Перед совестью в ответе

ПОКАЯНИЕ «Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: «прежде нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды». И, выйдя вон, горько заплакал».

Лк. 22:61–62

Нет человека, который не согрешил бы в течение своей жизни. Большинство людей грешит много раз и только немногие согрешают редко. И чем сознательнее относится человек к своей жизни, чем внимательнее следит изо дня в день за ее течением, тем большим кажется ему число этих грехопадений, тем чаще несется к Господу его покаянная молитва.

Многие из нас содрогались, читая историю грехопадения Петра. Однако мы чувствовали к Петру бессознательную симпатию, которая сама по себе указывала, как много сходного в этой истории с тем, что часто происходит с нами. Следя за печальным ходом этого падения, мы признаем, что всякая человеческая душа часто идет ко греху этим же самым путем. Как мог Петр спать в саду, когда он должен был бодрствовать и молиться — это могут понять многие, таящие в себе пережитое. А разве многие не поступили бы подобно Петру и не последовали бы издали за Христом, вместо того, чтобы идти рядом с Учителем?

Мы все слишком хорошо знаем, что значит иногда отойти от Христа. И мы не стали бы расспрашивать Петра, когда он, вместе с остальными, грелся у костра. Кому известно, как вероломно человеческое сердце, тот не станет удивляться, что человек, так долго живший со Христом, видевший все Его чудеса, удостоившийся в числе избранных узреть славу преображения, мог отречься от своего Господа и начать клясться в Его присутствии, когда в ушах его еще звучали самые торжественные слова, когда-либо слышанные людьми, когда сердце его было еще согрето воспоминанием о Тайной Вечере, когда на его устах еще не обсохло вино — знак крови Спасителя! Подобные вещи не чужды всем, кто принимает участие в ужасной трагедии греха.

Но в жизни Петра есть факт еще более великий, хотя менее известный, чем его грех. Это — его раскаяние. Многие люди заодно с Петром в его грехе, но не все разделяют его покаяние. Петр грешник — это один человек, а кающийся Петр — совсем иной человек. Его покаяние является великим уроком для спасения. Покаяние Петра полно глубочайшего смысла для всех тех, кто подобно ему сознавали, что они согрешили.

История этого покаяния может быть определена, как идеальный ход покаяния христианина. Мы находим в ней четыре характерных признака состояния истинного покаяния:

Божественность покаяния. Оно исходит от Господа. Обратился не Петр, но «Господь, обратившись, взглянул на Петра».

Сильная чувствительность. Достаточно было одного взгляда: «Господь взглянул на Петра».

Интенсивность. Петр, «выйдя вон, горько заплакал».

Одиночество. Петр вышел вон, в темноту, чтобы быть наедине с сознанием своего греха и с Господом.

Вот главные черты не только покаянного состояния, но и всякого состояния души, когда в ней действует божественная сила.

Мы видим, что начало этого удивительного опыта исходит от Господа. Обратился не Петр, но Господь, обратившись, посмотрел на Петра. Быть может, пение петуха и заставило Петра опомниться. Но это было в момент совершения греха. А когда человек грешит, то в ту минуту мысль его далека от раскаяния. И Петр не думал обернуться, но обернулся к нему Господь. Когда Петр был готов смотреть куда угодно, только не на Господа, Господь посмотрел на Петра. И этот упомянутый факт, что Господь обратился первый, заключает в себе великий урок для всякого согрешающего.

