Сделала, что могла

Николай Водневский

Она жила в Киеве. Киев был ее родным городом. И дом, все еще «красующийся» на углу Канатного переулка и улицы Махиной, принадлежал когда-то ей. А теперь она доживала свой век в сыром подвале. Маленькие окошки, выходившие во двор, еле выглядывали сквозь густые заросли бурьяна. У нее была маленькая комната с фанерной перегородкой через которую она ничего не видела, конечно, но зато могла слышать каждый стук, каждый шорох, слова и вздохи своих соседей.

Марфа Ивановна была похожа на этот, некогда красивый, но почерневший от времени дом, с осыпавшейся штукатуркой и с окнами, забитыми картоном. Ей было уже за шестьдесят, но круглое серое лицо ее все еще хранило черты благородства. Красиво уложенные седые волосы и чистая русская речь все еще подчеркивали ее «былую» знатность.

В сентябре 1941 года немцы вошли в Киев. Они хозяйничали в городе весь год. Весь год люди жили под страхом, весь год население страдало от недостатка питания. Ушло лето, а с ним и надежда на скорое окончание войны. На фронтах происходили ожесточенные бои, лилась человеческая кровь, а на Крещатике по-прежнему лопались каштаны и, с треском подпрыгивая, падали на мостовую. В запущенных скверах и парках отцветали астры, с деревьев осыпались пожелтевшие листья. Их никто не убирал, и они лежали на дорожках ковром, ожидая снега. В воздухе стоял запах сухой осени. Днепр хмурился, чернел, но не утрачивал своего величия. Зимою на берегах Днепра жизнь замирала, но люди твердо верили, что весенней порой снова оживут и город и могучая река.

От одного к другому передавались слухи о продвижении немцев на Кавказ, о кровопролитных боях на подступах к Сталинграду. Но совсем не это интересовало Марфу Ивановну. Ее мысли были заняты тем, как накормить голодных сирот, как помочь забытым старикам?

Жизнь Марфы Ивановны сложилась трагично. Замуж она вышла за адвоката, получив от богатого отца в приданое дом на Махиной и солидную сумму в золотых рублях. Муж был предан идее революции, которая впоследствии конфисковала их дом, оставив Марфе Ивановне небольшую квартиру. Муж занялся преподавательской работой. У них родилась девочка, и все, казалось, шло нормально.

Прошли годы НЭПа. Началась насильственная коллективизация, внедрение новых железных порядков на производстве. Никто не знал, почему муж Марфы Ивановны был арестован и брошен в тюрьму. Она продала все, что у них было, чтобы найти защиту и спасти мужа, но все пути к его спасению были закрыты. Выяснилось, что по доносу одного тупоумного, хулиганствующего студента муж ее был осужден на 10 лет и сослан в Нарымский край без права переписки.

Квартиру у Марфы Ивановны отобрали. С большим трудом она получила подвальную комнатушку в своем доме. Девочка заболела дизентерией и вскоре умерла. Марфа Ивановна осталась одна без всяких средств к существованию. Все прежние друзья сторонились и убегали от нее, как от «контрреволюционерки». Приходилось ходить в незнакомые районы города и там просить милостыню. Однажды она постучала в двери небольшого, но аккуратного домика на окраине. Хозяйка открыла дверь.

— Добрый вечер, хозяюшка, — вкрадчиво проговорила Марфа Ивановна и потупила глаза. Больше она ничего не могла сказать. Из глаз текли две струйки, свертывались на щеках и падали на пол.

— Заходите, заходите, любезная. Иль горе какое постигло?

Хозяйка выслушала печальную повесть Марфы Ивановны и сказала:

— Не горюйте, дорогая, оставайтесь ночевать. Завтра придет муж, он машинист на паровозе, и мы поговорим, как и чем вам помочь.

Это была семья евангельских верующих, сохранившая веру в Бога и любовь к человеку даже в тяжелые годы лихолетья.

Наутро приехал хозяин. Перед завтраком вся семья, включая малых детей, преклонила колени в молитве. Марфа Ивановна встала и, опустив голову, слушала: «И еще, Отче Небесный, молим Тебя — благослови нашу дорогую, обездоленную Марфу Ивановну, привлеки ее душу к Себе, посети ее, Господи, Твоей любовью, утешь ее и помоги ей полностью довериться Тебе» — звучали слова семейной молитвы.

Марфа Ивановна полюбила эту семью, присматривала за малыми детьми и незаметно совсем у них прижилась. В ее жизни произошел перелом. Она приобрела Евангелие, читала и размышляла, и по ночам, когда все укладывались спать, молилась Богу о своей судьбе, жаловалась на маловерие, искала покоя душе.

На следующий год Марфа Ивановна тайно от властей приняла крещение, а еще через год, когда началась война, возвратилась в дом на Махиной в подвальную комнатушку. Жильцы дома, знавшие ее издавна, говаривали:

— Неузнаваемой стала наша Марфа Ивановна. Раньше, бывало, не всякому «здравствуй» скажет, а теперь не только первая всем кланяется, но так и норовит как бы с каждым поговорить, каждого ободрить, утешить, каждому помочь.

