Очередь за счастьем

Любовь Сергеева

Николай Заболоцкий

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь

В ноябре рано темнеет: кажется, что рабочий день уже закончен, а люди продолжают торопиться по делам, глядеть в мониторы офисных компьютеров, толкаться в очередях поликлиник, сберкасс, чиновничьих контор. На улицах привычные пробки и дежурные представители ГИБДД. Я тоже спешу-бегу – дела. Вот и главная площадь города… Останавливаюсь в полном недоумении: вся она заполнена людьми – огромной, темной массой на фоне сереющих сумерек. Митинг? Демонстрация? Протест? Ничего не было слышно накануне, никто никого никуда не приглашал, не агитировал, не убеждал «прийти, поддержать, выразить». Толпа оцеплена милицией, простите, полицией, но нет ни лозунгов, ни флагов, ни трибуны, ни пламенных ораторов. Люди молчаливы и сосредоточены.

Вспомнила: это ж пояс Богородицы! В центральный православный храм города привезли греческую реликвию, местное телевидение уже неделю рекламировало данное событие. Усмехнувшись про себя, мол, стойте, мне-то это не грозит, заторопилась дальше.Не надо было усмехаться.

* * *

Часа через два возвращалась назад. Стоя перед светофором, вновь увидела сурово-торжественную, ставшую еще огромнее, очередь. Загорелся зеленый свет, пешеходы двинулись вперед, привычно спотыкаясь на трамвайных рельсах. Вдруг раздался негромкий голос:

– Помогите, пожалуйста! Помогите перейти!

Посреди проезжей части беспомощно замерла старушка, нащупывая путь обтрепанным зонтиком-тростью. Я уже миновала ее, но, поскольку прохожие продолжали плавно обтекать возникшую на пути преграду и никто не повернул голову в сторону взывавшей, пришлось вернуться:

– Обопритесь на мою руку, пойдемте.

– Спасибо, спасибо, – повторяла бабуля, судорожно вцепившись в рукав моей куртки. – Ничего не вижу почти, боюсь переходить дорогу одна, вдруг упаду. А Вы случайно не на поклонение?

– Нет, но буду проходить мимо храма, могу Вас довести.

– Ох, сделайте милость, не бросайте меня.

И вот вместе со спутницей я бреду сквозь толпу, разыскивая отдельную очередь для инвалидов (старушка уверяла, что о существовании такой очереди говорили по телевизору). Несколько раз нас отсылали в противоположные концы площади. Мы скользили на влажной брусчатке, спотыкались о чьи-то ноги, извинялись, пристава-ли к стражам порядка с вопросами, открывали и закрывали зонтик, в зависимости от того, моросил ли холодный дождик или временно переставал. Наконец, после полу-часовых мытарств, обрели свое место среди жаждущих чудес исцеления

.– Ну вот, нашли. До свидания, – стала я прощаться.

Старушка еще сильнее вцепилась мне в рукав

.– Умоляю, не бросайте меня, я пропаду одна, я к Вам уже привыкла! – неожиданно заявила она

.– Но я не могу, я… не могу…

Люди в очереди с интересом глядели на нас: какое-никакое, а развлечение. Вы не поверите, но я... осталась. Зачем, почему? Не знаю. Просто осталась стоять в плотной, по-православному суровой толпе.

* * *

Перед нами стояла бабушка с внуком. Ребенок постоянно кашлял, шмыгал носом и вытирал его мокрой варежкой. За нами при-строились две молодые мамаши с детскими сидячими колясками, к которым крепко были привязаны ремнями малыши, приблизительно двухлетнего возраста, одетые в комбинезоны и с сосками во рту. Дети постарше бегали вокруг, постоянно теребя своих застывших в очереди матерей (в основном, конечно, стояли женщины). Чуть впереди тихо ссорилась молодая пара. Юноша сквозь зубы раздраженно уговаривал подругу пойти домой, на что та, не менее раздраженно, возражала, что двинется с места только вместе с очередью. В конце концов парень махнул рукой и, резко развернувшись на каблуках, мрачно ушел в темноту. Подростки периодически клянчили у родителей деньги и убегали в ближайшие ларьки за чипсами и фантой. Порой кто-нибудь из паломников появлялся с горячим стаканчиком автоматного кофе из соседнего супермаркета и, обжигаясь, пил его маленькими глотками всем на зависть. Кто-то серьезно подготовился к мероприятию: маялся в очереди в теплых сапогах, перчатках и зимней шапке, несмотря на мокрую погоду. А кто-то проявил непростительное легкомыслие и теперь расплачивался за него: тоненькие сапожки на шпильках, мини-юбки и франтоватые курточки с распахнутым воротом не располагали к много-часовому неподвижному бдению на ноябрьском ветру.

