Заповедь с обетованием

Людмила Соловьева

– Здравствуй, племянница! Здоров будь, Иван Михалыч!

– Здравствуйте, дядюшка! Заходите, будьте добры. Садитесь. Пришли шубу шить? Иван, где овчина-то?

Я любила, когда приходил большой, бородатый, добрый дедушка Абрам. Он был мастер шить овчинные полушубки и ходил по домам, зарабатывая этим для своей большой – сам-девят – семьи. Колхозных трудодней хватало только, чтобы ноги не протянуть.

Отец принес из чулана овчину, мама освободила стол. Дедушка Абрам разложил шкуру на столешнице, куском мела начал наносить на ней линии; потом, прищурив глаз и склонив к плечу голову, рассматривал работу, снова и снова чертил и наконец кроил большими черными ножницами.

За окнами смеркалось. Работу убрали, и мама достала из печи чугунок вареной картохи. Все сели ужинать. Но прежде чем есть, дедушка Абрам начал говорить с кем-то и благодарить. А мама, как всегда, прошептала что-то одними губами и быстро перекрестилась на темную иконку под потолком.

После еды дедушка ласково мне подмигнул, сунул руку в карман своих штанов и вынул – вот это да! – несколько круглых карамелек, облепленных сахаром, раздал нам, детям, по одной. Довольная, я привалилась спиной к его коленям, отколупывала от конфеты по сахаринке и клала на язык, катала ее во рту, пока не растает.

– Не почитать ли Священное Писание, Марфуша?

– Почитайте, дядюшка, почитайте.

– Не возражаешь, Иван Михалыч?

– Послушаю…

На тускло освещенный керосиновой лампочкой стол легла большая, толстая книга. Я разинула рот и привстала на цыпочки, чтобы увидеть, нет ли в книге красивых картинок, как в букваре моих старших братьев. Забыв про конфету, я посасывала край деревянной столешницы и во все глаза смотрела на черную твердую крышку книги, на почти стершиеся непонятные знаки-буквы и причудливый крест. Листы книги плотные, серо-желтые, а нижние углы их истрепаны и засалены. Все страницы сплошь исписаны, но картинок не было. Мама было погнала меня на печь к братьям спать, но дедушка Абрам подхватил меня под мышки и умостил у себя на коленях:

– Пусть послушает.

Густая Абрамова борода двигалась перед моим носом, когда дедушка читал, и попахивало от него свежевыделанной овчиной.

– «Ты, царь, дал повеление, чтобы каждый человек, который услышит звук трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей, и симфонии, и всякого рода музыкальных орудий, пал и поклонился золотому истукану; а кто не падет и не поклонится, тот должен быть брошен в печь, раскаленную огнем».

– Господи, пресвятая Богородица, – испуганно прошептала мама и перекрестилась несколько раз, а я опасливо оглянулась на нашу большую печку, в которой еще переливались огоньками угли, и энергично принялась облизывать уже гладкую и маленькую конфетку, крепко держа ее двумя пальцами.

Когда история была дочитана, отец спросил:

– Что ж, Ефимыч, не сгорели они, стало быть, в той печи? Как же это произошло?

– А вот, слышь-ка, бросили в печь троих, но все увидели, что четверо ходят посреди огня. И четвертый был видом подобен Сыну Божьему! Видно, ангел был послан им для спасения. И означает это, что Господь наш Иисус Христос, умерший и воскресший, силен спасти нас из адова огня, куда положено нам каждому за грехи наши. Ежели ты, Марфуша, и ты, Иван, покаетесь во грехах перед Богом, то и вас Иисус примет в Царство Свое.

Мои глаза уже слипались, и последний крошечный осколочек конфетки дотаивал во рту. Я таращилась изо всех сил и терлась затылком о могучую грудь деда Абрама. Он умостил меня половчее на коленях и продолжал в ответ на отцову усмешку:

– Господь Иисус говорил также: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное».

– Какое там Царство, Боже ты мой! Тянем в колхозе, тянем, – тихо и горячо заговорила мама, – а толку что? Детям надо бы молока, да корову за что купить? Спасибо, Ларисоньку Бог прибрал, а то не знаю, как выживали бы. И Степанида вот, – мама кивнула на меня, – зачем она народилась? И без нее четверо ртов, а кормить нечем. – И мама горестно, прерывисто вздохнула.