— Какое надо иметь сердце, чтобы «бывшей» хозяйке дома жить в таком чулане, да еще быть такой любезной. Посмотрите, как другие старухи обозлились на всех, какие проклятия срываются с их языка.

Марфа Ивановна в таких случаях отвечала:

— Сердце у меня обыкновенное, немножко слабое от старости. В молодости я жила в богатстве, бедных людей не видела, как будто их совсем не было, а вот теперь Господь открыл мои глаза, увидала я свои грехи и стыдно мне стало перед людьми и перед всеми вами. Когда-то в банке у нас тысячи лежали, а нищим копейки от нас не перепадало, боялись за руку здороваться, чтобы своей ручки не замарать. А вот теперь милостивый Господь привел к покаянию, простил мои грехи и я очень благодарна Ему за этот мой угол в подвале. Другие люди и этого теперь не имеют.

Люди слушали ее молча: возражать было нечего. Правда была очевидной.

* * *

Здоровье у Марфы Ивановны сохранилось на редкость. Каждый день она варила большую кастрюлю каши. Сварив, перекладывала ее в одно ведро, а в другое для равновесия клала куски хлеба, что подавали ей добрые люди, и, нагрузившись, отправлялась в разные части Киева к сиротам. Дети встречали ее, как мать, как проголодавшиеся птенцы встречают голубку, лезли к ней на руки, просили поцеловать. Она обнимала то одного, то другого, умывала их грязные лица, некоторым приносила одежонку и заботливо одевала их чем могла. В каждой беспризорной сироте, а особенно в девочках, она видела свою покойную Наташу. Так в тяжелом, но благословенном труде проходили один месяц за другим. Поздней ночью Марфа Ивановна возвращалась в свою подвальную комнатушку, где кроме кровати и маленькой железной печки ничего не было. Перед сном она молилась о детях, просила у Господа крупы и немножко молока для маленьких сироток, а потом усталой, но духовно удовлетворенной сладко погружалась в сон.

Стоял холодный январь 1943 года. Каждое утро морозило. На безлюдные улицы с деревьев сыпался иней. Город выглядел еще более сиротливым и угрюмым. Ветхая одежонка Марфы Ивановны совсем не грела ее. Знакомые при встречах говорили: «Как видно, голубушка, Сам Бог тебя греет. Подумать только, молодые замерзают, а тебя в твоей шубе на рыбьем меху ничто не берет… Даже простуда не пристает к тебе».

— Конечно, Бог знает, что мне болеть некогда да и нельзя… Кто будет кормить сирот?..

Но однажды случилось непредвиденное. Рано утром Марфа Ивановна поднималась, по своему обыкновению, на третий этаж по крутой лестнице, где жило двое детей. Отец детей был на фронте, а мать по доносу соседей взяли немцы и бросили в тюрьму. Старшей девочке было тринадцать лет, а мальчику шесть. Немцы не думали о том, как будут жить дети без родителей. И дети голодали. Об этом узнала Марфа Ивановна и сразу их «усыновила».

Она была уже у дверей, но внезапно поскользнулась, упала на левую руку и с грохотом полетела вниз. Докатившись до последней ступеньки, остановилась. Ведро с кашей она держала в правой руке крепко, но встать, при всем желании, сразу не могла. На шум прибежали дети.

— Тетя Марфуша, что с вами? — спрашивала девочка, пытаясь ее приподнять. В глазах у Марфы Ивановны потемнело. Едва сдерживаясь от боли, она встала и горько заплакала: ведро оказалось пустым.

— Детки мои, это никто иной, как сатана мне ногу подставил… Да и рука болит! Чего доброго, сломала… С одной рукой, думает сатана, я ничего для Христа не сделаю… Но будет не так, как хочет сатана.

Марфа Ивановна встала и, прихрамывая, дошла к ближайшим знакомым, а оттуда ее доставили к доктору. Доктор, тщательно осмотрев ее, сказал:

— Руку положим в гипс, она у вас поломана. Да и другие ушибы… В кровати придется пролежать не меньше месяца.

— Что вы, что вы, доктор, — взмолилась Марфа Ивановна, — да я и одного дня не имею права лежать…

— Как это вы не имеете права? Я не понимаю, что вы имеете в виду? — спросил доктор.

— Да так. У меня без одного дюжина сирот, да три голодающих старушки. Я их пищей снабжаю. Они без меня умрут и грех на моей душе останется.

— Себя не жалеть — тоже грех, — заметил доктор.

Но Марфа Ивановна наотрез отказалась лечь в больницу. Многие люди, узнав об этом происшествии, не стали скупиться, как раньше. При встречах с Марфой Ивановной они говорили:

— Зайди, матушка, к нам. У нас для твоих деток что-нибудь найдется.

