Рождественский улов

Константин Прохоров

В самом начале 1933 года, в сочельник, колхозник-передовик Захар Семерюк, отец пятерых детей из украинского села Октябрьское (бывшее Боголюбово), вместе с семьей преклонил колени и, со слезами помолившись Господу, отправился проверять поставленные им накануне в полынье на старице небольшие сети. Дело-то было безнадежное. В местной старице и в добрые времена рыбы водилось негусто, а как настал голод, мужики еще осенью исходили ее вдоль и поперек с бреднем, выловив все живое. Но с болью глядя на страшно исхудавших жену и детей, Захар, и сам едва передвигавший ноги, как только на ночном небе поднялась луна, достал из потаенного места испеченную к Рождеству одну-единственную безвкусную, смешанную с отрубями лепешку, разделил ее между членами семьи и двинулся в путь. «Съедим это и умрем», – вспомнились ему печальные слова бедной вдовы из Сарепты сидонской. Себе он, однако, усилием воли сегодня не взял ни крошки, твердо решив: либо вернуться домой с уловом, либо умереть на льду старицы. «Папочка поймает нам много рыбки!» – радостно щебетала трехлетняя Даша, и старшие дети тоже с надеждой смотрели на отца, ведь завтра утром – Рождество...

Дорога, по которой пошел Захар, проходила мимо быв шего молитвенного дома, отобранного у верующих сразу же после начала достопамятной коллективизации и превращенного теперь в колхозную контору. Всякий раз мимо этого места Семерюк проходил с тяжелым сердцем. Сколько воспоминаний с ним связано! Сейчас дом выглядел холодным и высокомерным, подобно всякому богоотступнику, однако Захар хорошо помнил его другим: само рождение, когда будущую церковь строили едва ли не всем селом; юность и зрелость, когда еще совсем недавно в нем собиралась большая дружная община, пресвитер и диаконы читали Святые Писания, пел хор, из ворот дома выезжали подводы с благовестниками, направляясь с христианской проповедью по соседним ху-торам. Многие люди тогда каялись в своих грехах... А затем в том же доме, но уже оскверненном, судили их замечательного пастыря Василия Ткаченко и других братьев. Всех проповедников церкви безжалостно «раскулачили», объявив их всенародно, правда, не «кулаками-кровопийцами» (для чего местные баптисты оказались бедноваты), а некими «подкулачниками». Так и записали в заведенных на них уголовных делах перед отправкой на Крайний Север. Бумага, как известно, все стерпит.

Оставшиеся в селе верующие какое-то время из страха перед властями не собирались вместе, однако вскоре небольшая группа все же начала тайно, преимущественно по ночам, проводить богослужения по домам. Днем это были примерные колхозники, добросовестно исполняющие волю поставленного Советской властью председателя, а по ночам – славословящие Господа ученики, отдающие всю славу лишь Ему. Прошлой ночью такое тайное служение проходило и в доме Семерюков. Как обычно в то страшное время, вполголоса, приглушенно пели гимны, так же негромко читали Евангелие, горячо молились о всей рассеянной Церкви, а более всего – о хлебе насущном, чтобы, несмотря на усиливающийся голод, как-то дотянуть до лета. И все верующие ради Господа Иисуса Христа чем могли делились друг с другом.

Урожай зерновых, собранный осенью в их местности, был вполне достаточен для безбедной жизни. Однако вскоре весь хлеб, свезенный в колхозные закрома, исходя из «высшей государственной целесообразности», был до последнего зернышка сдан в район, и потому голод сделался неизбежным. К началу зимы положение стало просто отчаянным. Люди быстро опускались, ища себе хоть какое-то пропитание. В селе начисто исчезли кошки и собаки. Появились первые смертные случаи от истощения. В соседнем колхозе рассказывали о случае людоедства. Власть безмолвствовала, грандиозных масштабов голод в стране замалчивался, газеты же преимущественно писали о победах в социалистическом колхозном строительстве...

Захар поначалу тоже сильно страдал от хронического недоедания. Все овощи, собранные с их маленького личного огорода, он со своей женой Марией скрупулезно разделил по месяцам до весны, но семья постоянно не укладывалась в эту скудную норму, и запасы таяли на глазах. С грустью заметив однажды, как ослабевает духом, начинает пререкаться с супругой из-за малого кусочка пищи, Захар возревновал о Боге, молился много часов кряду, не поднимаясь с колен, и с ним вдруг произошла удивительная перемена, необъяснимая для людей неверующих. Он почему-то перестал бояться умереть от истощения, явственно почувствовал себя готовым к таковому исходу и, по-видимому, потому как раз и продолжал жить достойно образа Божьего, сохраняемый высшей силой посреди окружавшего его земного ада.

И теперь, с трудом идя морозной ночью по глубокому снегу, Захар совсем не чувствовал голода, думая лишь о семье. «Господи, о жене и детях молю, не о себе, – беззвучно взывал он к Богу. – Спаси и сохрани их от голодной смерти! Соделай чудо, чтобы поставленные мною сети оказались не пусты, ведь вся вселенная в Твоей руке и власти...»

