Талифа куми

Раннее утро. Лучи восходящего солнца рассеивали сумерки уходящей ночи.

Бледная, бритая девочка лежала на кровати. В теле ее, худом, маленьком, как будто прекратилась жизнь. Но вот к кроватке подошел Дяденька в белой одежде, взял Надюшу за руку и сказал:

– Талифа куми!

…Часто Надежда вспоминала тот далекий уже день ее чудесного воскресения. И в это раннее утро она ясно видела, как лихорадка отступила, как понемногу пришла в себя и зрением своим помутневшим высмотрела заплаканного отца на коленях у образов, как еле слышно позвала его и он тут же очутился у ее кровати. Как невысохшие слезы горя сменили слезы радости на морщинистом и бородатом лице:

– Матерь Божья тебя исцелила, – отец показывал на икону у изголовья.

– Дяденька в одеждах белых, – медленно и тихо возразила Наденька, – руку мне протянул, и я встала.

…Теперь ее родимый батюшка, немощный и бледный, лежал на кровати своей.

– Детонька, зажги лампадку, помолиться пред смертушкой надо, занемог я вовсе.

– Нешто пред смертушкой? Я тебе щас чаю горячего погрею, – засуетилась хозяйка, – малинки заварю и молочка с медом наведу – хворь как рукой снимет.

– Теперь не сымет. Боюсь, Наденька, осиротить век твой…

Соборный настоятель отец Арсений любил дочку свою больше всего на свете. Единственное дитя его появилось на свет в пору, когда внуков нянькают. Очень долгожданное, оно принесло радость отцовства, и когда крик новорожденной разорвал тугой воздух ожидания, Арсений сказал: «Исполнилась надежда» – и дочку Надеждой назвал, да в тот же день овдовел.

Наденька – Надежда росла в любви у всех, а паче всех – у отца своего. Рано он ее читать выучил, беседы вел, как со взрослой, а та по-взрослому рано рассуждать стала.

Арсений повидал в жизни немало, жил как жил, как научен был. Службы он стоял честно, грехи отпускал нелицеприятно, отпевал, как положено…

Надюша поправила подушки под головой старца:

– Зачем сиротить? Ежели Христос Спаситель коснется тебя – вмиг исцелеешь. А коли жизнь эту без тепла отцовского доживать мне, – давила слезы девушка, – хочу в небе встретиться с тобой в час свой.

– Зажги лампадку, – старец рукавом вытер испарину со лба, – хочу Матери Божьей, что тебя исцелила, помолиться.

Дочернее сердце разрывалось от боли:

– Не она, батюшка, а Сам Бог – Христос – подошел тогда к кровати моей и сказал: «Тебе говорю, встань».

Отец изумленно посмотрел на дитя свое:

– Бог, говоришь, Сам? Эка помнишь чего, я-то думал, прибредилось тебе тогда в лихорадке, – старик стал задыхаться, кашель сильный напал на него.

Наденька не знала, что ей делать. На ее глазах утекали минуты жизни самого дорогого ей на земле человека. С тех пор как помнила себя она, и поныне отец всегда был с ней рядом, всю жизнь ее недолгую. Видела она заботу его, и он ей лишь любовь свою дарил, и грубого слова никогда не сказал, и ничем не обидел.

– Батюшка, проси прощения у Христа, у Самого Бога, и Он помилует, и ты узришь чистым сердцем светлый лик Его.

Наденька упала на грудь отца, слезы, душившие ее, прорвались наружу.

– Кому ж ведомо: небо прибежище его будет или преисподняя? – Арсений вздохнул тяжело, грузно.

– Покой душа найдет лишь когда-нибудь, ежели справно ты о ней молиться будешь.

– Да нет, сразу, как разбойник на кресте, как Лазарь из могилы вышел, как дочь Иаира…

– Эвон поначиталась. Не к сектантам ли захаживала?

Отец Арсений дивился баптистам, недавно обосновавшимся в их селении. Свечи они не ставят, иконы им не надобны, угодников не признают. Все это было странно ему, но более всего удивляло старого попа то, что отпетого пьяницу и бийцу после его походов к баптистам словно подменили. Кулаками махать и горькую пить мужик Прохор перестал, стал он по улице ходить в глаженой рубахе и о Христе Иисусе всем рассказывать. Такая перемена была в селении их не одна, потому старец сомнений не имел: люди то были Божии, потому и благословил соседку свою Анастасию, девушку скромную и приветливую, на походы к ним, когда та прибежала на исповедь в храм. Не знал тогда настоятель, что не один в исповедь Настину вникал.

Наденька – Надежда его (годков двенадцать ей тогда исполнилось) Молитвословом зачиталась у лампады храмовой, и пришлось ей за выступ стены от гнева родительского прятаться, невольным слушателем тайного быть.

– Отпусти грех мой, – взмолилась Анастасия, – занравились дюжо люди мне те незлобливые, о Боге толкуют понятно.

Арсений оглядел храм, словно высматривал кого.

Наденька прилипла к храмовой стене и замерла.

Священник покрыл Настю епитрахилью, перекрестил и раскатистым по храму басом заговорил нараспев:

– Прощается грех твой, раба Божия Анастасия. – Потом резко склонился к девушке и шепотом, очень быстро, добавил: – Иди, Настенька, истинно то путь благой, – и так же громко растянул: – А-ми-нь.

Надюше в укрытии послышалось, будто батюшка ее имя произнес, ее благословил на путь неведомый. Она стояла оторопелая, в ушах голос отцовский звучал:

– Иди, Наденька, истинно то путь благой.

С того дня попова дочь стала тайком к баптистам бегать. Там толковали о Боге понятно, там узнала она о том, что в Евангелии об Иисусе написано, о том, что Он был распят и не только за грехи всех людей, но и за ее, Наденькины. Теперь она к Нему одному обращалась, как и в это раннее утро, когда лучи восходящего солнца прогоняли ночную тьму.

– Христос Спаситель, я знаю, что Ты исцеляешь больных и даешь силы изнемогшим! Помоги батюшке, – рыдала на груди старца дочь. – Наполни внутренность его жизнью светлой, нескончаемой, возложи руки на него, чтобы жив был ныне.

Скрип открывающейся двери заставил девушку обернуться.

Муж в светлых одеждах вошел в залитую солнцем комнату, взял старика за руку и возгласил громко:

– ТЕБЕ ГОВОРЮ, ВСТАНЬ.