропитана беспросветным пессимизмом.

Я совершенно потерял жизнерадостность. Я бегал из библиотеки в библиотеку, рылся в книгах, в которых я не искал подтверждения атеизма, а, наоборот, веры. Я ходил и спрашивал людей, которых я считал образованными, верят ли они в существование Бога. Насколько я помню, от большинства я получал утвердительный ответ. Но мой сосед по парте в школе оказался атеистом и много подтрунивал над моим меланхолическим настроением. Мать заметила, что я совершенно потерял аппетит, похудел и страшно пожелтел. Много раз она спрашивала меня, в чем дело, но я не решался открыть ей, что я сомневался в существовании Бога; я не хотел ее обидеть. Но когда я уже дошел до мысли о самоубийстве и страшный гнет кошмаров, которые преследовали меня, достиг своего апогея, я решил объясниться с матерью.

Мать решила послать меня к одному известному немецкому врачу-профессору. Когда последний спросил меня, что меня мучает, я ему просто ответил, что меня мучает вопрос о существовании Бога, а также непосредственно связанный с ним вопрос о вечности. Я добавил, что мне очень страшно примириться с мыслью (если вечности нет), что я никогда больше не увижусь с моими родителями. Профессор Фишер сказал мне, что лично он верит в существование Бога, а также в будущность, а потом дал мне обыкновенные медицинские советы, которые дают больным нервными болезнями: холодные обтирания, прогулки на свежем воздухе и, конечно, прописал неизменный бром, попросив мою мать зайти к нему для личной беседы. Только впоследствии я узнал, что он предупредил мою мать, что я страдаю в сильной форме навязчивой идеей о существовании Бога, а потому она должна следить за мной даже ночью, так как в таких случаях возможно самоубийство.

Я подхожу теперь к самому важному моменту в моей жизни, о чем я и хотел главным образом рассказать. Это была суббота, когда у меня промелькнула вдруг мысль, как луч надежды, что если я отправлюсь к одной из моих любимых теток, я могу рассеяться. Дорога для людей, знающих Петербург, известна как не особенно длинная от Коломны до Песков, но мне она казалась бесконечной. Мне вдруг стало казаться, что должна пройти целая вечность, пока я доберусь до тетки, что мать умрет по дороге, а когда я доберусь до 8-й Рождественской, где жила моя тетка, то и тетка, и кузины окажутся уже мертвыми. Мы пришли очень поздно, но я так был рад, когда увидел, что во всех окнах квартиры тетки был яркий свет! Я помню, как сейчас, что даже не разделся, а пролетел из передней в гостиную к тетке и после некоторого молчания задал ей вопрос, верит ли она в существование Бога.

Я не буду рассказывать деталей нашего пребывания там. Конечно, оно было коротким, так как на следующий день вечером я шепнул маме, что хотел бы пойти на какое-нибудь духовное собрание. Я знал, что на углу Гороховой и Фонтанки в помещении немецкой баптистской общины каждое воскресенье вечером проходит собрание под руководством молодых людей. Моя мать была очень обрадована моим желанием пойти на это собрание. Как сейчас помню, там говорил один молодой человек, который, как я впоследствии узнал, был И.Б. Семенов, довольно образованный и начитанный юноша, одно время занимавший должность помощника лаборанта Санкт-Петербургской городской лаборатории, что на Сенной площади. Помню, что в тот вечер он проповедовал на тему, как Иисус шел по воде к Своим ученикам, находившимся в лодке. Мне так хотелось в этот вечер веровать так, как он веровал, но, увы, мрак сомнений опять с новой силой, как никогда раньше, окутал мою душу. Какой-то странный голос шептал: «Ведь ты же знаешь, что такое хождение по воде невозможно, это против законов физики». Мне так хотелось ответить этому голосу: причем тут физика, она не может дать покоя моей душе, ведь только тот мир – этот сверхфизический мир, о котором проповедник только что проповедовал, вот этот мир может помочь моей истерзанной душе.

Мы вышли из собрания. Я просил мать не садиться в трамвай и не нанимать извозчика, а хотя бы немножко пройтись. Небо было все усеяно звездами, я не отрываясь смотрел на это небо и в душе закричал: «Бог, если Ты есть, почему Ты не подаешь какой-нибудь сигнал с неба? Почему Ты не напишешь огненными буквами слова: „Я существую “ – и для меня будет довольно. Я буду верить Тебе, я буду любить Тебя, я буду следовать за Тобой, Ты бы сделался моей первой и последней мыслью!»

