Минута, секунда...

Виталий Полозов

Добежав до перрона, Виктор Шуга увидел лишь, как заплывает в тайгу «хвост» последнего на сегодня поезда, который останавливается на этой станции. На нем он иногда добирался до города, где работал на заводе электриком.

Вот уж незадача. Можно, конечно, вернуться в село и дождаться первого утреннего поезда у родителей Глаши, но возвращаться было неловко. Ведь они поторапливали его, дескать, беги, не то опоздаешь. А он все: успею, да успею. Легко им говорить – беги! А как убежишь, если глаз оторвать не можешь от своей ненаглядной, да еще только что получив их согласие на свадьбу.

Впрочем, хоть он и проворонил поезд, а шибко-то не огорчился, наоборот: тележная колея через лес всегда манила его и отмерять пятнадцать километров до города было не впервой. Так что ни минуты не мешкая, зашагал Шуга по проселочной дороге и уже на подходе к лесу увидел спешившего навстречу мужика, в котором тотчас узнал кладовщика завода. Получал у него иногда кое-что для работы, но знал о нем лишь то, что зовут его Федор.

– Слышь, паря, не подмогнешь? – запыхался тот от спешки. – Вон там, за поворотом, телега моя чуток не перевернулась, дак пар ящиков на землю ухнула. Там и делов-то, что погрузить их, а? – И торопливо добавил: – Я заплачу, будь спок!

– Да ладно, не в деньгах счастье, – улыбнулся Виктор. – До завода если подбросишь, то и квиты.

– А-а, земляк! – расплылся мужик в радостном удивлении. – Ты как здесь? Вот уж повезло, так повезло. Да я тебя не то что до завода, до самых ваших бараков довезу. Вдвоем-то оно и веселей будет. Так поможешь?

– Да не вопрос. Пошли, показывай, где.

В лесу у крутой обочины понуро стояла лошадка, запряженная в телегу, а внизу валялись четыре добротно сколоченных деревянных ящика. «Костюмы х/б», – прочитал Шуга на бирке одного из них.

– Вон видишь? – кивнул Федор. – Одному не управиться. Уж больно чижолые.

«Да с чего бы это?» – подумал Виктор, но взявшись за первый же ящик, убедился, что для костюмов вес, и правда, был слишком тяжелый. Федор, уловив его удивление, хихикнул:

– Говорил же, чижолые! Давай вдвоем.

Быстро погрузили и, усевшись верхом на ящики, двинулись в путь.

Федор бурно радовался, что не пришлось далеко бежать за помощью и балагурил, не умолкая. Вскоре Виктор знал почти всю его подноготную. Все сводилось к тому, как он, простой деревенский парень, имея всего три класса образования, пробил себе «дорогу в люди». И как он умеет жить. И сыпал, и сыпал примерами из своей удавшейся жизни, а закончив один эпизод, тут же начинал другой словами: «Или вот еще было...»

Виктор слушал вполуха, размышляя о своем. Еще в конце двадцатых их семью раскулачили и выслали из Украины в Сибирь. А отца перед этим и вовсе осудили «за антисоветскую агитацию». Не хотел мужик в колхоз вступать да еще в «штунде» о Боге проповедовал, а это сильно большая угроза власти. В дороге от голода умерла маленькая сестренка трехлетнего Вити, а мать, сумев выжить с оставшимся сыном, встретила через пять лет отца в Ачинске и, будто только этого и дожидалась, отошла в мир иной. Вымучилась она за эти годы и отошла тихо, выполнив свой долг. Всего-то год и пожили вместе.

Потом они вдвоем с отцом мотались по Сибири, пока опять не осели в городе. А после войны отца по той же статье (а на самом деле – за веру в Христа) осудили вновь. Ну, раз урок ему не пошел впрок... На этот раз срок он отбывал в Краслаге, а в церкви его заменил повзрослевший к тому времени Виктор. Сын шел по стопам отца, и у верующих было опасение, что он во всем повторит его судьбу; милиция ведь давно уже приглядывалась к молодому проповеднику и не раз вызывала его «на ковер». Тогда и решили в церкви, что надо ему на время уехать из города, а вопрос: куда? – даже и не стоял.

