Список на получение... "Неба"

Галина Колесникова-Вольф

Я пишу письма моей неверующей дочери. Это – первое. Потом будут еще. Но перед моими глазами не только мое заблудшее дитя, но и сотни, тысячи других детей, чьи матери также не спят ночами, ищут слова, плачут, молятся. Иногда сердятся, ругаются, грозят. Дети привыкли к родителям, считают себя более умными, а их – устаревшими или впавшими в детство, верящими в незнакомого Бога и этим мешающими им, детям, жить особо, свободно. Не задумываясь над словами своих матерей, они не слышат их. Они привыкли к их голосам.

Но, может быть, мой непривычный для них голос дойдет до их сердец? И они услышат, остановятся? Чтобы подумать, чтобы понять...

Доченька, дорогая моя, здравствуй!

Вчера опять не могла долго уснуть. Все думала о тебе. Где ты? С кем? На какой дискотеке пляшешь? А может, ты сидишь со своими друзьями на кухне общежития? Разговоры о жизни, веселые истории, бутылка вина на столе... Я знаю, ты у меня остроумная, компанейская, за словом в карман не полезешь, другу последнюю копейку отдашь...

Человечек ты мой родной! Как же долго наступало это утро для меня... Все вспоминала и, конечно, плакала. Не кори меня за это. Человек не властен пересилить себя в такие минуты. Ты ведь должна многое помнить из той нашей с тобой прежней дружбы. Для тебя это было не очень радостное детство. Жили мы совсем не богато. И работали с папой до одурения. Приходили домой усталые, измотанные. А тут ты со своим маленьким плюшевым зверинцем и больная старенькая бабушка.

Торопливо приготовленный ужин, новости по телевизору и... наконец-то спать.

Так проходили недели, годы. Ты росла, мы старились. Но ведь не забылось, верно?

Помнишь нашу кошку Азу, как она «учила», «ставила на место» очередного подобранного нами с тобой на улице брошенного щенка? Аза четко определяла для него границы – коридор. А ты топала маленькими ножками и грозила пальчиком этой строгой «учительнице». Иногда мы приводили домой уже взрослую бездомную собаку. Но и ее Аза усмиряла своими когтистыми лапами. Потом были поиски добрых хозяев для отмытых и потолстевших собак. И мы делали это с тобой вдвоем. Вместе радовались, плакали, жалели.

А по субботам, после всех стирок, мытья, беганья по магазинам, мы садились вдвоем на диван. Ты весело бежала за «мертвой царевной», и мы начинали читать. В двадцатый, пятидесятый раз... Ты очень любила эту сказку, да и все другие пушкинские сказки тоже. Иногда я замечала, как ты «читала» их куклам. Удивительно, но ты могла прочитать всю «царевну» наизусть. Правда, читала ты эту сказку в подправленном папой варианте. Безутешное горе с истерикой заставило нас «править» Пушкина. Ты никак не хотела, чтобы собака, съевшая в этой сказке отравленное яблоко, умерла. И были добавлены строки, «а пес съел яблоко, уснул, а потом вскочил и снова залаял». Ты не успокоилась, пока и в книжке не были вычеркнуты «жестокие» строчки и не надписаны сверху новые.

Добрый мой дитенок! Как болит сегодня у меня душа!

Почему, почему тогда никто не объяснил мне, что я не читаю тебе самую главную в жизни каждого человека книгу? Не то что Библии, но и самого тоненького Евангелия не было в нашем доме.

В детстве мама настояла на моем крещении в православной церкви. Были у меня и крестные. Леля Гена и леля Васеня. Так немножко смешно я их называла. Я ведь считала себя верующей. А как же! Бога признаю, зла стараюсь не делать. Да и если делаю зло, так только в ответ на несправедливую обиду, нанесенное оскорбление. А ты ведь стояла рядом, когда я говорила о ком-то с издевкой, когда сквозь слезы обиды или ненависти желала кому-то несчастья. Ты стояла рядом, и твое маленькое сердце затягивала тина нелюбви к ближнему. Неважно – к сплетничавшей соседке или к неведомому тебе начальнику папы. Так мы учили тебя ненавидеть. Еще не научив любить и прощать, мы давали тебе, от природы доброй, уроки зла.

