Один день и вся жизнь

Антонина Тишкина

Мечехкут торопливо шел вдоль небольшой речки Велонтенваям, которая от моросящего дождя стала совсем морщинистой и серой, как лицо у старого Тынекьява. Вот он-то, малоразговорчивый, суровый бригадир, уж точно выдаст ему сейчас по первое число. Еще бы, опять почти на неделю задержался Мечехкут в родном селе Реккиники после отпуска. На сердце было так плохо и горько, что хотелось просто выдернуть его из груди и бросить в эту речку и ничего больше не видеть и не чувствовать. Да, ничего не радовало его в родной тундре. Сейчас как будто все ополчилось против него: и эта хмурая извилистая речушка, которую надо было давно перейти, и кедрач – он стал вдруг колючим и несговорчивым, подступил вплотную к разлившейся воде. Берега скрылись под водой, можно было угодить в яму, не помогли бы и «болотники». Даже весенние утки, качавшиеся, как в люльке, на воде, не вызвали у него желания снять карабин с плеча. Стая уток была большая и совсем рядом, но волна нетерпения и бывшей когда-то радости и азарта от такой близкой и удачливой цели не поднималась в груди. Это все было как бы не его. Мысли возникали в голове у Мечехкута и неслись, не останавливаясь, дальше. А ведь он любил свою тундру и раньше мог в любую погоду и любое время года, уйдя в родные заповедные места, вылечиться от плохого настроения и всяких душевных мук. Только в тундре, казалось Мечехкуту, он был по-настоящему счастлив, радостен и совершенно свободен в своих чувствах, желаниях и поступках. Только здесь он был самим собой: открытым, простым, всегда расположенным к людям и животным, жалеющим и понимающим чужие беды, готовым прийти на помощь. Но в последнее время как-то все изменилось.

Кажется, прошли многие-многие тягостные годы, как долгие камчатские зимы, – целая вечность. Мечехкут даже приостановился, как будто увидев себя со стороны совсем старым, уставшим от всего. И дело было не в его возрасте. И что совсем не нравилось ему, так это то, что и в тундре не было покоя сердцу. И ему плохо и беспокойно было не потому, что бригадир сейчас начнет его «воспитывать», хотя он, возможно, ни одного слова не скажет, а только посмотрит своими черными пронзительными глазами...

Хотя после таких особых взглядов бригадира некоторые пастухи начинали вдруг по нужде бегать не за юрту, а подальше – в кедрачи или в березняк. Случалось, что их приходилось освобождать от ночной охраны стада, потому что очень ослабевали: еда у них не то что до желудка не доходила, но провинившийся не мог от тошноты некоторое время даже смотреть на еду – так взгляд бригадира действовал на разгильдяев. Страх вызывал, что ли? Мечехкута даже немного отпустила сердечная боль, когда он вспомнил, что это некорякское словечко «разгильдяй» как раз очень любил старый Тынекьяв. И произносил он его протяжно, смачно, по-корякски выделяя букву «р» и заменяя буквы «з», «г» и «д» соответственно на «с», «х» и «т». Только одно слово «расхильтяй» бригадир мог сказать человеку, если был особенно недоволен его работой, и этого было достаточно, чтобы тот долгое время не нарушал дисциплину.

Но опять же всего этого вроде бы и не боялся Мечехкут, ему, наоборот, хотелось, чтобы его прямо сейчас больно ударили, хотя бы словом. Так, чтобы его основательно вывернуло, и все, что было не его сущностью: характер, поведение, речь и мысли, – в одно мгновение покинуло его и он стал прежним – веселым, жизнерадостным, заводным в танцах. Ведь его имя означает «добывающий огонь». Огонь для коряка значил очень многое. Он мог быть разным: добрым, послушным и ласковым, а мог быть злым, страшно кривляющимся и беспощадным.

Но, к сожалению, Мечехкут понимал, что даже взгляда бригадира будет недостаточно для возвращения его к настоящей жизни – добытчика огня.

Старый, опытный и принципиальный бригадир Тынекьяв знал жизнь, тундру и оленеводческое дело, как никто другой, и многому уже научил Мечехкута. Он был добрый и мудрый – этот старик из рода шаманов. Он все понимал про Мечехкута и пока был снисходителен к нему. Наверное, потому что был хорошим тумгутумом (другом) деда.

