Хлеб, вода, воздух

Родион Берёзов

«Хлеб наш насущный дай нам на этот день», – такими словами повелел Христос молиться о дневном пропитании. Мы любим повторять эти слова. Хлеб – основа нашей жизни, благоденствия и благополучия. Как все люди, я всегда думал, что без хлеба наше бытие лишено главной радости. Но однажды я понял, что для всех нас прежде всего нужен... воздух!

Это было во время Второй мировой войны. В холодный октябрьский день я шел в колонне военнопленных. Нас вели по российским дорогам – проселочным, извилистым, узким. В каждой шеренге было по четыре человека. Все были в шинелях. Но я не успел получить шинель перед боем и попал в плен в телогрейке. Непрекращавшийся дождь стегал меня по коленям. Промокла тонкая летняя пилотка. Дождь затекал за воротник. За плечами висел походный мешок. Это было мое спасение: в мешке я нес полученные из Москвы накануне боя сухари. Изредка на ходу я снимал мешок, чтоб взять четыре сухаря – для всех по одному в моей шеренге. Нам ничего не давали уже три дня. Многие качались от слабости. Но отставать нельзя было: таких немедленно при-стреливали. В пути мы видели много убитых. Они лежали слева и справа от дороги в различных позах.

Чтобы не упасть, мы держали друг друга под руки. Вышли на широкий большак. Здесь трупы попадались чаще. Многие лежали вверх лицом. У некоторых были открыты глаза. Дождь обмывал лица убитых. Струйки воды текли по щекам. Казалось, что убитые плачут.

Смертельно хотелось пить. Мы были мокрые от дождя и от пота. Позади остались десятки километров, а мы шли и шли, качаясь от усталости и тоски. Конвоиры менялись. Командование считало, что сытый солдат может утомиться, а голодный, не евший три дня, промокший до нитки военнопленный должен забыть об усталости, если не хочет лежать возле дороги и плакать дождевыми слезами.

В каждой деревеньке, возле калиток и окон, на нас смотрели молчаливые, грустные женщины. Они ничем не могли нам помочь. «Страдальцы», – слышали мы тихий шепот. Все, чем они могли порадовать нас, была вода. Они выносили ее ведрами. Но пить нужно было на ходу, не отставая от колонны. Человек, шагая, тянул драгоценную жидкость из кружки, а женщина, тревожно оглядываясь по сторонам, шла за ним, чтобы взять кружку и напоить другого.

В одном месте мы увидели колодец. Колонна рассыпалась. Все ринулись к колодезному срубу. Кто-то схватил бадью, прикрепленную к деревянному гладкому шесту. Колодезный журавль уже наклонился над срубом, но в это время раздалась стрельба конвоиров. Воды не успели зачерпнуть. Пустая железная бадья, стремительно вылетая из сруба, стукнула по подбородку того, кто мечтал напиться первым, и раздробила ему челюсть. Он со стоном упал возле сруба. Подбежавший конвоир пристрелил его как главного виновника беспорядка.

После заката солнца мы пересекли железнодорожную линию. Показался поселок. Запахло мирным дымком. На отшибе виднелся деревянный дом с вывеской: «Школа». При школе был двор, обнесенный высоким забором. Нас загнали туда. Кто-то пустил слух, что сейчас будут раздавать еду. Давя друг друга, мы протискивались поближе к начальству. Но раздался выкрик переводчика, что кормить нас будут завтра. Все пали духом, но протестовать боялись. Протестуют люди, а мы были серой, жалкой, грязной, беспомощной и бесправной массой.

На ночлег нам было приказано разместиться в школе. Помещение было без перегородок. Вероятно, их сняли уже во время войны для каких-то надобностей.

Когда все здание было забито людьми, донесся приказ начальства потесниться, так как многие еще толпились во дворе. Уплотняться нужно было в темноте. Слышались проклятия, стоны, крик, ругань.

Так как я протиснулся в помещение одним из первых, мне посчастливилось занять место у окна, закры-того снаружи ставней.

Когда все люди были загнаны внутрь, поступило распоряжение: поставить у дверей высокую кадку «для всяких надобностей».

У многих еще оставалась махорка. Кое у кого были спички. Внутри уже с первой минуты нечем было дышать. Табачный дым и смрад из кадки отравляли воздух. Задыхаясь, я повернулся вниз лицом – в надежде найти в деревянном полу какую-нибудь щель, через которую будет проникать воздух, но такой щели не оказалось. Голод был забыт. Даже о воде не думалось в те мгновения. Хотелось только вздохнуть полной грудью. Пусть смерть, но на чистом воздухе! Пока еще не угасло сознание, я изо всей силы ударил в ручку окна. Окно распахнулось, раздвигая двухстворчатые ставни. Поток свежего осеннего воздуха с первыми ранними снежинками хлынул в наше логово, но в ту же минуту возле окна застрочил пулемет немецкого часового. Я порывисто захлопнул окно. От сильного движения звено выпало из рамы. Раздался звон разбиваемого стекла. Это послужило сигналом для других пленных, лежавших возле окон. Они не открывали их и не закрывали, а просто разбивали стекла кулаком.

Засыпая, загадал: пусть сновидение подскажет, останусь ли живым. Приснился пробегающий московский трамвай, переполненный пассажирами. Трамвай летит, не делая остановок, чтобы никого больше не брать. Я цепляюсь на ходу. Сначала вишу, как и многие, на подножке, потом пробираюсь внутрь. Проснувшись утром, с радостью думаю: «Значит, все-таки зацеплюсь, не соскочу, не буду пристрелян, уцелею в плену...»

На рассвете нас подняли и куда-то повели, сказав, что покормят «там». Кто-то объяснил, что это в лагере военнопленных.

И снова мы шли. Дул ветер со снегом. Было холодно и голодно, но теперь я был сыт воздухом – чистым российским воздухом Смоленщины. От слабости кружилась голова, но я верил, что под этим ветерком со снежинками я осилю трудную дорогу: меня будет подкреплять свежий воздух!

Я шел и думал: «О тебе, мой бесценный воздух, я знаю, потому что дышу полной грудью, потому что вижу, как шевелятся ветви на деревьях, а по небесному простору плывут облака... В годы юности я вдыхал тебя вместе с ароматом сжатого хлеба, отдыхая в окружении теплых тяжелых снопов под неумолчное стрекотание кузнечиков и под успокаивающее мерцание далеких звезд. Ты манил меня на горные вершины, в березовые рощи, в тенистые дубравы и в зеленые луга. Ты пропитывал вынесенное на мороз белье каким-то особенным запахом, и, когда его приносили в комнату, твоя свежесть была так чарующа, что все по-детски переглядывались от удивления».

В память моего спасения в ужасную ночь немецкого пленения я в своих молитвах не забываю поблагодарить Бога за воздух, без которого не мог бы прожить и несколько минут.

А разве без Бога я прожил бы на свете до этой поры? Без Него я давно бы задохнулся в смраде неверия, кощунства, самонадеянного эгоизма и преступной беспечности.

О Господи! Ты – воздух моей души! Чем воздам Тебе за все Твои благодеяния ко мне?