А мы, тесно прижавшись друг к другу, вели неспешную беседу. Собственно, говорила только старушка, а я слушала, порой вставляя вопросы, на которые она тут же начинала благодарно, с мельчайшими подробностями, отвечать. Новую знакомую звали Ольга Петровна, всю жизнь она проработала учителем физики. Бабуля была с некоторой претензией. Ее биографию я узнала досконально: начиная от бабушек и дедушек (ясное дело, с дворянскими корнями, тщательно скрываемыми во времена Советов), первых женихов – курсантов юной Оленьки, жительства в Казахстане, Москве и Прибалтике, партийной работы, высоких званий и постов и заканчивая семейными драмами – собственными и сына, пятидесятилетнего инвалида, с которым она теперь проживала в маленькой квартирке в старом районе города. Многочисленные законные мужья –  гражданские жены – незаконнорожденные дети – незнакомые внуки рассеялись по лицу земли. Остались телевизионные сериалы, две радостные даты в месяц – выдачи пенсий ей и ему, редкие звонки еще живых престарелых приятельниц и вот такие необычные мероприятия, как сегодняшнее.

– А Вы в Бога верите, Ольга Петровна?

– Вы, знаете, Любочка, верю.

Произнесла она это таким тоном, будто признавалась, что Первый закон Ньютона не всегда справедлив: несколько с вызовом и тайным страхом.

– А в церковь ходите?

– Нет. Знаете, то некогда, то здоровье подводит

– А Евангелие читаете? Библия у Вас есть?

– Библия есть – старая, еще от деда сохранилась, на старославянском, этакая, знаете ли (она постоянно вставляла это словечко, оставшееся, видно, от многолетней педагогической деятельности), – с буквой «ять», дореволюционного издания. Даже не знаю, как не за-терялась в переездах.

Это она произнесла громче обычного, гордо оглядывая полу-слепыми глазами окружающих слушателей.

– А читаете ее?

– Ну где же читать? – слегка возмутилась она. – Сами видите, зрение-то какое.

– Ну, телевизор же смотрите...

– Сравнили!

На несколько минут мы замолчали, я посмотрела на часы: прошло два с половиной часа. Мимо, на противоположной улице, неслась жизнь: люди торопились домой с работы, бежали и весело гомонили ученики второй смены, нетерпеливо сигналили застрявшие в пробке автомобили, ярко переливались огни рекламы. А я будто вросла, скорее, вмерзла в эту серую, извивавшуюся гигантскими змеиными кольцами очередь. Продрогла жутко, сырость мостовой, казалось, пропитала не только одежду, но и тело. Порой ловила себя на том, что зубы тихо постукивают, а ноги подергиваются. Но мы продолжали стоять так же…

* * *

...Как когда-то стояли на Красной площади. Серые январские сумерки наступающего дня. Невыспавшиеся и уже от этого замерзшие пионеры, прибывшие в столицу на экскурсию во время зимних каникул, выстаивали огромную очередь на поклонение. До места, где покоились самые знаменитые мощи Советского Союза, было еще далеко. В ближайших ларьках не было ни чипсов, ни фанты, а в соседнем супермаркете нельзя было приобрести горячий стаканчик автоматного кофе. Впрочем, ларьков с супермаркетом тоже не было.Мы стояли, медленно обрастая инеем по кругу воротника зимнего пальто, и вытирали холодными варежками влажные носы. Через час зубы начали тихо постукивать, а ноги подергиваться. Пацаны пытались бегать и бросаться снежками, но это было расценено сопровождающими учителями, безусловно, как святотатство. После строгого внушения им оставалось развлекаться лишь тем, чтобы незаметно подкидывать снег за ворот впереди стоящего товарища. Тогда казалось, что этому стоянию не будет конца.Однако наступил момент, когда, скользя на влажных гранитных ступеньках мимо торжественно застывших часовых, мы спустились в мавзолей и, не останавливаясь, приоткрыв от удивления и легко-го ужаса рот (это ж покойник!), прошли мимо застекленного вождя. Поднимаясь на выходе, долго сворачивали шею, чтобы бросить последний взгляд на святыню страны.

