Тюремный доктор

Любовь Сергеева

Снега, снега и снега… Куда ни кинь взгляд – всюду простирается безмолвная белая равнина. Мелькают порой за окном кареты бедные деревеньки, черные, мертвые леса, убогие постоялые дворы. Чудно все, необычно. «Как люди здесь живут? О чем думают, к чему стремятся? Язык странен, непривычен европейскому уху. Как все непохоже на Германию, на родной городок Бад-Мюнстерэйфель. Дядя предупреждал, что труден и далек путь до Санкт-Петербурга, и был прав. Когда-то на место прибудем?» – такие мысли проносились в голове молодого человека, впервые в жизни прибывающего в столицу Российской империи. Было ему в ту пору двадцать шесть лет. Не так давно он закончил медицинский факультет Венского университета. Звали молодого врача Фридрих Иозеф Гааз. Стоял суровый февраль 1806 года.

Первые годы врачебной практики в России были успешными: доктор становился популярным, число пациентов росло, росли и доходы. Появился каменный дом в Москве, подмосковное поместье, суконная фабрика, богатый выезд, слуги. Где бы ни появлялся доктор (в черном атласном кафтане, белом кружевном жабо, коротких до колен панталонах, черных шелковых чулках, башмаках с пряжками), хозяева сами выбегали ему навстречу, как бы родовиты и сановиты они ни были. Все знали, что доктор Гааз может сделать невозможное: вылечить самых безнадежных больных. А если и его искусство врачевания окажется бессильным, то утешит и ободрит так, что страдальцы-больные с улыбкой на устах окончат свои земные дни. При всем этом Федор Петрович, так на русский манер стали звать доктора, никогда не отказывал в помощи самым бедным, кто не в состоянии был заплатить за лечение, и часто давал денег на лекарства и хлеб. Посещал доктор и такие малопривлекательные места, как ночлежные дома для бездомных и богадельни для нищих, старых и убогих. Вскоре они стали занимать большую часть рабочего времени, а потом и не только рабочего.

В те годы в Москве была в народе поговорка: «У Гааза нет отказа». И это было правдой. Кто бы и в какое бы время дня и ночи ни позвал врача, Федор Петрович не отказывал никогда. Порой и сам, пребывая в лихорадке, недомогая, чувствуя усталость, он среди ночи поднимался с постели и отправлялся на самую окраину города, чтобы в жалкой лачужке оказать помощь бедному больному. И чаще всего помощь заключалась не столько в лекарствах и врачебных манипуляциях, сколько в братском отношении, утешающем и ободряющем слове. В Слове Евангелия.

– Я прежде всего христианин, а потом уже врач. Любовь врача к ближнему – это прежде всего любовь к страдающему, несчастному, тяжко больному ближнему, – говорил Федор Петрович.

За несколько лет пребывания в России он выучил русский язык и полюбил эту суровую страну, с ее снегами, холодами, и стал называть второй родиной. Карьера складывалась успешно. Приехавшая навестить его сестра Вильгельмина настаивала на том, что пора бы брату и жениться, семьей обзавестись. Но тут жизнь доктора Гааза круто изменилась.

В то время царь Александр I поручил англичанину Говарду провести обследование российских тюрем, «мест скорби», как их тогда называли. «Тюрьмы Петербурга, — писал англичанин, — это мрачные, сырые комнаты, почти лишенные воздуха, с земляным или гнилым деревянным полом. Свет проникает сквозь узкие щели на уровне пола. Нет ни отхожих мест, ни умывальников. Все спят вповалку на полу из-за отсутствия даже нар. В обыкновенных комнатах содержится до ста человек. В помещении на 50 человек содержится 200. В местах, предназначенных для исправления нравов, царит разврат, нагота, холод, глад, нужда и мучительство. В одном месте сидели вместе дети 11—12 лет, разбойники, скованные цепью, и 72-летний заключенный, содержащийся уже 22 года».