Радовалось сердце Марфы Ивановны: какой любящий Спаситель! Никогда она не имела столько продуктов, как теперь. Она видела, как несчастье служило прославлению ее Господа. Детям она читала Евангелие, рассказывала о Христе и, указывая на загипсованную и подвязанную руку, говорила:

— Вам трудно понять, детки, что в этой моей беде проявилась любовь Божия. Но самая большая любовь Христова проявилась ко мне и к вам в том, что Он добровольно за всех людей пошел на крест.

Всю ночь под 5-е ноября 1943 года грохотали пушки — сперва издали, глухо, а потом совсем недалеко стали взрываться снаряды. Люди всю ночь просидели в подвалах, прятались в убежищах, а многие вообще убежали из города. Марфа Ивановна никуда не убегала, нигде не пряталась, но всю ночь молилась:

— Господи, пронеси эту грозу над нами. А если хочешь, возьми меня от земли, но деток моих сохрани…

Открыв глаза, она увидела, как через окошко пробирались языки пламени: дом был в огне. Марфа Ивановна спокойно встала, захватила свое Евангелие, кое-какие пожитки и направилась в дымный коридор. Огонь врывался в окна, охватывал стены. Со всех сторон до нее доносились женские крики и детский плач. Выбравшись на улицу, Марфа Ивановна пошла по знакомым переулкам опустевшего города. Утром она усталая, больная, голодная, постучала в двери своих единоверцев:

— Примите Христа ради… Сгорел мой угол… А меня вот Господь пощадил, еще и вывел из Содома.

На рассвете 6-го ноября советские части «освободили» Киев. Стрельба прекратилась, но небо несколько дней еще оставалось черным от пожаров. Люди осторожно выходили на улицу, выглядывали из-за углов, искали своих, встречали запыленных красноармейцев и не верилось, что город освобожден от немцев.

Через несколько дней Марфа Ивановна отправилась по знакомому маршруту на розыски своих детей. Но все беспризорники, сироты и больные уже были собраны в особый санитарный пункт, а позже отправлены в приют.

— Слава Тебе, Господи… Я сделала свое дело, — глубоко вздохнув, сказала Марфа Ивановна.

Администрация сиротского дома обратила внимание на то, что некоторые дети часто вспоминали тетю Марфушу, говорили о ней, как о матери, а некоторые, ожидая ее, плакали. Случилось так, что детский дом сразу же посетил газетный корреспондент. Дети рассказывали ему о жизни в оккупированном городе и, конечно, не забыли рассказать и о Марфе Ивановне. Корреспондент обещал разыскать ее. Через несколько дней Марфу Ивановну пригласили в обком. Корреспондент усадил ее на стул и, улыбаясь, сказал:

— Мамаша, мы о вас собрали материал…

Марфа Ивановна испугалась, бледное лицо ее еще больше побелело. Не о муже ли опять вспомнили? Заметив испуг на лице старушки, корреспондент поспешил добавить:

— Хорошие материалы, характерные для настоящей русской матери, и мы решили представить вас к награде. Вы ведь спасали старух и детей, как на фронте…

— К награде? Медалью? — удивилась Марфа Ивановна.

— Так точно, к награде.

— Ни за что! Никакой награды на земле я не хочу. Награда для меня приготовлена Христом на небе. А притом, я ведь ничего особенного не сделала.

— Вы, оказывается, все еще верите в Бога?

— Верю, очень даже верю. Когда-то не верила, а теперь верю. Только Христом и держусь на этой земле.

Представитель прессы не ожидал такого оборота дела. В его практике еще никогда не было случая, чтобы человек отказывался от награды. Он взглянул в ее чистые с голубизной глаза, прочел в них решимость и сразу же уступил:

— Ну, как хотите, товарищ Терехова. Верить в Бога мы никому не запрещаем. Итак, вы отказываетесь от награды. Но, что ж делать… Но я о вас напишу все-таки в газете…

* * *

Так рассказывала мне верующая сестра, проживающая сейчас во Флориде. «Не знаю, было ли что написано в газетах о тете Марфуше и о ее детях или нет», — такими словами закончила сестра свое повествование.

Не думаем, чтобы советский журналист стал бы вдруг восхвалять подвиги религиозницы. Но в одном мы можем быть уверены, что «пред Лицом Божиим пишется памятная книга», что имя Марфы Ивановны и все, что она сделала людям «ради Христа» записано там золотыми буквами.

Где же теперь Марфа Ивановна? Умерла? Нет она по-прежнему расхаживает по необъятным просторам земли, простирая тут и там свои руки для оказания помощи всем забитым, сирым, больным и страдающим. Марфа Ивановна «не умрет вовек».

Она будет здесь с нами на земле до тех пор, пока Церковь Христова и Дух Святой будут взяты от земли в сретение Господу, на воздухе «и там всегда с Господом будут».

Что же еще можно добавить? Или какой урок лично для себя извлечь? Урок — весьма и весьма очевиден: — «Иди, и ты поступай так же».