А дед у Мечехкута тоже был потомком шаманов и камлал* до сих пор, правда, очень редко. Несмотря на прошедшие семьдесят советских лет в его роду почитали духов и общались с ними. Но вот даже корякские духи не могли исправить что-то сломавшееся в голове и теле Мечехкута. И бригадир, и все врачи мира навряд ли сумели бы помочь. Дед пытался лечить своего любимого внука. Мечехкут, вспомнив деда, усмехнулся – и жалость, как ножом, которым разделывают тушу оленя, полоснула его по сердцу. Он ясно увидел, как его старенький дед стоял над ним несколько дней назад с престарелым бубном, доставшимся ему еще от прадеда, и бесшумно проводя по нему рукой, что-то шептал прямо над лицом Мечехкута. Бубен был увешен древними аннепелями**. С ними и вел свою беззвучную беседу дед. Глаза его были закрыты, поэтому совсем потонули среди седых бровей и морщинок. Представив именно эти морщинки, сердце у Мечехкута снова заколотилось как-то неправильно.

Да, не оправдал он надежд и ожиданий деда, единственного, пожалуй, для него дорогого человека. Матери своей он не помнил, она вроде умерла от водки, как и отец.

Мечехкут остановился, сел на мокрую распухшую от дождя первую попавшуюся кочку, неудобно уронив ружье, спиной оперся на рюкзак и всхлипнул.

Ну почему все так плохо? Почему у него такая несчастная жизнь? И для чего вообще человек живет? Зачем он родился, чтобы, как Юнетын, умереть совсем молодым? Дед сильно горевал по тому своему внуку. Но, наверное, точно бы сразу умер, если б это случилось с Мечехкутом. Юнетын был двоюродным братом Мечехкута. Его убили в пьяной драке. Он был моложе Мечехкута года на три. А ведь его имя означает «жизнь». Не спасли ни имя, ни камлание, ни духи, ни аннепели.

Перед мысленным взором Мечехкута встала последняя неделя этого злополучного отпуска. Тогда он уже был способен что-то видеть и понимать. А первые дни, да и недели, как только он попал в село, он помнил плохо. К нему сразу пришли родники: сестра, тетя, дядя с женой, двоюродные братья и сестры, чтобы поздороваться и узнать о делах в табуне и тундре. Собрали тогда на стол все свои запасы: соленую рыбу, прошлогодний лахтачий жир, хлеб, соленую черемшу... Но главное – стояло вино и бутылки с водкой «Столичная». Откуда водка взялась, Мечехкут не знал. Он лично купил несколько бутылок вина. Видимо, кто-то из родных принес для такого торжественного случая. Все были оживлены и радостны в предвкушении праздника. Одна только тетя Галя, мамина сестра, недовольно хмурилась, что-то пыталась вставить в разговор, но в конце концов громко воскликнула: «Хватит пить, однако!» И, не получив поддержки от родичей, покинула дом, в котором в последнее время жил Мечехкут с дедом. Вот с тех пор, как начался этот «праздник», и все последующие дни Мечехкут уже помнил обрывками.

И сейчас, вспомнив себя в дни отпуска, Мечехкут, сидя на мокрой земле, то ли застонал, то ли завыл, как раненый зверь.

Тетя Галя говорила, что Юнетын – грешник и после такой разгульной жизни точно пойдет в ад. Что такое ад? Мечехкут всегда снисходительно слушал тетю, но не верил ни одному ее слову, скорее не хотел вникать во весь этот бред. А она говорила о каком-то настоящем спасении, о Боге, Который исцеляет от всего. То, о чем она говорила, было такой чепухой, что все его родственники не могли понять, как Галя, вроде самая умная в их родне – училась всегда хорошо, работала бригадиром – вдруг выбросила из дома корякских богов и духов-аннепелей. Но это было не такой уж новостью – вся молодежь уже ни во что не верила. Хотя опять же многие, особенно девчонки, носят крестики. А вот то, что Галя как-то резко перестала уважать их праздники-застолья, было удивительно. Впрочем, она всегда была с «заскоками».