Это различие показывает нам, что существуют два рода сокрушения о грехе, различающиеся и по происхождению, и по религиозной ценности, и по влиянию на нашу жизнь. Покаяние обычного рода состоит в том, что человек, поступив дурно, сожалеет о том, что он поступил так. В подобном случае нам всегда легче, раз мы чувствуем это сожаление о своем дурном поступке. Нам кажется, что это своего рода гарантия, что мы не совершим такого же проступка в другой раз. Мы стараемся видеть в этом доказательство, что наше «я» еще достаточно жизненно в нас, раз оно восстает против греха, совершенного нашей низшей природой. И в этом чувстве стыда и сожаления, так непосредственно следующим за грехом, мы видим известное заглаживающее обстоятельство, некоторое искупление сделанного зла. Этого рода сокрушение хорошо известно всем, анализирующим себя и борющимся со грехом. Люди жаждут этого чувства, которое дает облегчение сокрушенному сердцу и делает более горячими покаянные молитвы.

Но ужасная истина в том, что, в подобном состоянии души, нет никакой религии. В нем нет истинного покаяния. И, может быть, в нем даже нет и намека на раскаяние. Для большинства людей это ощущение и есть все, что они знают о покаянии. Но это состояние вовсе ненастоящее сокрушение о грехе. Это только задетое самолюбие. Это — огорчение при мысли, что мы оказались слишком слабыми перед грехом. Мы считали себя сильными, но когда пришло испытание, мы с огорчением увидели себя побежденными. Вот это-то огорчение мы ошибочно принимаем за покаяние. Но это покаяние не дар божественной благодати, это просто оскорбленная гордость, печаль, что мы не поступили лучше, что мы оказались вовсе не такими хорошими, какими нас считали наши ближние.

Быть может, Петр заплакал бы также горько, если бы Господь и не посмотрел на него, но он заплакал бы не потому, что согрешил против Господа, но потому, что он, великий апостол, поддался слабости, оказался таким же слабым, как и прочие люди.

Хотя мы и считаем припадки уныния, находящие на нас по совершении греха, известным законом раскаяния и даже искупающим обстоятельством, которое Господь, наверное, примет во внимание, но часто это уныние не что иное, как только раздражение и досада на себя самого за то, что, несмотря на все добрые решения и попытки переделать себя, мы снова сошли с прямого пути.

Сравните это покаяние с покаянной молитвой мытаря в храме. В нем не было ни досады, ни оскорбленной гордости. Читая об этом, мы чувствуем, что Господь не мог не обернуться и не посмотреть на мытаря. Когда мытарь взывал к небу: «Боже! будь милостив ко мне грешнику!» — как будто Господь стоял перед ним. Удрученный своей виной перед Господом, этот мытарь мало думал о потерянном самоуважении, он не чувствовал никакого стыда признать себя преступником и научиться истинному божественному покаянию.

Теперь сразу видно, что разница между покаянием мытаря и описанным выше сокрушением о грехе — это разница между человеческим и божественным. Господь, обращающийся к человеку и глядящий на него, — это одно, и совсем другое — человек, глядящий на самого себя. Нет ничего дурного в том, что человек обращает на себя взор, но тут таится опасность. Опасность в том, что человек может ложно понять то, что он видит и чувствует. Без всякого отношения к религии, мы чувствуем себя огорченными, когда мы поступаем дурно.

Не было бы большой беды, если бы грехи проходили незамеченными умом, но беда в том, что они проходят часто незамеченными душой. Известного рода раскаяние пробуждается в обоих случаях, но в одном оно духовное, а в другом — чисто человеческое. В последнем случае опасность особенно сильна, особенно неуловима, потому что в результате самолюбие заменяет собой подлинный опыт жизни, принимает его вид и обращает величайшие случаи для исправления на недостойную службу гордости. Истинный же опыт является трогательным уроком для человека, — он указывает, как Господь приходит на помощь к человеку во всех случаях его жизни, как рука, дающая ему прощение, сама же направляет его к покаянию.

Взгляд Божий, направленный на лицо грешника, внес христианский элемент в человеческую скорбь. Новая священная скорбь пробуждается в людях, когда Господь обращается и смотрит на их жизнь. Это она прибавляет покаянный фимиам к жертве сокрушенного и смиренного сердца. Именно это великое различие отмечает евангелист Лука в жизни блудного сына между тем моментом, когда он пришел в себя и тем, когда он пришел к отцу. «Придя же в себя… пошел к отцу своему» (Лк. 15:17–20). Мы также всегда приходим в себя и, подобно блудному сыну, сознаем свое недостойное поведение. Но мы можем исправить и искупить свои ошибки только, придя к нашему Отцу.

