Легкий способ избавиться от ностальгии

Любовь Сергеева

В начале 80-х прошлого века это был очень перспективный поселок городского (!) типа. Крупный машиностроительный завод, узловая станция с красивым «сталинским» вокзалом, развитая инфраструктура – две средние школы, больница с поликлиникой и многочисленными отделениями, детский садик и ясли, два Дома культуры (старый и новый), несколько довольно больших магазинов, один из которых гордо именовался «универмаг» и светился темными вечерами неоновыми буквами. Под их холодным светом прогуливалась молодежь, направляясь в глубь небольшого сквера, где на ступеньках памятника, под сенью кепки дедушки Ленина распивала портвейн и курила «Астру».

Дома были в основном частными, с огородами и садами, но на окраинах уже высились первые пятиэтажки с детскими качелями и песочницами во дворах. Были две библиотеки, взрослая и детская, а еще военкомат, почта,  небольшая гостиница, отделение сбербанка, призывавшего хранить деньги именно в нем. На площади, где проходили обязательные два раза в год – 1 мая и 7 ноября – демонстрации и где располагалось здание райкома КПСС, был еще один памятник вождю мирового пролетариата, побольше, но все с той же зажатой в кулаке кепкой.

В те времена назревали события, позволявшие надеяться, что перспективы поселка расширятся еще больше: через него проходил знаменитый газопровод Уренгой – Помары – Ужгород, предназначенный для транспортировки газа в страны соц-лагеря. Поэтому местные жители в волнении и трепете ожидали приезда рабочих из ГДР. А когда те прибыли, то реальность превзошла самые смелые предположения. Во-первых, все они были немцами, из-за границы, самой всамделишной! Во-вторых, носили умопомрачительные рабочие комбинезоны удивительного синего цвета, в-третьих, на всех экскаваторах и миникарах были наклейки с тремя буквами – «DDR», что вызывало удивление (почему не «ГДР»?), а в-четвертых, конфеты, оказывается, по-немецки назывались «бонбон».

Оживление чувствовалось во всем. В школах прошли классные часы на тему «ГДР – родина Карла Маркса», а очередные выпуски стенгазеты были посвящены немецким пионерам. Трудовые коллективы вызывали строителей газопровода на социалистическое соревнование. Сельсовет быстренько переименовал улицу Колхозную в улицу имени Тельмана, а Совхозную – в улицу Дружбы.

Дородные продавщицы в продовольственных отделах, жеманно отводя в сторону свисающую с потолка прямо над головой покупателей лентуловушку, всю облепленную мухами, улыбались золото-зубыми ртами и отвешивали заграничным клиентам дорогущую копченую колбасу по 7,20, также слегка засиженную мухами по причине долгого пребывания на витрине, – местные ее не брали из-за дороговизны. На субботних дискотеках девушки были необыкновенно нарядны: высота каблуков туфель стремительно увеличивалась, а длина юбок стремительно уменьшалась. Местные парни ходили по улицам сплоченными группами, пьяные и решительные, готовые в любой момент вступить в международный конфликт. В общем, жизнь бурлила, кипела и переливалась разноцветными красками радужных надежд. Как это было давно! Однако, отдаляясь во времени, картинка детства не тускнеет, наоборот, приобретает новые оттенки, которые с каждым годом добавляет ностальгия.

* * *

Электричка останавливалась на всех полустанках, имевших «оригинальные» названия: «78-й километр», «82-й километр», «85-й километр». Входящие пассажиры здоровались с уже сидящими, поскольку на этом маршруте все друг друга знали. Ехали с ночной смены обходчики путей и стрелочники. Женщины средних лет, загорелые, в летних сарафанах, везли на рынок корзины с малиной и куриные яйца в эмалированных ведрах. Несколько мужчин в болотных сапогах и с удочками в руках шумно обсуждали предстоящую рыбалку. Чистенькие старушки в беленьких платочках ехали в «район» по своим собесовским делам.

Бесстрастный голос объявил мою остановку.

Я вышла на нагретый солнцем перрон и, пройдя через прохладный полумрак «сталинского» вокзала, оказалась на пыльной улочке, где все знакомо и незнакомо: вот обветшавшее здание местной гостиницы, а вот яркая новостройка магазина с кричащей надписью, за ней стадион, куда мы бегали зимой на каток. А вот булочная, где также над головами покупателей свисает засиженная мухами лента, а под модным козырьком развевается пожелтевший тюль, прикрывающий вход. Вот заколоченные окна старого корпуса больницы с желтыми кирпичами, с детства памятными, а вот ворота новой поликлиники.Все также на тротуаре торгуют семечками и ранними яблоками, а мимо проносятся старые «москвичи» и престижные «джипы».