Около двух лет Виктор ездил с проповедями в село Сосновка, и ни для кого уже не было секретом, что намечается его свадьба с Глашей, дочерью старшего брата той поместной церкви. Теперь загвоздка была в том, что подписанная обходная была у главного энергетика завода Трофимова. А тот, в пику парторгу завода, желавшему избавиться от «проблемного рабочего» (надоело отчитываться перед милицейскими властями), хотел всеми способами оставить парня у себя. Тут и директор его поддерживал. Немудрено, ведь стоящих электриков во всем городе можно было пересчитать по пальцам, а этот Шуга содержал заводское хозяйство в отличном состоянии. И вот, исчерпав запас обещаний, на которые Виктор так и «не клюнул», Трофимов отбросил дипломатию.

– Раз ты не подготовил себе замену, будешь работать, пока не найдем кого-то на твое место, – заявил уже без обиняков. И не преминул посетовать: – Одного не пойму: что тебя, молодого парня, в село потянуло? Если прельстила какая девка, так и забирал бы ее сюда.

Но Виктор предусмотрительно ничего не говорил ни о самой Глаше, ни, тем более, о предстоящей свадьбе. Жизнь научила остерегаться даже добрых с виду людей. Этими мыслями он и был занят теперь.

Между тем Федор, исчерпав запас красноречия, вспомнил, наконец, о своем попутчике и, толкнув локтем в бок, вывел его из задумчивости.

– На полпути уже, друг, а ты так и не сказал, кто у тебя там. Родные?

– Родные, – подтвердил Шуга. – Братья, сестры.

– Во как! И много их?

– Много. А через неделю у меня будет свадьба, – улыбнулся Виктор и, поколебавшись (все же не знал, что у того на уме), добавил: – Если, конечно, Богу так будет угодно.

– Богу?! – так и подпрыгнул Федор на ящиках и повернулся всем телом к попутчику: – Ты что, шутишь?

– Нисколько. Все в мире зависит от воли Бога. Разве не так?

– Так-нетак, перетакивать не будем, – сверлил тот глазами Виктора, забыв про дорогу. – Слушай, а твоя фамилия случайно не Шуга?

– Шуга. А что?

– А то, – весь подобрался кладовщик. – У тебя здесь по документам ни-ко-го. Парторг на партсобрании зачитывал. Откуда же братья-сестры?

– Успокойся, не шпион я, – усмехнулся Шуга. – Это все братья во Христе. Слышал о таких?

– Слышал, – голос Федора обрел жесткость. – Слышал – не то слово.

– А что так?

– Да лучше бы не слышал. Я, про между прочим, состою в партбюро завода – чтобы ты знал. И честно служу партии. Грамоты имею. А из-за таких, как ты, ребят из комсомола гонят. Дурите им голову, понимаешь.

– Никто никого не дурит, Федя. Но раз ты в бюро и честный партиец, то скажи честно: их гонят или они сами просят об этом?

– А какая разница? На днях вон двое свои билеты сдали. И что? Жизнь-то их теперь исковеркана? Исковеркана! И все вот этой вашей болтовней о Боге. Их теперь и с работы турнут. А без комсомольского билета куда пойдут? А-а, то-то... Тебе, Шуга, не Бога бояться надо, что даст Он или не даст тебе ожениться. Бога не было и нет! А что точно есть, так это милиция. Вот ее-то тебе бояться надо, чтобы вслед за папашей своим в тюрьму не угодить.

– Ну, в нашу тюрьму угодить – дело нехитрое, – помрачнел Виктор. – Любой может туда попасть: что ты, что я. От сумы...