У бабушки в переднем углу висела икона. И ты знала – это Боженька. Но ни разу ты не слышала, чтобы мы молились. Моя мама, твоя бабушка, наверное, молилась. Ее память хранила заученные строчки молитв. Но никто в нашей семье не «разговаривал» с Богом, не обращался к Нему, кроме как в торопливом восклицании «О, Господи!» по поводу «убежавшего» молока или надоевшего магнитофона за стенкой у соседей.

Не «употреблять имя Бога моего всуе» (Притч. 30:9). Так учит Библия. А мы низводили свои «обращения» к Богу до уровня простого междометия типа «Ах!»

Но что-то все время не давало мне покоя. Нет, не так мы живем. Вот и доченька у нас некрещенная.

Идти крестить тебя в церковь я не могла. Работала журналистом и знала, что фамилии родителей, крестивших детей, тут же становились известны «где надо». А там сообщение на работу со всеми вытекающими для меня как работника, призванного стоять на страже атеизма, последствиями.

И я придумала хитрый ход. Увезла тебя в далекую алтайскую деревню, где родилась и выросла твоя бабушка, и там «рукоположенная» старушка окрестила тебя путем погружения в цинковую ванну, где до того было погружено распятие. Правильно или неправильно она делала, я не знала. Знала одно: теперь ты с Богом. И Он хранит тебя на земле и примет на небе. И при этом я ни на минуту не задумывалась: а хотела ли ты сама этого крещения?

«...Крещение, не плотской нечистоты омытие, но обещание Богу доброй совести» (1 Пет. 3:21). Что могла обещать Богу ты, четырехлетняя, ничего не понимающая в этой процедуре девочка?

Я с таким же успехом могла сделать тебя мусульманкой или отдать тебя в лоно любой другой церкви, веры...

Сейчас я понимаю это. А тогда, собрав крестных, родню, соседей за застольем с водкой и вином, я отпраздновала твое крещение. И радовалась: никто не узнает, а дело-то сделано. Моя дочь – христианка, верующая. Я обманывала тогда не только людей, я обманула тогда и тебя, доченька. Обманула невольно, но разве от этого легче? Тебя, не знавшую даже имени Христа, я как бы внесла в какие-то списки на получение... «неба».

Я не могла рассказать тебе о том, зачем приходил на эту землю Бог. Я и сама представляла это тогда себе очень приблизительно. И торопливо оттарабанив на твоем крещении «Отче наш», я широко и торжественно осенила себя крестом.

Нет, я ни в коей мере не хочу сказать, что в православной церкви нет истинно верующих, покаявшихся перед Богом, принявших Иисуса в сердце свое. Просто я такой не была. Слепая, я вела тебя, маленькую, за собой.

Мы вернулись из поездки успокоенные, отдохнувшие. Но даже после этого события в нашем доме не появилась Библия.

И снова пошли, полетели годы...

...Но уже совсем утро. Меня ждут домашние дела, неотложные заботы. Я отправляю письмо. Но наш разговор ведь не окончен? Мне легче так говорить с тобой, когда ты не отвечаешь отчужденным взглядом: «Опять о Боге», или с маской преувеличенной занятости вежливо прерываешь меня и уходишь в свою комнату, чтобы засесть за очередной детектив.

Ты приезжаешь из своего колледжа редко, раз в месяц. А говорить мне хочется с тобой каждую минуту. Вот я и придумала – буду тебе писать. Ведь письмо – это не надоедливый мамин голос. Не прочтешь сегодня, найдешь время завтра. Главное, прочти. Ведь это мое сердце плачет, доченька...

Да хранит тебя Господь, в Которого ты не веруешь, но Который любит тебя.

Твоя мама