Нескладуха кругом

Павел Пащенко

- Не говори мне, братушка, про Бога, все равно не поверю, - возражал мой кузен лет на двадцать старше меня. - Не говори. Бога нет!

- Василий Дмитриевич, ну как можно отрицать то, о чем не знаешь?

Высокий ростом, дородно-крепкого сложения, с упрямой бычьей шеей и круглой, коротко остриженной головой, человек был непоколебим. Всю жизнь работал руками, тяжко напрягал спину, таскал шпалы и рельсы, ремонтируя железные дороги, а придя домой, ужинал и рано ложился спать. Кроме изредка «интересных статеек» в газете, он ничего не читал.

- Ты грамотный - и веришь, а я не токмо университетов, я в школу почти не хаживал - и не верю. Кто же из нас темнота?

Парадокс! Он гордился своей позицией и смотрел на меня свысока.

...На его глазах белоказаки зарубили шашками отца и двух родных дядей...

Не успокаивалась коловерть гражданской войны в России. Уж сколько раз на Дону и вокруг менялась власть: то красные наступают, то белые... Всполошился хутор Верхоломов. Казаки всеми семьями бросились в бега: на бричках хозяйский хлам, куры в закрытых корзинах, лохуны-рванье, горшки и ведра, всяческий скарб, а поверх него - дети, бабы, старики и мужики, какие к белым не примкнули: коровы на привязях плелись следом. Кругом до горизонта самого - выжженная степь, а над обозом пыль... Но далеко ли так уйдешь? - Догнали их белоказаки, засверкали над головами сабли.

- Руби хохлов, они к красным бегут! - орали, гарцуя на озверевших конях вокруг бричек, тарантасов, шарабанов.

И секли мужчин, хватавшихся руками, поднятыми кверху, для защиты за клинки-молнии. Дикий вопль, надрывный визг, ржанье коней, отчаянный рев и мольба о пощаде - все смешалось над беженским обозом, настигнутым в жаркой степи. Лютовала рубка. Дети Дмитрия Степановича (их шестеро) да жена и старая бабушка возопили к Богу. До того часа неверующими были, а тут к Господу простерли руки.

- Молитесь! Молитесь! - заставляла старая. - Просите Бога, чтобы спас отца!

- Господи, если Ты есть, спаси нашего батю! - призывал и Василек вместе со всеми. Тогда ему было четырнадцать лет. - Защити! Спаси! Я поверю в Тебя, если Ты сохранишь нам отца...

Но белоказак, скаля фарфоровые зубы, перегнулся с седла - и сабля его с посвистом упала на шею Дмитрию Степановичу. И еще, и еще раз, пока окровавленная полоса наточенной стали не доканала насмерть...

- Не говорите мне никто, что Бог есть. Его нету! - утверждал после этого всю свою жизнь Василий и приводил довод: - Как ни просили мы Его, но Он не услышал... Вранье все это, выдумки!

- Брат, сначала надо принять Христа, быть Его чадом и не искушать... Ведь написано: по вере вашей будет вам, - говорил я Василию. - Он содействует ко благу не чужим, а Своим детям...

Говорил, но он в ответ только ухмылялся.

Тяжело и безотрадно жил Василий в многодетной семье без отца. И когда женился, свое гнездо свил, тоже не мягко стлалось ему, не сладко елось. Сбежал самовольно из колхоза в город, где жила его замужняя тетка, но беспаспортного мужика нашли скоро, за побег судили и упекли в сибирские трудовые лагеря на три года.

Старшая дочь Василия умерла рано. За нею - и вторая. Легла в постель вечером во здравии, а утром не проснулась... Он же маялся с больной женой долго: «Давление, давление...» Под конец парализовало ее - и через неделю похоронили. Еще две дочери жили на стороне... горькой жизнью. Нескладуха кругом!

- Вот уж один ты, брат, остался, - говорил я. - Прислушайся к тому, что скажу тебе...

- Ты это мне про Бога опять? - прервал он меня. - Нет Его, я уже сказал.

Я приглашал Василия жить к себе. Плохо одинокому. Да ведь уж старый, без присмотра, но он наотрез отказывался. Не знал я, что у него была болезнь - недержание мочи. Он стеснялся и скрывал ее. И вот, вдобавок простудился, попал в больницу и уже не выздоровел.

Умирал Василий трудно, тяжко. Смотреть жутко. Он был без сознания, но некогда крепкое и сильное тело его еще цеплялось за жизнь. Он боролся со смертью. Плоть его отчаянно кидалась на больничной койке, судорожно билась, как вынутая из воды и задыхающаяся рыба. Похоже, что кто-то манил его куда-то, звал в некое темное царство, уговаривал, тащил Василия, а он, видимо, понимал недоброе, роковое и отвечал ему как мог. «На вот тебе, сатана! Не заманишь! Не пойду!»

Он сопротивлялся смерти упорно и долго. Он ее уже видел. С косой ли она была, без косы ли? Не хотел, не поддавался. А она смеялась: «Ну, куда ты от меня денешься? Ты мне давно продал свою душу. Ты - мой!»

«Нет, нет, не пойду!» - Он отмахивался руками, брыкался ногами, всем телом изворачивался...

Мы спросили врача, что это такое? Что с умирающим?

- Борется он с кем-то. Видите? - ответил врач и добавил: - В моей практике такие смерти частые. Иные люди уходят из этой жизни тихо, даже как-то радостно, с улыбкой на устах, но большинство - так, как этот.

Василий умирал, не познав Спасителя, не примирившись с Богом. Хотя бы на минутку вернулось к нему сознание, и открыл бы он глаза, чтобы рассказать нам, стоявшим у его смертного одра, рассказать то, что видел он, с кем боролся. Однако «...оттуда к нам не переходят» (Лк. 16:26).