Бог не ошибается

«Мои мысли – не ваши мысли, не ваши пути – пути Мои, – говорит Господь» (Ис. 55:8)

Утро выдалось пасмурным и холодным, какое обычно бывает поздней осенью. Состояние мое было угнетенным, болезненным. Казалось, в теле не было ни одной здоровой клеточки...

Ощущение пустой смоковницы не покидало меня с того трагического момента, когда после травмы шейного отдела позвоночника я была обречена на полную инвалидность. Мысль билась, как загнанный зверь в клетке, пытаясь через фразу «Бог не ошибается» все же задать вопрос: «Если все случившееся ко благу, то какое же благо можно извлечь из этого, казалось бы, безысходного положения? Каково мое предназначение здесь, на земле?»

Начиналась новая жизнь – в инвалидной коляске, по-другому осмысленная.

Мысленно перебирала свои ошибки, приносила их в молитве Господу и просила прощения и очищения. И Господь не замедлил ответить: к удивлению врачей, стала поправляться, хотя принимала минимум лекарств. Даже медики признали в этом руку Божью. А Господь, сострадательный, великий Господь, любящий и милосердный, облегчал мои страдания и утешал тем непередаваемым утешением, которым может утешить только Он.

И вот, два года спустя, мне снова предстоит больница с ее страдающими обитателями. «Что ж, – думалось мне, – возможно, это, Господи, мой труд на ниве Твоей, даруй только силы Духа Святого, чтобы проповедовать людям о Тебе, о Твоем даре спасения». Я уже могла ходить, научилась самостоятельно есть и писать, поэтому могла обходиться без помощника. Пока шли сборы, я просила Господа: «Помоги мне явить Твой свет, где я буду по воле Твоей, и привести к спасению хотя бы одну душу...»

Палата, куда меня поместили, была большой и неуютной. В ней находились восемь больных. Ко мне отнеслись без видимого любопытства и радушия. Никто не поинтересовался, как меня зовут. Больные выглядели жалкими и угрюмыми. Я с трудом улеглась на железной кровати и устало закрыла глаза. Выразительная, отборная брань заставила все мое существо содрогнуться, как от выстрела. Открыв глаза, я увидела сидящую на кровати женщину лет 65, которая на демоническом жаргоне о чем-то своем рассказывала своей соседке по кровати. Раскрыв Библию, я ей прочла все, что Господь говорит о нашей ответственности за слова. Женщина умолкла и больше не произносила бранных слов. Да, поистине, Слово Божье живо и действенно и острее меча... Женщина же затаила в сердце своем неприязнь ко мне и стала мне скрытым врагом, который в удобную минуту постарается укусить меня исподтишка.

Вечером, когда закончилась дневная суета и часть больных ушла домой, числясь на дневном стационаре, началась моя евангелизационная деятельность. Радости моей не было предела, видя, как охотно принималось Слово Божье всеми, оставшимися в палате. «Господи! Вот она – жизнь с избытком!» Перед сном мы помолились, кто как смог. И соседка по кровати признательно выдохнула: «Тебя нам послал Бог». Ради этого стоило находиться здесь, в таком теле, как мое! Вот когда стали так понятны слова «Бог не ошибается»!

Но постепенно острота чувств от восприятия Слова Божьего пошла на убыль, «благодаря» родным и близким, посещающим моих соседок по палате. Жизнь по традиции, а не по Слову Божьему, взяла верх. Мое чтение вслух Библии воспринималось вяло и безучастно. Я вопрошала Господа: «Неужели ни одна не познает Тебя? Неужели посеянное семя оказалось посеянным при дороге? Тщетно мое пребывание здесь?»

С такими мыслями я вышла в коридор, который был заполнен лежачими больными. Мое внимание привлекла тонкая, дрожащая рука, похожая на детскую, которая силилась что-то найти под кроватью. Загремели падающие стаканы, бутылки. Я подошла ближе. Лицо больного было болезненно сосредоточено. Увидев меня, он досадно взмахнул рукой и, резко приподнявшись, потянулся опять под кровать. От испуга, что он может упасть с кровати, я быстро подошла к нему, пытаясь помочь ему в его поисках. Человек, лежащий в грязных, мокрых простынях, вызывал одновременно и жалость, и отвращение у всех людей, проходящих мимо него по коридору. На вид ему было лет 35–40. Худое лицо, с довольно правильными чертами, карие, безразличные ко всему окружающему глаза, воспаленные, красные, гноящиеся. Его посуда, стоявшая на стуле подле кровати, тоже вызывала чувство брезгливости. Она была грязная, с остатками пищи, над которой вился рой мух. Пересилив чувство брезгливости, я помогла ему найти бутылку с минеральной водой и налила ее в стакан. Он внимательно посмотрел на меня. У медсестры я спросила, кто он. «Бомж, по кличке Бугай, а зовут его Вовка. Наркоман и алкоголик. Раньше был человек как человек, а потом и семью потерял. Жена и дочь от него отказались. Родственники тоже. Осталась одна мать, которая его навещает. Ей больше восьмидесяти лет, он у нее один. Родила она его поздно, но вот, видишь, какова сыновья благодарность – нет бы матери опорой и подмогой быть, а он себя до такого состояния довел».

Я стала наблюдать за ним. Что довело человека до подобного образа жизни? Несомненно, грех. Но где этот человек переступил грань дозволенного и потом не смог уже вырваться из тех страшных сетей, которые уловили его в погибельную, дьявольскую волю, направленную на человеческое самоуничтожение?!