Недавно умерла моя годовалая сестренка. Странно было видеть ее, неподвижную, в маленьком гробике, в котором ее куда-то унесли. Наверное, в Царство Божие, как дедушка Абрам сказал.

– Не надо говорить так, Марфуша. Если возлюбишь Господа, станет Он тебе во всем помогать и детей твоих благословит, и потомство до тысячи родов. Ибо Господь творит милость до тысячи родов любящим Его и соблюдающим заповеди Его. А я буду о вас и о детях ваших молить Господа…

* * *

Тревожный шепот отца, вошедшего в дом и торопливо прикрывшего дверь:

– Забрали Ефимыча… Ждали-ждали – не вернулся… Второй месяц пошел… Сектант, сказывают…

* * *

– Немцы! Немцы едут!

Братья бросились на улицу, застучав пятками по земляному полу избы и по деревянному крыльцу. Я было побежала вслед за ними, но старшая сестренка схватила меня за подол.

– Матрена, а какие эти немцы? Афонька говорил, будто у них морда зеленая, а на голове рога, как у быка. Матрена, мне посмотреть охота, – просила я.

Насмотрелись мы на немцев. Без малого год они в нашей избе квартировали. А когда пришло им время отступать, собрали они всех жителей нашей деревни от мала до велика и погнали на Запад. За спинами у нас сначала еле слышно, а потом все ближе и ближе грохотали раскаты боя, пока не стала взрываться земля по обочинам дороги, по которой мы шли. Тогда немцы побросали и нас, и свои походные кухни и драпанули налегке.

Вернувшись домой, мы нашли закатанные тяжелыми гусеницами пшеничные и картофельные поля, весной старательно засеянные; сожженную деревню с несколькими уцелевшими и, как потом оказалось, заминированными избами. То тут, то там мины взрывались, калеча и убивая вернувшихся. По берегам речки, на поле, на огородах лежали мертвые русские и немецкие солдаты.

«…А я буду о вас и о детях ваших молить Господа…» Из нашей семьи никто не погиб.

* * *

Внучка в своей комнате все повторяет одну и ту же музыкальную фразу – песню учит. А голос дочери поправляет, где неверно. Потом вместе запели, ровненько так, сладко, на голоса: «Отче наш Небесный, да славится имя Твое…» В церковь ходят. Я сначала не хотела, чтобы дочь внучку туда тянула, думала, может, секта какая. Нет, говорят, это евангельская церковь. И еще говорят, будто теперь мы доживаем на земле последнее время. Скоро Иисус придет, чтобы всех христиан забрать на небо. Но я, честно говоря, не понимаю, как это может быть. А они вот верят. Я с ними на собрание тоже раза два сходила. Хорошо у них, и священник молоденький все понятно про Бога рассказывал. И песни очень душевно поют. А как старушки молиться начнут, у меня слезы так и польются…

– Мама, а я успею это выучить до следующего собрания? – внучкин голос.

– Успеешь, дочь. Иисус еще не пришел.

Заглядываю к ним в комнату:

– Все Иисуса вашего ждете? Ну-ну, и я от вас не отстану.

Господь творит «милость до тысячи родов любящим Его и соблюдающим заповеди Его». Дедушка Абрам Ефимович, видно, любил и соблюдал...

Людмила Соловьева

Приморский край Людмила Соловьева после окончания школы и культурно-просветительского училища поступила на заочное отделение пединститута. В самый разгар изучения курса научного атеизма Людмиле подарили Библию. «Это кстати, – решила она, – легче будет зачет по атеизму сдавать, все-таки, чтобы побеждать противника, надо его изучить». Но совсем неожиданно «противник» оказался другом. Иисус стал ее Господом и Спасителем. 16 июня 1990 года Людмила приняла водное крещение. Сегодня она с дочерью (ей 20 лет) – члены поместной церкви г. Дальнегорска. Участвует в группе прославления и помогает в работе летних христианских лагерей.