Пожизненное одиночество

Надежда Орлова

Наказание мое больше, нежели снести можно! – братоубийца смотрит вверх. Он кричит, он протестует. Рядом семья испуганно ждет решения участи. Что будет после жестокого преступления? В последующих веках это мог быть эшафот, каторжные работы на галерах, гильотина, электрический стул, пожизненное заключение, да и много еще чего: уж чточто, а придумывать казни люди умеют! Но человеческое правосудие еще не сформировалось и не обзавелось необходимым штатом сотрудников, и свыше звучит окончательный приговор:

– Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле.

Пыль первозданных троп, чернота далекого неба с холодными звездами, равнодушие гор и долин, непредсказуемость лесов и рек – удел скитальцев. И шепот – сам с собой – у бивачного костра: «Его успех невозможно было терпеть. Авель должен был умереть…»

Но не в скитаниях весь ужас наказания, не в бесприютности и отсутствии налаженного быта, а в бесконечном одиночестве, одиночестве и сиротстве изгнанника Земли, чьи родители были изгнанниками Неба. И в знамении, защищавшем убийцу от убийц и до сих пор являющимся предметом богословских споров (что же это такое – в просторечии именуемое «каинова печать»?), возможно, заключалась не только гарантия неприкосновенности личности Каина, но и обеспечение пожизненного одиночества.

* * *

Марк уже проснулся, но продолжает лежать с закрытыми глазами. Глухо слышны привычные звуки просыпающейся тюрьмы: звяканье ключей, скрип открывающихся окошечек, короткие реплики охранников. Вот уже более двадцати лет эти реплики – практически единственная человеческая речь, которую Марк слышит, – он находится в одиночной камере. Распорядок дня – бессменный и монотонный – выучен до безусловного рефлекса, кажется уже, что родился со знанием тюремного расписания. Автоматически глаза открываются, ноги соскальзывают с койки именно в тот момент, когда скрипит дверь его окошечка и в него просовывается рука с миской еды.

Марк медленно жует, глядя в одну точку перед собой. Ему не надо поворачивать голову, не нужно переводить взгляд, чтобы почувствовать его приближение. Ведь Марк знает его многомного лет, он – его единственный друг. Неповторимый. Самый лучший. Все понимающий, все принимающий. С ним можно удариться в воспоминания, впасть в философские рассуждения, пролиться скупыми мужскими слезами или рассыпаться в безумном смехе. И большой вопрос: его молчаливость – это недостаток или достоинство?

Вот он спускается на своей паутине, на тоненьких ниточкахножках бежит по каменному полу, потом взбирается вверх по ноге на краешек миски, и можно начинать беседу…

И он говорит, говорит… О великом таланте, которому истово поклонялся, на которого всеми силами старался походить, которому страшно, до зубовного скрипа, до судорог в мышцах, завидовал и которого убил…

– Но ты же понимаешь, Джон Леннон не должен был жить, его успех невозможно было терпеть, – губы Марка Чепмена, убийцы знаменитого «битла», почти касаются собеседника, и кажется, тот сейчас свалится вниз. – Но наказание мое больше, нежели снести можно

.И он нежно дышит на паука, своего единственного друга и собеседника, которого приходится периодически спасать от швабры и пылесоса во время генеральной уборки камеры.

* * *

Мужа она никогда не любила. Быть может, была когдато девичья влюбленность как отклик – благодарность мужчине, что выбрал среди многих других и позвал замуж. Но все быстро прошло: его недостатки были очевидны, все достоинства взяты на учет. Не красавец и невысок ростом, как и она не модель. Оценивая себя объективно, всегда понимала, что вряд ли случится когданибудь в ее жизни романтическая страсть шекспировского накала. Но хотелось бы…

Вначале новизна положения замужней дамы, хлопоты по обустройству своего дома, рождение ребенка заслонили, отодвинули все эти мечты о принцах на белых скакунах на задний план, но не уничтожили. А когда быт прочно вошел в колею обыденности и стало ясно, что это раз и навсегда, тогда мечты одолели с новой силой. Затосковалось…

Да и что прикажете делать в маленьком гарнизонном городке, среди карликовых берез и полугодовой полярной ночи, – только бруснику с костяникой собирать да варенье варить. Скучища и душевная пустота…

С каждым днем заполнять пустоту в душе становилось все труднее. Она пыталась развлекаться. Одно время это был джаз: пластинки, кассеты, диски заполонили квартиру. Потом – театр. Она пересмотрела все постановки местной труппы и не пропускала ни одного выступления приезжих артистов. Когда времена стали поспокойней и на ужин в ресторан стали ходить не только рэкетиры, появилось новое увлечение – ресторанные посиделки с подругами. Но все приелось, наскучило, надоело…

Со временем достоинств у мужа не прибавилось, а вот недостатки почемуто увеличились. Оказалось, что он мелко придирчив и занудно морален, не любит шумных компаний, а гостей согласен видеть лишь на день рождения и на Новый Год. Требовал, чтобы к его приходу жена всегда была дома, а на столе – горячий ужин. Иногда на него совсем «накатывало», и он пытался выяснить, на что потрачен за неделю месячный оклад. Противно…

Незаметно год пролетал за годом. Печень стала «пошаливать», в суставах нашли отложение солей. Дочка выросла, муж сделал неплохую карьеру. И жизнь, как песок сквозь пальцы, убегала в никуда…

И бессонными ночами, когда одиночество обнимало своими холодными руками, шепталось в вечность: «Такая жизнь – просто наказание, и оно больше, чем можно снести…»

* * *

Сколько людей страдает в одиночных камерах. Их стены вырастают, складываются из зависти и ненависти, жадности и отвращения, пренебрежения и гордости. Одиночные камеры греха и порока. Человек в состоянии их построить, но не в состоянии их разрушить. Пусть рядом с каждым таким заключенным окажется тот, кто сможет указать на Дверь, Путь, Жизнь, Истину и Любовь.