Теперь мы переходим к чувствительности покаяния или скорее, быть может, к чувствительности кающейся души. Господь, обратившись, посмотрел на Петра. Нет ничего в мире чувствительнее человеческой души, когда она пробуждена божественным прикосновением. Люди редко способны оценить тонкую красоту и нежность сердца грешника. Мы стараемся подействовать на него жесткими словами и употребляем грубые и суровые средства, чтобы пробудить его к жизни. И когда это не действует, мы обращаемся к еще более тяжелым орудиям, к еще более жестким словам, не понимая, что душа слишком тонка и нежна, чтобы на нее могли подействовать такие тупые орудия. Но душа тонка, как дыхание, и, несмотря на нищету, жестокость и грех, она сохраняет дивную нежность, указывающую на ее близость к Духу Божию, даровавшему ей дыхание жизни.

Быть может, Петр был самый грубый из всех учеников Христа. Мы представляем его себе крепко сложенным, загорелым рыбаком, порывистым, сильным, бесстрашным, вспыльчивым, готовым клясться и божиться, как мы это и видели, одним словом, человеком, из которого мог бы выйти великий грешник, если бы Господь не сделал из него великого святого. Но в этой необузданной душе таилось чудное, изящное растение, быть может, наиболее нежное из всех, посаженных Господом на земле. Господь посадил его там Своей собственной рукой. Изо дня в день Он питал его Своим собственным дыханием, и бушующие порывы этой дикой души смягчились и утихли под влиянием священного цветка, который начал пропитывать своим ароматом даже грубую жизнь Петра. Пробудившаяся душа действует очищающим образом на человека, и самый прекрасный характер — это тот, который вырабатывается бессознательно в жизни, облагороженной Христом.

Господь не употребляет ни грома, ни молнии, чтобы заставить Петра услышать Свой голос. Господь знал, что в то время, когда уста Петра произносили клятву и божбу, в душе его царила мертвая тишина. И в этот момент, момент напряженного чувства, даже шепот был бы слишком сильным для чрезмерно чувствительного духа. Поэтому Господь только обернулся и посмотрел. Один взгляд — и это было все. Молния не могла пронзить так сердца Петра, как пронзил его этот взгляд, от которого растаяла его душа.

Священное Писание говорит о кротости Господа (Зах. 9:9; Мф. 11:29). Мы иногда удивляемся, что Господь, столь грозный в Своем величии, не употребляет принуждения по отношению к нам. Но принуждение — это не Его путь. Его обычное средство — кротость. Господь не принуждает нас, а направляет. Он не заставляет, а руководит. Нам кажется, что, быть может, было бы лучше, если бы Господь употребил силу, угрожал, что тогда бы мы скорее исполняли Его волю. Но Господь требует от нас не быстрого, но добросовестного труда. Он требует от нас не рабского труда, но труда свободного. Поэтому Господь кроток со всеми нами.

Он изменяет нас и направляет к добру одним только взглядом. Грубостью и жестокостью никогда нельзя покорить человеческую душу. Господь не приказал Петру покаяться, Господь не угрожал ему наказанием. Господь даже ничего не говорил. Один единственный взгляд подействовал на душу Петра сильнее, чем голос и слова, звучавшие в течение всей его жизни.

Быть может, в настоящую минуту Господь тайно действует на нас, хотя мы не замечаем этого. Вся наша жизнь складывается так таинственно, действие руки, формирующей нашу волю, так незаметно, что мы едва можем поверить, что тут действовала рука Божия. Господь создал чувствительное сердце Петра, и ваше, и мое, для того, чтобы на него могла действовать Его кротость.