– Я-то не попаду, – нервно перебил Федор. – А тебе тюрьма как раз.

– Да это пошто же только мне? Я не хулиган, не жулик. Честно работаю на государство, не ворую у него... – Виктор говорил без всякого умысла и не видел, что его попутчик как-то сразу втянул голову в плечи и опасливо отодвинулся от него. – Бояться надо тем, кто все это делает, – продолжал он. – А, Федя? Ворует, например?

– А ты кого-нибудь поймал?! – неожиданно взвизгнул тот. – Не пойман – не вор! Понял? И не бери меня на пушку. У меня по накладным – все чики-чики.

Виктор поначалу даже опешил, но тут же понял, чего испугался кладовщик. «Бирки! Точно!» – усмехнулся он про себя, а вслух сказал как можно равнодушнее:

– Да ни на какую «пушку» я тебя не беру. Зачем мне? Но вот бирки-то на ящиках любой другой на твоем месте поменял бы.

– А чего – бирки? – голос Федора сразу подсел. – Чего тебе бирки?

– Да так. Нет, конечно, если там железная кольчуга, и она к спецовке приравнивается, то у тебя, и правда, все в порядке с накладными.

– Во-он ты об чем… – совсем осип кладовщик и суетливо заерзал на ящике. – Глядите-ка, бирки ему не нравятся! Да я тебе какую хочешь нарисую, понял? – Он старался скрыть испуг под небрежной усмешкой, но это ему плохо удавалось. И, раздосадованный собственной трусостью, снова взвизгнул: – Что, думал, испугаешь?! Не на того напал! В гробу я видел таких глазастых. Тпру-у! А ну, проваливай с телеги и топай пеша: я тебе не извозчик!

– Вот видишь, а обещал к самому бараку подвезти, – усмехнулся Виктор и легко спрыгнул на землю.

– Ага, меньше нос совать будешь, куда не следовает...

– Да я не в обиде. И за это спасибо. Доброй дороги, Федя.

– Иди-иди! Смотри, вздумаешь кому рассказать, самому же дороже выйдет, – погрозился кладовщик и взмахнул вожжами: – Н-но, пошла!

Шуга проводил повозку долгим взглядом. Странно, но такой поворот дела нисколько не огорчил, не раздосадовал, наоборот: будто ушло вместе с Федором ощущение осклизлой липкой тины, с которой он случайно соприкоснулся, и вернулось предвкушение чего-то радостного, значимого. Он огляделся и понял, откуда снизошло это чувство: да это же место вблизи поляны, где они проводили собрания с новообращенными после крещения! Во-он там, за чащей, и речка. Лесная глушь служила гарантией безопасности, ибо напрочь исключала неожиданное появление милиции. На него нашло состояние беспричинного веселья, и с легкой душой он шагнул в придорожную траву.

Уже пробравшись к краю поляны, Виктор услышал звук, похожий на негромкий протяжный стон, и, осторожно раздвинув ветви кустарника, замер: метрах в двадцати, на небольшом пеньке боком к нему сидел какой-то человек в хорошо знакомой ему робе. Сидел, сильно сгорбившись, и в этой его позе безошибочно угадывалось что-то скорбное, обреченное, а на траве, на газете, красовались бутылка водки, стакан, хлеб и нарезанные ломтики сала.

Виктор шагнул, было, к нему... и снова замер: человек мастерил из веревки петлю и был так увлечен этим, что не слышал чужих шагов. Вот он забрался на стоявший рядом высокий пень, вытянул вверх руку, оценивая расстояние до нижней ветви могучего кедра, и перекинул через нее веревку. Вот уже просунул один ее конец в кольцо другого, чтобы затянуть на ветви верхнюю петлю, но не затянул, а стал готовить нижнюю, просовывая в нее лицо. Делал он все размеренно, не спеша, знать, готовился мужик к уходу из жизни давно и основательно.

