Via Dolorosa

Надежда Орлова

Лет пятнадцать назад в нашей церкви впервые прозвучал христианский гимн «Via Dolorosa». Первые же аккорды заставили встрепенуться, вынырнуть из потока мыслей и обратить все внимание на музыкантов. Начавшаяся медленным, печальным повествованием: «Вдоль по Вiа Доlоrоsа, на Голгофу по пути…», песня постепенно поднималась на крещендо, как волна, нависая над слушателями неизбежностью трагедии: «А солнце палит, и небо молчит!». Мелодичная и торжественная одновременно, со стремительно приближающимся апофеозом: «Разрывал венец терновый кости твердь…» и объединяющей всех в единое братство концовкой: «За тебя и за меня», она произвела огромное впечатление на всех, безусловно выделяясь в череде постоянно исполняемых песен. Слезы текли по щекам, сердце замирало: «Словно агнец, шел Мессия, Царь царей».

И стала песня любимой.

И стала песня привычной.

В каких только вариантах, в исполнении каких только певцов и певиц ни слышали мы потом это произведение! Этот гимн пело трогательное трио – хрупкие девушки, одетые в одинаковые бледно-лиловые платья, на огромном стадионе, где проходила массовая евангелизация известного проповедника. Исполнялся он суровым мужским квартетом, в наглухо застегнутых белых рубашках, без галстуков и в черных пиджаках, в сопровождении трубы, балалайки и аккордеона. Потрясая слушателей глубоким грудным сопрано, с воздетыми над головой руками пела солистка театра по всем правилам оперного искусства. Обладатель драматического баритона в смокинге и галстуке-бабочке тягуче и грозно выводил слова: «Капли крови, будто маки, расцвели». Пели ее подростки из старшего класса воскресной школы, сбиваясь с ритма и выдерживая взрослое выражение лица. Звучала она под скромный аккомпанемент старенького фортепьяно в сельской общине и под солидное сопровождение симфонического оркестра в столичной церкви. Множество вариантов было просмотрено и прослушано в интернете: с видео-рядом из фильмов «Иисус» и «Страсти Христовы», в жестком современном исполнении с напором и беспощадностью к слушателям, с несколько другими словами и новыми музыкальными переходами самодеятельных певцов.

 Главным становилась форма, а содержание отступило на второй план (наизусть уж знаем давно). Слезы уже не текли по щекам, сердце не замирало, как прежде.

* * *

Много лет назад гостили мы у друзей в Санкт-Петербурге. Знакомясь с достопримечательностями северной столицы, отправились всей семьей в знаменитую с петровских времен Кунсткамеру – Музей антропологии и этнографии. Особый интерес, конечно, вызывал «Анатомический раздел», где собраны особые экспонаты – сиамские близнецы, двухголовый ягненок и прочие диковины. На сына-дошкольника они произвели неизгладимое впечатление. Остановившись посреди зала и растерянно оглядываясь по сторонам, он тихо спросил: «Мама, а я таким не рожусь?»

Эта фраза вспомнилась мне в дальней поездке. Правда, звучала она несколько по-другому: «А я здесь не рожусь?» Наверное, так бы ее сформулировал наш ребенок, если бы в том же возрасте оказался там, где были сейчас мы.

Цыганский поселок. Кирпичные дома с затейливыми воротами и разбитыми окнами. На грунтовой дороге – дети, собаки, лужи. Вдоль сплошных заборов сидят взрослые. Мы выходим из машины, и население поселка медленно начинает стягиваться к нам. Они подходят и рассматривают нас, как дети рассматривают пойманную бабочку: сосредоточенно, с молчаливым любопытством, стараясь потрогать крылышки, усики, ножки. Сопровождающие рассказывают о быте и нравах, о способах существования и выживания. В распахнутые настежь двери соседнего дома забегают с улицы три козленка. Мальчишка ведет под уздцы лошадь (привет Тургеневу и Некрасову!). Такие картины я видела сорок лет назад. Я их давно забыла. Я думала, их больше нет.

Церковь. У входа встречает, протягивая руку для приветствия, пастор. Перешагнув низкий порог, сразу оказываемся в зале, где проходят богослужения. Собственно, вся церковь состоит только из этого зала. Ни кабинета пресвитера, ни классов воскресной школы, ни комнаты для молодежного общения, ни комнаты для молитвенной группы, ни гардероба при входе, ни...

Я сажусь на пластиковый стул и разглядываю небольшую кафедру, гирлянду искусственных цветов в углу, ряд лампочек под просевшим нынешней зимой от обильного снегопада потолком. Беру листочек детской прописи со старательно выведенными буквами алфавита. Это писали взрослые, которые после покаяния захотели стать грамотными, чтобы самостоятельно читать Евангелие.

* * *

В нескольких километрах еще один такой же поселок. Мы уже научились узнавать их по характерным постройкам, по общему пейзажу, по детям и женщинам, стоящим вдоль обочины. Перестали удивляться обилию повозок, запряженных лошадьми, нагруженных огромными мешками с пластиковым мусором. Его собрали на окрестных свалках и везут сдавать в пункты приема вторсырья. Знаем уже, что за это можно выручить немного денег и обеспечить ужином многочисленную семью.