Да, мы совершенно ошибочно понимаем Господа, если мы думаем, что Господь сурово обращается с нашей душой. Если мы спросим себя, что всего сильнее влияло на нашу жизнь, то часто мы должны будем ответить, что это были немногие тихие голоса, наставлявшие нас, это были веяния, проносившиеся через нашу душу так незаметно, что мы не могли бы сказать, откуда они пришли и куда ушли.

Все великие физические силы мира невидимы и молчаливы. Одна из главнейших — тяготение — действовала в течение тысячелетий так бесшумно, что тысячи мудрейших людей прошли мимо, прежде чем одному чуткому уху удалось уловить звук ее шагов. И великие духовные силы, направляющие мысли человека к Богу, к правде и добру, заставляющие его, в вихре страстей, вспомнить о том, что у него есть душа, и подумать о вечности, — силы эти проявляются не в предостережениях в виде смерти, уносящей наших ближних вокруг, не в угрозах грядущего суда, не в возмездии настоящей жизни, хотя все это и оказывает известное влияние на нас, — но в тихих голосах, проникающих в душу, подобно взгляду Христа на Петра, и обращающих чувствительное человеческое сердце к Богу.

Лицо, похожее на лицо давно умершей матери, мелодия детского гимна, вызывающая чистые воспоминания детства после долгих грешных лет, отрывок старого позабытого текста Библии — вот посланники небес, приводящие людей к Господу. Некоторые думают, что Христос станет потрясать сердце грешника, пока оно не откроется Ему. Но пусть они знают, что Господь редко действует этим путем. Тихое воскресное богослужение, мягкий шепот псалма или стиха, стон нашей совести и глубокое стремление сердца к совершенству — вот способы, какими действует Христос.

Пусть же не забывают этого трудящиеся для Христа, пусть они хорошо изучат способы, которыми влиял Христос. А те христиане, которые увидят, что их грубые орудия оказались непригодными для спасения душ, пусть они поищут для себя урок в словах Господа: «Большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, (и там Господь)» (3Цар. 19:11–12).

Из рассказа о покаянии Петра мы узнаем, что духовный опыт — большая сила. Петр горько заплакал. Когда Господь, обернувшись, посмотрел на Петра, в памяти последнего, в одно мгновение, предстала вся его вина. И что оставалось делать Петру, как не заплакать горько? Заставим же себя и мы сегодня восстановить в нашей памяти всю нашу жизнь, и пусть взгляд Предвечного укажет нам всю нашу неправду прошлого. Если же мы не проливаем таких горьких слез в нашей религиозной жизни, то это не потому, что наш грех меньше, чем грех Петра, но потому, что у нас меньше благодати, чем у него.

Напрасно стараемся мы утешить себя мыслью, что наш грех ничтожен по сравнению с грехом Петра. На земле существуют великие грехи, но нет ничего соответствующего понятию — малый грех. Самый маленький грех — все-таки грехопадение, падение от Господа, а упасть от Бога — это значит упасть с самой величайшей высоты вселенной. Грех не имеет никакого отношения к его величине. Наш сегодняшний или вчерашний грех может быть таким же великим, как грех Петра, Давида или иных многочисленных грешников, упоминаемых историей или на которых указывает Библия, как на маяки для всего человечества.

Всякий, когда-либо совершенный грех, требует горького покаяния. И если мы видим в религии человека мало душевного волнения, то это потому, что в ней мало самоуглубления. Пусть человек поразмыслит спокойно над своей жизнью. Пусть он вспомнит, как поступил с ним Господь с той минуты, когда он впервые пролепетал имя Божие. Пусть затем он подумает и над тем, как он поступал по отношению к Господу с тех пор, как сделался способным грешить. И когда он вызовет картины прошлого — забытые грехи, один за другим, целой вереницей восстанут в его мыслях. Разве не пробудится тогда в его сердце сильное волнение, которое найдет себе исход в слезах?