Следующее утро было одним из вереницы однообразных больничных будней, начинающихся с головной боли от недосыпания и недостатка кислорода в больничных палатах. Всю ночь кто-то буйствовал, кричал страшным, испуганным голосом. Оказалось, это Вовка Бугай. В палате больные высказывали свое недовольство по этому поводу. Мои нервы были тоже взвинчены. Но любящий и милующий Господь по моей утренней молитве уже спешил мне на помощь. Проходя в столовую на завтрак, я поравнялась с кроватью Володи. Он глядел не мигая в одну точку. Но, увидев меня, как-то сразу оживился, немного приподнялся и хрипло со мной поздоровался. Я была удивлена, что он меня узнал. С того момента начались наши особые отношения, которые никак иначе не назовешь, как милосердие и признательность. Я его кормила с ложки, пытаясь попасть ему в рот своей, тоже дрожащей, рукой. Порой это не удавалось, и я звала на помощь соседок по палате, которые стали подшучивать над нами: жених и невеста. Чувство брезгливости, которое я испытывала ранее, переросло в глубокое сострадание. Мы с ним много говорили. На мои вопросы он отвечал резко, с трудом, больше слушал мои наставления. Но никогда не жаловался. Иногда приходила его мама. Она еле передвигалась. В ее присутствии он становился капризным и недовольным ребенком.

Но с каждым днем Володя все слабел и слабел. В наступившую ночь он проявил себя особенно буйно. Кричал, упал с кровати. Мы в палате начали молиться за него. И, о чудо! Остаток ночи он не проронил ни звука. Соседка по кровати засвидетельствовала: «Вот как Господь успокоил его по нашей молитве!»

Вечером я, по обыкновению, стала кормить его ужином, так как до него никому не было дела. Все спешили: и медицинский персонал, и больные, чтобы успеть до конца рабочего дня сделать все свои дела. Каша Володи давно остыла. Я спросила, будет ли он есть. Он согласно прикрыл глаза и открыл рот, ловя ложку губами. Сделав несколько судорожных глотательных движений, он вдруг резко закашлял, подавившись. Забегал, засуетился медицинский персонал, стали делать ему искусственное дыхание. Подняли его, чтобы откашлялся. Я вбежала в свою палату. Все слышали, что происходило и что я виновница этого. Женщина, которую я остановила Словом Божьим в ее нецензурной речи, злорадно заметила: «Докормилась? Ну ничего, все в жизни бывает», – и одарила меня торжествующим взглядом. Во взгляде ее – торжество и победа дьявола. В палате я осталась одна, так как все устремились смотреть на летальный исход моего подопечного. Из моих глаз лились потоки слез: «Господи, не дай мне быть убийцей и чувствовать свою вину в продолжение всей моей жизни! Господи, спаси его!»

Шум и возня в коридоре прекратились. Я замерла. Кто-то, войдя в палату, сказал: «Вовка выкарабкался». Ликованию моему не было предела.

Весь следующий день Володя лежал спокойный и притихший, только глаза выдавали признаки жизни, они были открыты. Кормить я его уже боялась, а он провожал меня усталым взглядом, когда я оказывалась в коридоре, и ни с кем не хотел разговаривать. Вечером я организовала сиделок из соседних палат, чтобы помогли покормить его ужином, так как у них есть опыт по уходу за тяжелобольными. Возле его кровати собралось человек пять-шесть, все его подбадривали и уговаривали принять пищу. Но он сжимал губы, не желая есть. Вдруг совершенно неожиданно для себя я ему говорю: «Хочешь, давай помолимся». Он посмотрел на меня каким-то странным взглядом и, кивнув, прохрипел: «Хочу». – «Давай, я буду говорить, а ты повторяй за мной». Он согласился. Это было необычное покаяние. Слова он произносил с трудом, иногда проглатывая их окончания, но искренно. И лицо его становилось все светлее и светлее. И когда мы произнесли с ним «Аминь», он неожиданно улыбнулся широкой, красивой улыбкой. Я ему сказала: «Знай, Господь сильный. Он все может! Проси Его». Он устало и удовлетворенно закрыл глаза. Это был совершенно другой человек, даже черты лица его изменились. Женщины растерянно стояли рядом, сознавая, что сейчас, в их присутствии, произошло что-то великое. Они молча разошлись по своим палатам. Я как на крыльях залетела в свою палату. «Ты почему такая счастливая?» – спросили соседки. И я им поведала о спасении души, которое произошло сейчас в коридоре.

Прошло двое суток. Господь продлил жизнь Володи на двое суток. Он умирал утром, после завтрака. Врачи, преданно исполняя свой долг, пытались вернуть его к жизни. Но жизнь угасала... Душа, тихонько закрыв дверь своей земной хижины, устремилась в вечность. Я, удрученная, вошла в палату. Больные завтракали. «Вовка умирает», – сказала я тихо. Сердце мое было спокойно: до свидания, Володя, до встречи у ног Иисуса.

Через несколько дней меня выписали из больницы. По дороге домой я мысленно благодарила Господа: «Слава Тебе, Господь мой, что в этих стенах я была сосудом, использованным Тобой. Ты вел меня Твоими путями, а не теми, которыми я сама хотела идти. Слава Тебе, что Твои мысли – не мои мысли и Твои пути – не мои пути. И все, что Ты ни делаешь, все во благо. Ты совершил здесь Свое дело спасения. Ты поселился в сердце отверженного миром, забытого семьей, родными, но не забытого Тобою. Слава Тебе!»

И от этих мыслей мое ощущение пустой смоковницы, засохшей при дороге, исчезло бесследно.