Время и вечность

Надежда Орлова

1987 год. Студенческая аудитория университета заполнена взволнованными абитуриентами. Идет последняя консультация перед вступительным экзаменом по физике. Пожилой профессор, снисходительно посматривая на 17-летних юнцов, улыбается в усы и перемежает байками формулы и теоремы: «Кстати, многие люди не могут пользоваться электронными часами, не имеющими циферблата. Смотря на табло, где высвечивается, например, 12:05 или 04:29, человек не видит перспективы. Его взгляд упирается в конечный результат. Глядя на часы, он видит ту часть дуги циферблата, которую минутная стрелка еще только пройдет, а на электронных часах этого не видно, что и вызывает чувство дискомфорта».

Совсем недавно в нашем языке появилось новое слово – «формат». Многие сейчас говорят: «существовать в таком-то формате», «выйти за рамки формата», «вписаться в формат». Используя это выражение, можно сказать, что человечество существует во временном формате. Но из откровения Божьего мы знаем, что Творец существует вне времени, и эту вечность Он приготовил всем, любящим Его. И уже на Земле верующий живет и в рамках времени, и в бесконечном будущем. В мире, но и над ним. И такое существование обусловливает поступки, непонятные для мира, нелогичные для многих.

В 70-х годах прошлого века в городе Саратове пресвитером евангельской общины был брат Александр Гордеевич. Уже преклонных лет, он жил один в небольшой комнатке (двенадцать квадратных метров) в коммуналке. Вся обстановка состояла из узкой железной кровати, застеленной серым солдатским одеялом, стола, нескольких стульев и шкафа. Сестры по вере приходили делать уборку и постирать вещи. Александр Гордеевич был худощав, невысок ростом, слаб здоровьем, но внимательные глаза на светлом, чистом лице сохраняли ясность разума и твердость памяти. Дети его, жившие в других городах, давно звали отца к себе, понимая, что ему уже нелегко жить одному. Однако община просила пресвитера остаться: его любили за отеческую опеку, за мудрость и спокойствие, за верность Господу. Когда он вставал за кафедру, на стене, между двумя окнами, казалось, отражался светящийся контур его силуэта, а к слушателям текли речи о верности и любви Творца, о вечности и временности бытия.

Как и многие, чья жизнь пришлась на двадцатый век в России, он прошел через тюрьмы, казематы, ГУЛаг. Был приговорен к смертной казни. Часто рассказывал о той ночи, что довелось ему прожить в камере смертников. Это была комната с высоким потолком, где тускло светила электрическая лампочка. Стены, пол, потолок – из цемента. Ни нар, ни табуреток, ничего из мебели. И только четыре шага можно было сделать по диагонали. Находясь в этом «мешке», Александр Гордеевич молился и пел гимны. Через некоторое время привели туда же еще одного приговоренного к расстрелу – подполковника. Сначала он беспрерывно курил, потом начал плакать, затем плач перешел в вой. Осужденный бился головой о стену, в полубессознательном состоянии раскачивался из стороны в сторону. Александр Гордеевич пытался его как-то приободрить и утешить, но все было бесполезно. В короткие минуты, когда смертельная тоска несколько утихала, подполковник задавал один и тот же вопрос: «Как вы можете петь?! Как вы можете петь?! КАК ВЫ МОЖЕТЕ ПЕТЬ?!»

Время приобрело вдруг два взаимоисключающих свойства, и оба они проявлялись в той ситуации одновременно: время тянулось бесконечно медленно и неслось с ужасающей быстротой. Перед лицом вечности временной формат давал сбой, человек, помимо своей воли, выходил из временных рамок. Один, зная Божью бесконечность, был готов расстаться со временем, а другой – нет.

За подполковником пришли, пообещав вскоре вернуться и за вторым узником. Александр Гордеевич, постелив на полу пиджак, лег и уснул. А утром пришли и за ним. Уверенный в своей близкой встрече с Господом, он спокойно отправился с конвоирами и попал в огромную общую камеру. Расстрел был заменен на пятнадцать лет заключения.