* * *

Разговор возобновился

– А Вы, Люба, верите в Бога?

– Верю... – еле шевеля губами от холода, произнесла я

.– А почему не хотели на поклонение идти?

– Потому что не верю... – еще тише проговорила я.

– Грех это, – укоризненно покачала головой Ольга Петровна.Окружающие молча согласились.

«Мда, – подумалось мне, – все-таки старые учителя хорошо разбираются в том, что такое грех: это – бросаться снежками возле мавзолея Ленина и не ходить на поклонение святым реликвиям».

Чей-то телефонный звонок заставил вздрогнуть окоченевших людей:

– Ну, я еще не вошла в храм. Ну, еще часа два-три, наверное... Ну, разогрей себе щей, там, в холодильнике... Не ерунда, все стоят, не глупее тебя! Не ори на меня, могу хоть раз на себя время потратить. Так, все, не разгоняй благодать!

Чуть дальше слышался другой телефонный разговор:

– Отпросилась сегодня с работы, еле отпустили. Думала, к девяти буду дома, а тут, видно, до утра придется стоять. Нинка говорила, вчера очередь быстрее шла. Что за вопрос? Детей-то у нас с Сашкой нет, а уж три года вместе живем. Вот родится ребенок, тогда, может, и распишемся. Нет, ему не сказала, пусть поревнует.

Ближе ко входу очередь почему-то становилась толще раз в пять. Откуда-то появлялись новые люди, утверждавшие, что «на них занимали» и «они тут стояли». Кое-где вспыхивали короткие, но жаркие «бои местного значения». Естественно, что и концентрация представителей силовых структур здесь была значительно больше.

Мы, казалось, остановились окончательно.

Дети перестали бегать и тормошить родителей, теперь они грустно разгребали лужи носками мокрых ботиночек. Те, что поменьше, без-вольно повисли на руках мамаш, а мамаши с тяжелым вздохом периодически поправляли на себе уставших чад. Даже словоохотливой Ольге Петровне, явно впервые за последние десять лет встретившей нового слушателя, было уже не до разговоров

.* * *

По всему периметру храм был окружен металлическим ограждением, состоящим из отдельных переносных секций. В узкую щель между двумя такими секциями, предварительно обшарив паломника металлоискателем, как при входе в аэропорт, два стража по-рядка пропускали православный люд по одному на первую ступень-ку огромной лестницы, уходящей, казалось, в самые тучи, тяжело нависшие над городом (чуть не написала одиозное «Борском»; старшее поколение – поймет, у младшего – будет повод расспросить бабушек и дедушек про их молодость).

Городская жизнь постепенно замирала. Светофоры мигали только желтым светом, пробок на улицах давно уже не было, поскольку все спешащие благополучно добрались домой и теперь наслаждались теплом, уютом, сытным ужином и телевизором. Из прохожих остались лишь стайки молодежи с пивными бутылками в руках (один вид глотающих холодную жидкость людей вызывал судорогу) да припозднившиеся одиночки, зябко кутающиеся в шарфы и воротники.

Казалось, что этому стоянию не будет конца...

Однако наступил момент, когда и мы приблизились к заветной проходной, но ступить на лестницу, ведущую вверх, нам не суждено было. Оказалось, что наше много-часовое ожидание происходило не там, где надо: это была «детская» очередь, а «инвалидная» огибала храм с противоположной стороны. Так вот почему столько детей было вокруг...

* * *

Тишину ночи нарушало лишь хлюпанье моих башмаков. Под размытыми бликами фонарей я шагала домой по пустынной, про-мозглой улице и думала ни о чем и обо всем сразу. Вспоминались обрывки разговоров и лица людей; длинная, как очередь, биография старой учительницы; столичный мороз тридцатилетней давности; гранитные ступени, ведущие то вниз, то вверх; и такой необыкновенный вечер трудного дня. Еще я думала о том, что человек не может жить без веры. Не может жить без «осуществления ожидаемого». Не может жить без «уверенности в невидимом». Проблема в одном – в бесконечной душевной лени, в наивном уповании на то, что кто-то за нас примет ответственное решение, запротоколирует его и четко укажет наше место в благодати. Мы непростительно делегируем свои права тем, кто, будучи сам слеп, обещает «по белой лестнице» повести нас «прямо в рай». Мы безвольно соглашаемся верить в то, во что верят «все», и не желаем утруждать себя поиском Истины.

Так и месим веками грязь сапогами в бесконечных очередях за счастьем.