Московский генерал-губернатор Голицын пригласил доктора Гааза стать членом Попечительного тюремного комитета, учрежденного по повелению царя, и назначил главным врачом всех московских тюрем. Исполняя свои новые обязанности и посещая тюрьмы, Федор Петрович познакомился с той стороной жизни русского народа, что была связана с преступлением и наказанием. И это знакомство потрясло его и повергло в ужас. Но особенно страшные условия были в пересыльных тюрьмах. В них осужденные пребывали временно, останавливаясь только на ночь на своем пути в Сибирь, на каторгу. В Москве такая тюрьма находилась на Воробьевых горах. Не менее шести тысяч человек в год обретали здесь приют на своем тяжелом скорбном пути. А путь назывался Владимирским трактом. Дважды в неделю по нему, звеня кандалами, отправлялись осужденные. Для того чтобы легче было охранять арестантов, их по десять-двенадцать человек «сажали на прут»: ручные кандалы замыкались на стальной стержень. В одной связке находились женщины с детьми, подростки, здоровенные мужики и слабые старики. Это создавало страшные мучения: обессиленный арестант буквально висел на пруте, в то время как сильные и выносливые должны были волочить его по дороге. За один день пути ручные и ножные кандалы натирали на руках и ногах осужденного кровоточащие раны, а долгий путь, длящийся несколько месяцев, делал их незаживающими. К тому же бесконечные дни проводили вместе и опасные преступники-рецидивисты, и те, кто совершил преступление по незнанию, в минуту гнева, а также крепостные, не преступившие закона, а просто пересылаемые своими помещиками из Москвы в дальнюю сибирскую деревню на постоянное место жительства, или крестьяне, потерявшие паспорт.

Для доктора Гааза наступили годы борьбы, которые закончились только с его смертью. Он писал бесконечные жалобы, прошения, петиции, реляции, доклады, объяснительные. Все они содержали лишь одно: призыв о помощи несчастным узникам, просьбы о смягчении участи осужденных, ходатайства об облегчении их судьбы. Неустанно Федор Петрович обходил дома богатых людей, собирая пожертвования в пользу несчастных. К тому времени от его капитала ничего не осталось – все было отдано на ремонт тюремной больницы, на обустройство пересыльного пункта, на организацию тюремной школы. Но большая часть денег уходила на выкуп крепостных. Например, женщина, осужденная за преступление и отправлявшаяся в Сибирь, должна была расстаться с маленьким ребенком, поскольку тот принадлежал помещику. Чтобы не разлучать мать и дитя, Федор Петрович выкупал его и возвращал матери. Или выкупал жену осужденного, чтобы та могла сопровождать мужа на каторгу. На собственные деньги доктор Гааз открыл кузницу, в которой делали облегченные кандалы для узников. Арестанты стали называть их «гаазовскими», а самого Федора Петровича «святым доктором».

Много противников было у доктора. Тюремному начальству не нравилось вмешательство Федора Петровича во внутренние дела тюрем. Конвоиров он раздражал бесконечной заботой о тех, кто подвергался страшным мучениям. Но много было и друзей, тех, кто помогал и поддерживал. Тюремный комитет рассматривал также ходатайства о помиловании. Сохранилось сто сорок два ходатайства, написанные доктором. Председателем комитета был митрополит Филарет, человек суровый, не терпящий возражений. Однажды он с раздражением воскликнул:

– Что вы, Федор Петрович, все твердите нам о невинно осужденных?! Нет их! И быть не может!

– Как нет невинно осужденных? Вы забыли о Христе, Он был осужден без вины!

Члены комитета замерли: ну, сейчас митрополит разгневается! Филарет как окаменел. А потом тихо сказал:

– Нет, я не забыл. Это Христос меня сейчас забыл.

И стремительно покинул зал заседаний.

После этого происшествия отношение митрополита к беспокойному доктору заметно улучшилось. А уж среди простых людей популярность Федора Петровича была огромна. К каждому пациенту он относился как к брату, говоря, что перед Господом все люди равны, что только любовь Божья, проявляющаяся в христианах, способна облегчить страдания, поддержать падших. Преступники были для него людьми, чья душа смертельно больна и нуждается в исцелении Спасителем. Поэтому осужденным он раздавал Евангелия, на свои деньги издавал специально составленную из библейских стихов брошюру, которую уносил с собой каждый, кто уходил по этапу.

Когда Федор Петрович Гааз умер, то хоронили его за казенный счет, настолько он был беден. Зато провожать его в последний путь пришли тысячи людей: бывшие арестанты, родственники осужденных, благодарные пациенты, сотрудники и друзья. И в наши дни на могиле доктора всегда лежат цветы. Жизнь «тюремного доктора» была посвящена бескорыстному служению ближним, наполнена светом Христовым, наполнена любовью и состраданием к отверженным. Его девизом были слова: «Спешите делать добро!» Эта же надпись выбита и на его могильном камне.