Тут под ногой Виктора треснула сухая ветка, и незнакомец, с реакцией застигнутого врасплох вора, мгновенно сдернул веревку и сунул ее себе под куртку. Тут же скользнул с большого на малый пенек и как ни в чем не бывало уселся, воровато озираясь по сторонам. Потом, никого не обнаружив, облегченно вздохнул и потянулся к бутылке. Видимо, решил таким образом «укрепиться». Дальше Виктор не стал ждать, шагнул к нему и тихонько кашлянул в кулак:

– Хлеб да соль, дорогой путник.

Путник не то чтобы испугался, а в каком-то сильном замешательстве уставился на него так, будто увидел перед собой пришельца с другой планеты. В глазах его читался вопрос: дескать, откуда ты свалился? И еще в них стояла смертельная тоска.

– Не угостишь ли и меня, с дороги да с устатку? – продолжил Шуга.

– Что? А, ну, да, – все в том же изумлении проронил мужик, не сводя с него глаз. – Отчего же: вот, угощайся, чем Бог послал.

– Спасибо, брат, – присел Виктор рядом на траву и взял хлеб.

– Да было бы за что, – тряхнул тот головой, будто спроваживая наваждение, и озвучил наконец вопрос, готовый сорваться с языка: – Ты кто будешь?

– Я-то? Я – Виктор Шуга, – сказал Виктор и, сам не зная, зачем, добавил: – Электриком на заводе работаю. В городе. А ты?

– Электрик? – чуть оживился незнакомец, даже плечи расправил. – Я тоже на зоне лампочки крутил. Потому, считай, и выжил. Гарев я, Ефрем.

– А тут не работу ли ищешь? – обрадовался Шуга. – Не поверишь, но нашему заводу позарез нужен толковый электрик. Именно сейчас. А?

– Ты что, не расслышал? – усмехнулся Гарев. – Из зоны я. Друг, не бери на себя много, чтобы потом не разочаровать человека еще больше.

– Но это истинная правда! – с жаром воскликнул Виктор. – Только в этом случае меня отпустят с работы, и я смогу уехать к невесте. А что до зоны, так здесь это не помеха. Кстати, мой отец тоже срок мотает.

– Вон как, – выпрямился Ефрем и показал на бутылку: – Ну, тогда, может, наперво причастишься? А то хлеб взял, а водочкой не угостился.

– Это нет, – качнул головой Шуга. – Я только то, что, как ты сам сказал, Бог послал.

– А водка тоже от Него. Для утешения она сильно хороша.

– Ну нет, Ефрем, утешитель из водки – хуже некуда. А вот подтолкнуть ослабевшего духом на неразумное деяние – это да. Это она может.

Только теперь Ефрем вздрогнул и будто пришел в себя. С минуту он мучительно размышлял, не глядя на Виктора, наконец, понял, что тот видел все его приготовления, и на лице отразилась горечь мысли.

– А-а, ты об этом, – достал он веревку. – Нет, тут никакой смелости не надо. Вопрос-то давно решенный. Это я для прощания.

– Я это понял. Не скажешь, почему? Вдруг да я бы чем-то помог?

– Чтобы ты мог помочь, нужна и моя воля, паря. А ее нет, как нет. Была, да вся вышла. Как ты думаешь: останется у человека желание жить, если после двух лет немецкого концлагеря его на пятнашку прячут в лагерь советский? О «пятьсот веселой» дороге Чум – Лабытнанги слышал? Правильно, пятьсот первая. Так вот, я оттуда. Ну да, амнистия нам вышла, как усатый сдох, а что толку? Жизнь-то мимо прошла. Это ж надо обивать пороги и доказывать, что ни в чем не виноват. Что тебя, раненого, в плен взяли, а свои врагом объявили. Кому нужен теперь ошельмованный зэк?

– Богу, Ефрем, – твердо сказал Виктор. – Богу ты нужен.