Он вышел к покрытой снежным покровом старице. Пушистый иней на замерзших прибрежных кустах таинственно искрился в лунном сиянии. Пробитая им накануне полынья успела уже довольно прочно затянуться. Достав из-за пояса приготовленный заранее топорик, Захар принялся рубить лед. Из-за телесной немощи ему приходилось часто останавливаться и отдыхать, слезы неудержимо текли из глаз. А что, если все напрасно, и дети его уже завтра начнут тихо угасать? Эта мысль надрывала отцовское сердце. И тогда он вновь начинал отчаянно рубить лед, так, что колючие крошки летели во все стороны. «Если не будет рыбы, – ожесточился на какой-то миг Захар, – видит Бог, не сойду с этого места, лягу умирать пред очами всего воинства небесного, радующегося Рождеству... Пусть ангелы тогда спросят с Господа, почему Он омрачил Свой великий праздник смертью верующих в Него малышей несмышленых... Да, замерзну прямо у полыньи, хоть одним ртом в семье да будет меньше...» Захару представились его дети, мал мала меньше, с плачем бегущие утром к старице, рыдающая жена... «На все воля Божия, – вновь рассудил он с верою, вздыхая. – „Насадивший ухо не услышит ли? И образовавший глаз не увидит ли“, в какой мы оказались беде?»

Наконец полынья была про-рублена. Рыбак не спеша, с затаенной надеждою, что каждая лишняя минута даст Господу больше возможностей ответить на вопиющие к небу молитвы, принялся убирать лезвием топора плавающие на поверхности льдинки и делал это до тех пор, пока в черной воде ясно не отразились далекие мерцающие звезды. Однажды, давным-давно, восточные волхвы в такой же канун Рождества, как сегодня, увидели на небе одну таинственную звезду... «Господи! – положив руку на сеть, страстно воскликнул Захар. – Как Ты не допустил смерти Младенца Иисуса от кровавых рук Ирода, не допусти же и смерти моих детей! – он еще немного помедлил и, набравшись мужества, добавил почти беззвучно: – Но да будет воля Твоя, верую...»

С этими словами Семерюк легонько потянул сеть и сразу же ощутил, как она тяжела. «Неужели примерзла где-то еще подо льдом?» – первое, что пришло ему в голову. Однако сеть понемногу начала поддаваться, и рыбак вскоре ощутил в ней бурное шевеление. «Благодарю Тебя, Отче!» – скороговоркой беспрерывно повторял Захар, лихорадочно подтягивая сеть с неизвестно откуда взявшейся силой. Первая рыба грузно посыпалась на лед. «Господи, ведь это налимы!» – безошибочно определил он самый ценный сорт рыбы, который когда-либо только ловился на его памяти в этой старице. А сеть между тем с трудом протаскивалась через неширокую полынью, рыбак только и успевал откидывать крупных налимов в сторону...

После непродолжительной борьбы восемьдесят семь больших и средних рыбин замерли на снегу у ног отца семейства Семерюков. Несмотря на мороз, Захар снял шапку, стал на колени на льду и, простирая руки к небесам, от всего сердца прославил Вседержителя: «Жив Господь Бог! И весь мир по-прежнему подчиняется Тебе! Ликует дух, ибо ныне укрепилась вера моя, как никогда в жизни. Слава Тебе! Аллилуйя!» Ему было уютно и радостно в эти минуты, как ребенку на коленях у отца. А из разверстого сверкающего ночного неба, казалось, лились умилительные рождественские хоралы.

Затем, вновь сложив рыбу в сеть, Захар натужно потянул ее по снегу домой. Это был последний труд его жизни. Тяжесть груза показалась бы значительной и здоровому, сильному мужчине. Семерюк же чувствовал, что он уже больше не сможет вернуться на старицу, и потому не стал делить улов на части. Путь домой продолжался несколько часов. Когда уже под утро обессиленный Захар дополз до своих ворот и едва слышно постучал, Мария вскрикнула от радости, увидев мужа живым со столь щедрым рождественским Божьим подарком. Дети еще спали, и было достаточно времени поухаживать за супругом и приготовить для всей семьи вкусный праздничный завтрак. Рождество прошло весело. Дети были счастливы, что Бог ответил на их слезные молитвы. Лишь отец пролежал весь день, не вставая. Его организм, настроившийся на отшествие к Господу и растративший всю энергию без остатка, уже почти не принимал пищу. Захар тихим голосом распорядился хранить рыбу замороженной во льду в укромном углу двора, лишь понемногу добавляя ее в ежедневную пищу. Он повелел также отдать несколько крупных рыбин наиболее бедствующим братьям и сестрам из общины. Через три дня, непрестанно беззвучно молясь, он с благодарной улыбкой перешел в небесные обители.

Чудесный улов спас от голодной смерти семью, даже сильно ослабевшие дети скоро поправились. Так Семерюки, оставшиеся без отца, но хранимые Господом, прожили до весны, когда Небесный Отец послал им другую пищу. А вот наловить рыбы в этой загадочной старице больше уже никому не удавалось.

Константин Прохоров – автор книги «Сектантские рассказы»; живет в Петропавловске, преподает «Историю Церкви» и некоторые другие дисциплины.