Здесь церковь намного меньше, но также, переступив низенький порог, сразу оказываемся в зале для богослужения. Ряд лавок, застеленных кусками шерстяных одеял, синих, в белую полоску. Деревянная кафедра с прибитым к ней распятием. На окнах – тюль, с продетой сквозь него веревочкой, закрепленной на двух гвоздях. Ни кабинета пресвитера, ни классов воскресной школы, ни комнаты для молодежного общения, ни комнаты для молитвенной группы, ни гардероба при входе, ни...

А в крошечное помещение  уже набились дети, женщины, мужчины. Те, кто не поместился, толпятся при входе. Со всех концов поселка медленно стекается народ. Нас разглядывают с непосредственным любопытством, как экзотических бабочек, – усики, крылышки, ножки… Смуглый мальчишка протягивает ручонку. Я пожимаю ее, а отпустить не могу – он продолжает крепко сжимать ее и смотрит прямо в глаза. В это время подходит девочка лет десяти. Широкая улыбка, кудрявые волосы. Мне рассказывают, что она – дочка пастора. Отец уверовал, когда дочь, по молитвам, получила исцеление от тяжелой болезни.

* * *

Следующая остановка в большом городе. Вокруг него горы. Турецкий квартал. Мечеть, взметнувшийся в ярко-синее небо шпиль минарета. Ощущение, что попали в фильм про экзотические страны: шумные базары, узкие улочки, где у домов каждый следующий этаж шире предыдущего. Затейливые арки, сводчатые двери, балконы с вывешенными на них пестрыми коврами, столики кафе, расположенные на тротуаре. За ними сидят мужчины и разглядывают нас с не меньшим интересом, чем жители цыганских поселков. Однако не подходят. Солидные. У деревянного забора, между двумя мусорными бачками, в одном из которых сосредоточенно роется мальчишка, лежит печальная корова. В железном контейнере проделана дверь, надпись над которой сообщает, что это парикмахерская. Поднимая пыль, по улице трусит запряженная в телегу лошадь. Ее на огромной скорости обгоняет черный автомобиль без номеров.

Мы спускаемся в подвал. Небольшой зал, из которого, собственно, и состоит вся церковь. Ни кабинета пресвитера, ни классов воскресной школы, ни комнаты для молодежного общения, ни комнаты для молитвенной группы, ни гардероба при входе, ни…

Низко над головой проходят канализационные трубы. Небольшая переносная кафедра, напоминающая пюпитр для нот. Ряды стульев с откидывающимися сиденьями, старые, с деревянными подлокотниками – такие были в советских кинотеатрах в 1970-х годах. Только мы расселись по местам, как нас просят пересесть: «Извините, но здесь иногда сверху капает вода».

Начинается богослужение. Нет привычного «президиума». Пастор и дьякон вместе с хором (небольшая группа братьев) сидят на скамейках вместе со всеми. Молитва, пение. Экзотический язык, незнакомые мелодии, «не святые», для некоторых верующих, инструменты – старая электрогитара, маракасы (музыкальные погремушки) и дарбука (небольшой барабан, один из древнейших музыкальных инструментов). Несколько месяцев назад все эти музыкальные орудия были успешно запрещены у нас в церкви вместе с группой, которая на них играла: не благоговейно, однако. Сейчас, когда я пишу эту статью, прочитала в Википедии, что дарбука появилась в Египте и на Ближнем Востоке задолго до нашей эры. Наверное, Давид и левиты при царе Соломоне под его ритмичные удары пели псалмы и славословили Господа так же просто и искренне, как наши турецкие братья.

На экране высвечиваются слова исполняемых гимнов. Мы всматриваемся в них, пытаясь чтото прочитать, уловить закономерность, сопоставить со словами, которые бьются в тесном пространстве подвальчика, отражаясь от бетонного пола и потолка. И вдруг… Не узнать ее было невозможно!

Начавшаяся медленным, печальным повествованием, песня постепенно поднялась на крещендо, как волна, нависая над слушателями неизбежностью трагедии. Мелодичная и торжественная одновременно, со стремительно приближающимся апофеозом и объединяющей всех в единое братство концовкой, она подхватила слушателей, как цунами, и, казалось, выплеснула на шумные улочки восточного города – под палящее солнце и молчащее небо. И солдаты расчищали дорогу, и кровь текла струею алой, и к месту казни толпы жаждали пройти. И слезы потекли по щекам, сердце замерло и отозвалось: «Словно агнец, шел Мессия, Царь царей».

* * *

Все закончилось, мы вернулись домой. Воскресенье. Большая церковь, где есть все: кабинет пресвитера, классы воскресной школы, комната для молодежного общения, комната для молитвенной группы, гардероб при входе, а еще… Впрочем, это неважно. Трудновато найти место на парковке: теснятся «Мерседесы», «Рено», «Фольксвагены» и другие иномарки.

Торжественно начинается богослужение, входит «президиум», по мановению руки регента чинными рядами встает хор. Звуки фортепьяно («святой» инструмент) усилены микрофоном, звучат знакомые гимны. Благопристойность, благоговение, закон и порядок.

Тусклый свет пасмурного дня разгоняют многочисленные светильники. Служитель открывает окна, чтобы не было душно. Дети отправляются на урок вместе с многочисленными преподавателями. Звучат привычные проповеди о святости, об отделении от мира, о смирении и послушании.

Цыганский поселок, турецкая община, восточные улочки – все кажется уже нереальным, далеким. И лишь тоска чуть сжимает сердце – осторожно, исподволь. И ритм барабана тревожит душу (не зря его запретили, ох, не зря). Но это пройдет. И нам станет вновь хорошо. Наверное…