И опять, как и в начале их встречи, тот в замешательстве замер, теребя в руках веревку. Потом выронил ее на землю, даже не заметив, и поднял глаза на Виктора. Теперь в них угадывался огонек надежды.

– Я много раз спрашивал себя, – произнес тихо, – почему Бог, если Он есть, не заступается за таких, как я? Верил в Его существование и не верил. Верил, потому что выживал там, где не должен был выжить; а не верил, потому что страдал ни за что. А сегодня, кажется, убедился, что Бог есть. Только что я просил Его ответить на этот вопрос, и появился ты. Еще бы минута, даже секунда-две и... Откуда ты взялся, друг?

– Ефрем, брат мой, – взволновался Виктор, – это намоленное место: на этой поляне люди посвящают себя Христу. Здесь они отдают Ему свои сердца, а ты хотел уйти от Него. Вот этот пень служит нам кафедрой, с нее мы славим Иисуса, а этот величественный кедр, который ты облюбовал, служит нам крышей в дождь и тенью в жаркий день. А небо? Посмотри, как пристально следит оно за каждым нашим шагом! Что там мерцает, видишь? Это не звезды – глаза! Они все видят. И здесь, внизу, каждая травинка, каждая былинка, каждое деревце – свидетели рождения нового человека от Духа Святого. Как же все они могли допустить, чтобы при них свершилось прямо противоположное? Ведь ты хотел уйти в вечность без покаяния там, где другие обретают жизнь вечную. Поэтому они и воззвали о тебе ко Христу, и Он услышал их, потому что ты, как и все люди, Его дитя. И слава Богу, что ты сам увидел, как велика Его милость. Воззови и ты к Нему, брат мой. Не медли!

Ефрем медленно сполз с пенька на колени и, всхлипнув, зарылся лицом в ладони. Шуга оказался не совсем готов к такой быстрой развязке, голос его задрожал, и он сам упал на колени рядом, подняв руки кверху:

– Господи, я теперь понял, почему Ты прервал мой путь и направил сюда. Я предчувствовал этот Твой промысел, но не мог даже предположить, сколь славный день ты уготовил нам с Ефремом. Ты послал меня, чтобы ободрить такого же скитальца по жизни, как и я. О, благодарю Тебя, Иисус, за великую милость, за этот благодатный миг! Благодари, Ефрем, благодари нашего Спасителя. Он слышит тебя...

Долго еще стояли посреди тайги два одиноких путника, вслушиваясь в одобрительный шелест леса. Казалось, даже старый кедр, покачивая разлапистыми ветвями, устремился своей двуглавой кроной в небеса, чтобы напомнить им то сокровенное: «Говорю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15:7).

В лесу уже стало сумрачно, когда они, наконец, собрались в обратный путь. В обратный, потому что Виктор уговорил своего нового брата вернуться с ним в село и заночевать у родителей невесты. Там, мол, у них есть прекрасный сеновал, а с утренним пригородным уедем на завод.

Так и сталось. А уже в следующее воскресенье Гарев, принятый на завод электриком, приехал в церковь Сосновки, и каялся еще раз, теперь уже прилюдно. Но не только этим покаянием запомнилось то собрание. Еще он рассказал, что тем же вечером, в тот же благословенный день, когда Господь уберег его от трагической развязки, на въезде в город был арестован кладовщик завода Федор. В ящиках, которые помогал грузить Виктор, была обнаружена контрабанда: то ли банки черной икры, то ли тушенки. А может быть, и то и другое. Но и то и другое в голодной стране – неслыханный дефицит. Можно только предполагать, что было бы с Виктором, окажись он рядом с кладовщиком. А ведь он был бы рядом, не упомяни он имя Господне в разговоре с «принципиально честным» партийцем. На поверку же оказавшимся жуликом.

«Чего страшится нечестивый, то и постигнет его, а желание праведников исполнится» (Притч. 10:24).