Но следующая пьянка может стать концом и его, Мечехкута, жизни, сомневаться не приходится. Сколько раз он был на грани смерти?! И сейчас врачи наблюдают за ним – что-то легкие не в порядке. Еще бы, ведь часто закусывать приходится только одной сигаретой или папиросой. Да жить и не хотелось, смысл жизни потерялся, что ли? Тогда почему же он плакал сейчас? Этого он понять не мог. Вроде бы уже и не жалко было себя. Но слезы лились сами собой, как будто кто-то внутри него держал его сердце и выжимал из него жалость и тоску по чему-то несбывшемуся и несостоявшемуся в его жизни. А она так хорошо начиналась, но потом… Короче, состоялась из заплат, которые натягивались на провалы в памяти. Такая первая заплатка – радостное время в школе. Он, Володя (это его русское имя, как записали в школе), лучший танцор и шутник, победитель конкурсов. Его рекомендовали даже в профессиональный корякский ансамбль «Мэнго». Вторая заплатка – после школы он стал студентом института культуры, гордился этим, но окончить институт не удалось, все по той же причине. Он думал, что все это можно исправить, лишь стоит сильно захотеть. Потом даже некоторое время танцевал в другом известном корякском ансамбле «Уойкоаль».

Но история с пьянством повторялась. Тем более что после каждого концертного выступления весь ансамбль заваливал в ресторан и с размахом и шумом отмечал очередной успех.

В следующей своей заплате из памяти Мечехкут увидел руководителя ансамбля – талантливого корякского танцовщика и постановщика танцев Сергея, действительно одаренного артиста. Они очень дружили. Но где его друг? Его уже тоже давно нет. Еще в начале девяностых годов Сергей появлялся на петропавловском городском рынке с помятым лицом, весь в черном, пытаясь зарабатывать на выпивку танцами. И в конце концов первый корякский балетмейстер сгинул в городских трущобах. И тут впервые за все годы жизни Мечехкут вдруг осознал, что вместе с Сергеем умер его прекрасный огромный, до конца не познанный мир, мир нерожденных танцев.

«Закопал талант в землю» – услышанная от тети Гали фраза почему-то завертелась в его трезвой голове. А ведь это о нем говорила тетя. Еще она говорила, что талант дается Богом, чтобы им служить Богу и людям. Ведь он тоже давно закопал свой талант и всю свою жизнь в землю. А сколько раз он пытался изменить свою жизнь? Начали всплывать новые заплаты его жизни. А между ними были черные провалы. Уезжал в другой район, работал в сельском Доме культуры. Даже женился. Но потом из-за пьянок ушла жена. Хотя она тоже пила вместе с ним, но жить вместе не захотела. Опять вернулся в свое село, пошел в тундру... Уж здесь, в родной тундре, он думал, что сможет остановиться. Но сейчас Мечехкут впервые сказал самому себе, что сам он ничего не может. Не может – и точка! Хоть на Луну улетит, там спиртного вроде нет, но и оттуда его будет тянуть так сильно к водке, что в конце концов придется съехать и с Луны. И не он первый в этой неравной борьбе останется побежденным. Вон во всех селах Корякии что творится в день выдачи зарплаты или пособий?! И не только в эти дни.

Целые семьи пьют, потом дерутся, ругаются, даже убивают друг друга. Лечатся кодировкой. А когда срок ее проходит, снова болеют. Народ болен. Где же выход?

Да что это вдруг сегодня с ним – день вопросов и ответов какой-то. Вернее, день вопросов, а существуют ли ответы? Никогда такого не было: жил себе и жил, а тут, наверное, возраст подошел думать об этой жизни. Мечехкут встал с одним утешением, что его здесь никто не видит таким сопливым.

