Стокгольмский синдром

Надежда Орлова

В августе 1973 года бежавший из тюрьмы заключенный захватил в центре Стокгольма четырех сотрудников банка: одного мужчину и трёх женщин. Затем по требованию преступника туда был доставлен его товарищ.

Ультиматум стандартный – оружие, деньги, автомобиль. Захватчики обращались со своими жертвами жестоко: накинутые им на шеи веревки не давали возможности присесть – сразу начиналось удушье; двое суток их не кормили, постоянно угрожали расправой и для убедительности тыкали под ребра дулами автоматов. В течение шести дней полиция предпринимала попытки освободить заложников, и их усилия увенчались успехом: операция прошла без жертв.

Каково же было удивление стражей правопорядка, когда вместо благодарности они встретили агрессивные нападки со стороны освобожденных. Те защищали террористов, пытались помешать полиции, уверяли, что бандиты – «добрые люди, что они их не боялись, что ничего плохого они не делали».

Впоследствии бывшие заложники собрали деньги и оплатили адвоката, представлявшего интересы бандитов в суде. А две молодые женщины, из числа все тех же заложников, обручились в тюрьме с этими преступниками.

Именно тогда это явление получило название «стокгольмский синдром», хотя подобное поведение заложников было описано еще в 1930-х годах. Бывает, что, заметив спецназовца, жертвы предупреждают о его появлении, закрывают террористов от пуль.

А однажды преступник спрятался в толпе заложников, и его никто не выдал. В наши дни, когда сообщения о подобных трагедиях поступают из всех уголков земного шара, есть примеры проявления стокгольмского синдрома. Например, случай Патти Верст в 1974-м или захват японского посольства в Перу в 1998 году.

Специалисты объясняют появление стокгольмского синдрома стрессовой ситуацией, в которой оказываются заложники, говорят, что это защитная реакция на шок.

К тому же, если время заточения длится достаточно долго, между преступниками и их жертвами устанавливается какое-никакое общение, заложники узнают о требованиях и «справедливой борьбе», начинают сочувствовать и отождествлять себя со своими мучителями. Но для террористов заложники – это всего лишь способ достижения своих целей. Ответных чувств у них нет.

Стокгольмский синдром проявляется не только в таких масштабных трагедиях, как захват заложников вооружёнными бандитами.

Мир насилия огромен и разнообразен. Не знаю, кому принадлежит высказывание: «Мы заложники своих детей», но годы подтверждают этот тезис.

Речь о том, что наша старость – время немощи, болезни, угасания – очень сильно зависит от тех, кого мы вырастили. Детские обиды, как правило, справедливы и очень сильны. Сломанное детство отольётся в мощный протест на всю жизнь.

Немудрое, безответственное отношение, прежде всего, к духовному развитию ребенка даст такие всходы, что пожинающий их прольет много горьких слез. И ладно, если это будет одинокая старость без семейного тепла, помощи и сочувствия. Более жесткий вариант – побои, унижения, издевательства.

О домашнем насилии над детьми и женщинами на протяжении десятилетий говорят все социальные и правоохранительные службы, пишет пресса, вещают телевидение и радио. Созданы центры психологической помощи, открыты горячие линии телефонов доверия. Но все это не ведет к решению проблемы: за закрытыми дверями и глухими стенами льются слезы. Зачастую есть реальные выходы из домашних застенок, есть возможность освободиться, но жертвы остаются верными своим насильникам. И, конечно, у каждого есть «знакомая, которая много раз разводилась и вновь выходила замуж, но каждый раз за очередного садиста».

Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм... – и громко и радостно объявил:

– Вам отрежут голову!... Берлиоз спросил,криво усмехнувшись:

– А кто именно?Враги? Интервенты?

– Нет, – ответил собеседник, –русская женщина, комсомолка.

М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»

Бывает так, что в заложниках оказываются целые народы. В годы, когда на одной шестой части земной суши строился коммунизм, население было в заложниках у государства. Со Сталиным и сотоварищами – все ясно, но многомиллионные доносы друг на друга писали не они. Отождествление жертвы и мучителя было почти стопроцентным. И головы резали не интервенты и враги, а...(см. эпиграф из романа А. Булгакова).

История двадцатого века для СССР как хроника преступления: захват, плен, освобождение. Но...

Заложники в стокгольмском банке были освобождены, но они навсегда остались в плену. Те веревки, что охватывали их шею, затянулись в крепкий узел странной ностальгии по тем дням, которые прошли в смертельной опасности.

Конечно, пережив подобный ужас, почти никто и никогда не станет свободным от воспоминаний. Но почему оценка прошлого так неадекватна?

Страшная и великая история исхода Израиля из египетского плена всегда будет потрясать воображение потомков. Сладко ли было в рабстве? Тяжкий труд, удары надсмотрщиков, полное бесправие, узаконенное убийство новорожденных еврейских мальчиков.Вопль к Богу. Посланный вождь. Чудеса и казни. Пасха. Чермное море.Свобода. И ропот: «...мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта!» (Исх. 16:3). Это они плен вспоминают. И на протяжении всего пути к земле обетованной не один раз вспоминают. Добрым словом вспоминают! Хорошо там было – всего много, всего досыта. Правда, спина вся в кровоточащих рубцах, правда, сыновей-младенцев убили, но в остальном – «они добрые люди и ничего плохого не делали».

Неадекватная оценка прошлого – это следствие стокгольмского синдрома. И эти бесконечные мантры: «Зато нас уважали (с нами считались, боялись, кормили)!» Правда, не любили.

Разговор в фойе церкви после богослужения. Пожилая женщина обращается к бывшему наркозависимому, завершающему курс реабилитации и исполняющему обязанности дежурного при входе:

– Сынок, правда, хорошее было сегодня собрание?

– Да, мне первая проповедь очень понравилась.

– Вот видишь, как с Богомто хорошо. Наверное, прошлую жизнь как страшный сон вспоминаешь?

– Нет, воспоминания сладкие...

Для справки. В реабилитационный центр он пришел после многолетних безуспешных попыток порвать с наркотиками. После кровавых шприцов и грязных подворотен. Со страшными хроническими диагнозами. С разбитой семейной жизнью.

Грех – истязатель и палач. Он приводит к физической и духовной смерти. Люди находятся в вечном плену.

Однако Христос пленил плен, дал освобождение, заплатил выкуп за рабов. Но бедные, подневольные, страдающие и вопиющие любят своего страшного хозяина и, даже познав истину, страдают стокгольмским синдромом. Если у нас воспоминания о греховной жизни сладки, если мы можем пойти на компромисс с совестью, если можем позволить себе «чуть-чуть несвятой жизни», то надо молить Господа об освобождении из плена. Пусть у каждого из нас раз и навсегда будет порвана та веревка, что затянулась в крепкий узел странной ностальгии по тем дням, которые прошли в смертельной опасности.

P.S. Кстати, ностальгирующее поколение израильтян так и не вошло в землю обетованную.