Только следите, чтобы религиозное волнение устремилось по настоящему руслу, чтобы оно перешло в действие, чтобы оно не осталось только нервным возбуждением. Без сомнения, слезы Петра были благотворные для него, горечи этой покаянной ночи он обязан сладостью всей дальнейшей жизни.

Покаянию свойственно одиночество. Петр вышел вон. Когда Господь обернулся, Он посмотрел на Петра. Никто не обратил внимания на этот молчаливый обмен взглядами. Но этот взгляд произвел свое действие. Он сразу сделал одиноким Петра, выделил его из всей остальной толпы. Едва ли в ту ночь был еще один человек в Божьем мире более одиноким, чем Петр со своим грехом.

Людям известны два рода одиночества: одиночество пространства и одиночество духа. Рыбак в своем челноке, среди безбрежного моря, чувствует одиночество пространства. Но его одиночество ненастоящее. Образы людей, дорогих его сердцу, тут же с ним в челноке. Мысли его полны ими. Но Петр испытывал одиночество духа. Расстояние более широкое, чем море, отделяло изменившего Господу ученика от всех остальных людей и заставляло его плакать в одиночестве.

Когда Господь говорит, — Он не любит, чтобы чей-нибудь иной голос заглушал Его слова. Вот чем объясняется то важное значение, какое придается уединению во всякой истинно религиозной жизни. Конечно, могут быть нездоровые преувеличения в ту и другую сторону — их следует избегать.

Некто сказал, что талант развивается в одиночестве, а характер среди жизненных бурь. И если правда, что религиозный характер вырабатывается среди борьбы мира, то также верно, что и религиозные таланты совершенствуются в спокойном, уединенном созерцании и в общении с Богом. Какого глубокого сожаления достойны те верующие, вся религиозная жизнь которых проходит только публично. Самый божественный опыт, освящающий сердце христианина, остается чужд тому, кто не знает, что значит удалиться иногда на несколько дней или часов от людей и быть одному с Господом.

Но что дало особую красоту одиночеству Петра, так это было то, что он удалился вовремя. В покаянии Петра мы видим не только силу в одиночестве, нас поражает его непосредственная быстрота. Петр вовсе не был вынужден уйти. Он мог остаться на своем месте, ничего не страшась. Но Петр не дал пройти времени между его грехом и покаянием.

Господь смотрел на нас, когда мы грешили, но мы не поступали подобно Петру. Мы часто уничтожаем благодать покаяния, ожидая, чтобы грех сделался давним. Мы нарочно делаем это. Нам кажется, что время смягчит остроту греха и уничтожит его горечь. И мы откладываем наше покаяние, пока, по нашему мнению, острота греха не притупится. Как будто время, как будто вечность могут поступок грешника сделать менее гнусным. Время не уменьшает греха и напрасно люди стараются дождаться, пока грех будет казаться маленьким, чтобы избавиться от него покаянием.

Истинное время для покаяния — это то время, когда мы согрешили. И может быть это теперь. Петр раскаялся тотчас по совершении греха. Он покаялся не на смертном ложе, не в преклонные годы, но тогда, когда согрешил. Многие люди откладывают часы своего покаяния, откладывают настолько, что умирают без покаяния. Они до тех пор не хотят замечать, что Господь обращается к ним, пока Он не обратится и не посмотрит на них в день суда. И только тогда они выйдут, чтобы заплакать, но тогда они выйдут навстречу темной ночи, у которой нет рассвета. Вот чему учит нас раскаяние Петра.

Когда Господь говорит, Его глас звучит, подобно громовому раскату, но в то же время, когда Он говорит, Его речь так тиха и нежна, что никто не может услыхать этого шепота, кроме нас. Быть может и сегодня Господь обернулся и посмотрел на кого-нибудь из нас, и чья-нибудь душа уже вышла вон, чтобы горько заплакать.