В воркутинских лагерях Александр Гордеевич проповедовал и создавал общины. Его часто переводили из одной зоны в другую, и везде появлялись группы верующих. Эти переводы только способствовали распространению Евангелия.

Меня не столько потрясает спокойствие осужденного на смерть и созидание церквей в лагерях, сколько свидетельство о том, как люди принимали крещение. (Да, там люди крестились во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!) В вечной мерзлоте долбили яму, ждали, когда подтает лед и воды наберется столько, чтобы возможно было человеку (лежа, сидя, согнувшись – как угодно) погрузиться в нее. Порой число покаявшихся и принимавших крещение доходило до семидесяти человек и больше.

В этой мутной талой воде отражалась вечность…

Александр Гордеевич был реабилитирован только в 60-х годах, через десять лет умер, успев полгода прожить у одной из дочерей, которая все-таки забрала старого и больного отца, до конца своего земного времени отдававшего все на служение вечности.

Хорошо помню 70–80-е годы. Помню напряженную атмосферу постоянной угрозы, окружавшую семью. Тогда казалось, что часы жизни навсегда застыли на отметке «Страх». Вся корреспонденция, приходившая на наш адрес, обязательно вскрывалась, работать было невыносимо тяжело: слежка, придирки, так называемые «суды чести» преследовали родителей. Ближайшая церковь – в ста двадцати километрах, что было почти непреодолимо, и ни одного верующего в округе. Но ночью сквозь сон до меня доносился свист и хрипение старого приемника «Регонда»: это мама непрерывно и плавно крутит ручку настройки, ловя слова: «Говорит Монте-Карло». Холод ноябрьской ночи окутывает дом, за окном только дождь и ветер. И вдруг сквозь непогоду ясно слышен стук в дверь. На пороге – незнакомец. Секунда тревожного ожидания (Кто он? Зачем он?), и слова приветствия вызывают вздох облегчения, улыбку удивления, радость от встречи: «Мир вам!» Это прозвучало, как пароль, так поздороваться может только брат, только «свой». В этот момент вздрогнула стрелка на часах жизни и указала на отметку «Вечность», а дверь открылась не в осеннюю непогоду, а в яркое утро бесконечного дня. И пусть это длилось очень малое время по сравнению с тяжкими буднями, но перспектива безоглядного доверия, бескорыстной любви, братской помощи блеснула сквозь пелену дождя. Я не помню ни имени того человека, ни откуда он был, ни куда направлялся, но уверенность, что мы не одиноки, осталась на всю жизнь.

Время исторически изменилось, но на Земле всегда будут справедливы слова Христа: «В мире будете иметь скорбь» (Ин. 16:33). На смену переживаниям тех лет пришли другие проблемы и испытания. Нам кажется, что время замерло в повседневной рутине, развитие завязло в повседневных мелочных заботах и разборках. Это не так. Время стремительно и неумолимо движется к концу. К концу этого дня, этого года, нашей жизни, человеческой истории, к концу всей Земли.

Мы должны уметь видеть перспективу своей жизни и своего служения. Взгляд не должен фиксировать только минутный результат: сегодняшнюю обиду, затянувшуюся ссору, вчерашнюю неудачу. «Забывая оставшееся позади и простираясь вперед, стремлюсь к цели...» (Флп. 3:13–14). Взгляд не должен видеть сегодняшний день без исторического и Божественного контекста. Стрелки не стоят на месте никогда. Наш взгляд не видит их движения, но перспектива, а тем более, ретроспектива свидетельствует о неотвратимости и быстротечности движения времени. Еще один из узников ГУЛага заканчивал каждый раз свой рассказ о пережитом такими словами: «Не успеем обойти даже все города России, как Господь придет за нами».