Но, увы, ответа никакого не было... Пришли домой, опять бессонная ночь: ужасы, кошмары кругом. Мысль: «Завтра я покончу с собой» – сделалась неотвязной.

Наконец наступил понедельник. Страшное утро, отвратительный полдень, ранние осенние сумерки сгущались на улице, а еще сильнее в моей бедной душе. Приблизительно в 6 часов вечера в тот же день, 6 октября 1907 года, мне вдруг пришла мысль просить мою мать пойти со мной в дом одного верующего семейства по фамилии Нюстрем. Я сказал матери, что, может быть, они смогут мне помочь духовно, могут помолиться за меня. Их дом был в шести кварталах от нас. По дороге туда я стал уславливаться с Богом, в существовании Которого я сомневался. Я сказал Ему: «Если я сейчас, в этом семействе, вместе с ними помолюсь и попрошу прощения у Тебя и Ты дашь мне радость, изменишь мое адское настроение, то я уверую в Тебя и отдам всю мою жизнь Тебе!» Когда я смотрел на край тротуара, мне казалось, что это была открытая пропасть, откуда показывались языки пламени.

Наконец мы были у дверей дома и позвонили. Отец этого семейства, старик, сам открыл нам дверь и приветствовал меня вот этими словами: «Колюша, наконец-то ты пришел. Я знаю, зачем ты пришел, – чтобы помолиться! Я еще раньше молился с твоим отцом, когда он был жив, чтобы ты в свое время отдался Господу». Конечно, не помню, что я ему ответил, но меня поразило: кто сказал ему, что я приду к нему молиться? Старик Нюстрем немедленно собрал свое семейство в гостиной, открыл Библию и стал читать. Что именно, не помню. Когда он читал, то я увидел на противоположной стороне у стены пустое кресло, которое я в один момент избрал для себя и решил, что если мы встанем на колени, то я подбегу к этому креслу, брошусь там на колени и найду Христа. Нюстрем пригласил всех к молитве. Все встали на колени, а я почему-то вдруг бросился к тому креслу. Я помню, что я страшно закричал, когда стал молиться. Внутри меня как будто что-то душило, и чем больше я кричал, тем все легче мне становилось на душе. Конечно, я забыл про все условия, которые я по дороге поставил Богу. Я только кричал и молил о прощении.

Когда мы поднялись с колен, ко мне подошли мама и члены этого семейства. Все спрашивали, спасен ли я теперь. Как я ни старался открыть свой рот, чтобы ответить, я не мог, я просто как бы захлебнулся. Я почувствовал необыкновенное (первый раз в моей жизни): Христос вошел в мое сердце. Я сидел и молчал... Но мой внутренний человек вел беседу с новым Гостем: вот так именно и происходит со всякой обращенной душой, как написано: «Войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мной» (Откр. 3:20).

Моя мама радовалась, друзья наши радовались, но недоумевали по поводу моего молчания. В соседней комнате накрывали стол для ужина; я вдруг почувствовал страшный физический голод. Пригласили к столу. Я пищу не клал себе в тарелку, я буквально хватал ее и поглощал молниеносно, сохраняя все то же странное молчание. После ужина моя мать спросила меня: «Скажи же, спасен ты теперь?» Я громко и ясно произнес: «Да, я спасен». Я попросил всех собравшихся спеть известный гимн:

Да, я спасен... Спасен я от блужданий
Пытливого и гордого ума,
Спасен от сердца тягостных страданий
Под ношею житейского ярма.

Спасен от страха смерти, осужденья,
За грех давно лелеемых страстей,
Спасен от бездны вечного забвенья
Во тьме среди томящихся теней.

Теперь мое сердце было переполнено такой неописуемой радостью, таким необыкновенным миром, что я не могу подобрать человеческих слов, чтобы выразить это читателю.

На другой день в школе и везде, где бы я ни был и кого бы ни встретил, я говорил, что я спасен. Хотя была осень, но у меня в душе была весна, и мне казалось, что и в природе была весна.

В тот вечер я нашел цель жизни. Я избавился от гнетущего мрака сомнений и пришел к светлой и радостной вере в Бога.

Нью-Йорк, 1943 год