Прошелся, глядя на реку, на зелень травы, на облака, которые стали сбиваться в кучу и освобождать край неба. Дождя уже не было. И пока Мечехкут шел к речке, все небо стало чистым и по нему разлился яркий солнечный свет. Вокруг все заблистало, защебетала какая-то птаха, тундра заблагоухала свежей зеленью, новыми запахами – ожила. Ну прямо знак с небес, усмехнулся Мечехкут. Смех смехом, но выходит, что тетя Галя – его последняя надежда. Вдруг она права? Она не зависит от водки, рассудительна, работает, ее уважают, хоть и сторонятся. «Все! – решительно сказал себе Мечехкут. – Приду в следующий раз на отдых в село и хотя бы послушаю тетю. Хочу получить ответы на мои вопросы. Пусть они будут глупы, но я хоть выслушаю. А потом видно будет...» Он вернулся, быстро собрал свои вещи и направился снова к реке.

И сразу увидел удобное место для перехода. Сердце стало утихать. Мечехкут решительно вошел в воду, высоко подняв голенища сапог и держа на весу ружье. Непуганые утки плыли уже вдалеке по течению вниз. Мечехкут заторопился. За речушкой располагался стан их бригады.

Бригадир обещал ждать его на этом месте. А вдруг ушел табун? Жаркая волна беспокойства выступила охватила его. Мечехкут, не отпуская голенищ сапог и не сбавляя темпа, устремился вперед. Прошел мимо знакомых березок, через лощинку с кедрачом. Из-за сруба бани показались летние палатки бригады. Сразу стало спокойнее.

Бригадир сдержал слово. Тынекьяв, увидев его издалека, сам шел навстречу. Остальные пастухи были, наверное, возле табуна. Вдалеке паслись олени.

– Чо, уток настрелил? – спросил Тынекьяв, как будто ждал Мечехкута с охоты.

Но внимательно всматриваясь в Мечехкута и почувствовав в нем что-то новое и пока для себя не объяснимое, не стал переспрашивать.

– Как там дед?

– Жив. Привет передает, – ответил Мечехкут и замолчал, с напряжением ожидая вопросов о своей задержке.

Но бригадир сказал только:

– Завтра кочуем, тебя ждали, уже бы ушли.

Мечехкут и в этот день, и во все последующие дни и недели говорил мало, боясь, как бы не выплеснуть ту решимость сердца, которая в нем созрела в тот «день вопросов». Ночью после этого дня не спалось. Мысли опять не давали покоя. Вот и выходит, что жизнь его похожа на лоскутное одеяло, сшитое из заплат: где-то нитки уже надорвались или того и гляди разорвутся окончательно – и разлетится все содержимое по ветру, и все. Ну для чего-то же живет человек? Ведь не только для того, чтобы есть и спать?

Через несколько недель Мечехкут попал в районную больницу для обследования. Тетя приехала его навестить, и Мечехкут (здесь его опять звали Володей) задал ей все мучавшие его вопросы. И особенно про таланты: что говорит об этом Бог? Тетя Галя с радостным блеском в глазах отвечала как могла, потом оставила ему Библию и уехала. Конечно, и здесь, в больнице, у Володи нашлись друзья для выпивки. Когда они выпивали, он рассказывал им о себе и обо всем, что узнал о Боге. Он говорил, что Бог может все, и в это время сердце сильно щемило, как будто кричало в его разум: «Ты ведь создан для Бога, употреби себя и свои таланты для Него!» Володю выписали из больницы. И он, естественно, отметил это дело. В этот же день приехала тетя Галя и настояла на том, чтобы он пошел с ней в церковь. Сначала он там чуть не заснул, но в какой-то момент вдруг у Володи опять, как тогда в тундре, сами потекли слезы, и опять вся его жизнь, никчемная и бестолковая, встала перед ним. И было так удивительно, что у него, взрослого мужчины, при посторонних людях текли слезы. И ему не было стыдно. Володя покаялся и больше никогда и никто его не мог соблазнить на выпивку. На том памятном собрании он взял в руки бубен и сначала тихо, едва касаясь его рукой, застучал. Потом ему подали палочку, обернутую лахтачьей шкурой, и он заиграл, застучал в полную силу... Его сердце запело и стало зажигать сердца других сестер и братьев.

Это было его первое прославление, первая хвала Иисусу, его Спасителю и Целителю...

* Камлание – ритуальный танец шамана с бубном над больным человеком.

** Аннепель – ритуальный предмет, передаваемый из поколения в поколение, делался обычно из небольшого гладкого камня. Его обшивали нерпячей шкурой.