 Все также Ленин машет кепкой, осеняя теперь ею пивные зонтики с надписью «Три медведя». Вот парк, где мы в пятом классе высаживали деревца. Теперь он суров и темен от огромных кленов и тополей, а посредине – памятник погибшим в Афганистане и Чечне. Подхожу ближе и вижу знакомые фамилии – я знала этих людей тогда, в «светлом» прошлом.

Школа… «Как много в этом звуке» каждому слышится свое. Слышится звонок на урок или на перемену, скрип мела по коричневой доске, смех одноклассников, строгая речь учительницы, плач обиженного первоклашки, обзывалки и дразнилки, ожесточенное пыхтение молчаливой драки.

Школа по-летнему пустынна и темна, шагаю по ее скрипучим деревянным полам, прохожу дальше, касаясь рукой старых перил лестницы на второй этаж. Нет уже пионерской и комсомольской символики, нет плаката «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» и картины Василия Пукирева «Неравный брак». Двуглавый орел сменил серп и молот. Из открытых окон доносятся детские голоса со школьного стадиона. Останавливаюсь перед запертой дверью своего класса, слегка толкаю ее и захожу в детство.

* * *

– Ну что, прокатимся по родным просторам? – широким приглашающим жестом он распахнул дверцу «шевроле».

– Саша, привет! – радостно протягиваю руку

.Мальчик, с которым все школьные годы сидела за одной партой, стал большим начальником в поселке. Все уважительно называют его по имени отчеству, заискивающе заглядывая в глаза. Помню его увлечение математикой и рисованием, аккуратность, больше свойственную девочкам, точные, основательные ответы у доски.

Он протягивает мне руку. Она дрожит, хотя он и пытается скрыть это. Бесполезно. Как бесполезно спрятать тяжелые мешки под глазами, какие-то мутноватые зрачки. Потрясенно молчу. «Это же алкоголизм», – панически проносится в голове.

– Как жизнь? Удалась?

– В общем-то, да. Женат, две дочки. Правда, с женой сейчас не очень отношения, ругается, что выпиваю. Но я же имею право – работа нервная, ответственность.

Дрожащие пальцы пытаются зажечь позолоченной зажигалкой дорогую сигарету. Он жадно затягивается дымом:

– Ну что? Сначала на кладбище?

– Давай на кладбище…

* * *

Жарко – ужас как. Заросшее кустами и деревьями сельское кладбище привольно раскинулось на окраине. Ни ветерка, ни малейшего движения воздуха. Все застыло в этом городе мертвых. Только треск кузнечиков, полеты шмеля и карканье ворон. Я спотыкаюсь о корни, цепляясь руками за оградки, чтобы не упасть. Подол платья усыпан репьями, на которые уже не обращаю внимания. Больше часа мы бродим в поисках одноклассников. Четверых уже нашли, остались двое.

– Вот здесь Юлька лежит, – рассказывает Саша.  – В начале 90х работала у нас на шоссе, ну, ты понимаешь...

Он косится на меня. Я понимаю.

– Однажды нашли ее на обочине, несколько дней пролежала, видно, выбросили из машины.

Смотрю на полустертую фотографию девушки. Она совсем не изменилась, как я ее помню в подростковом возрасте. Она не успела измениться.

– А вот Светка. Дежурила на переезде, заснула ночью. А морозы в том январе стояли за тридцать. Она печку растопила сильно. А дело было под старый Новый год. Шутники из поселка и заткнули трубу старой елкой. Угорела. Утром сменщица нашла, не откачали. Пацану ее сейчас, наверное, уже лет двадцать. Тогда годовалым был. Бабушка воспитала, с мужем-то она толком и не жила

.Ее я тоже хорошо помню. Кудрявые светлые волосы, застенчивая улыбка, слегка забитая девчушка в нашем передовом, правофланговом отряде пионеров.

– А вот Серега. Всего четыре года назад умер. Воевал в Чечне. Вернулся какой-то странный. Ни с кем не общался, молчаливый, замкнутый, все на дачу ходил. Так и не женился. Умер как-то тихо. Оказалось – лейкоз.

Вот его я помню плохо. Действительно, какой-то тихий был, незаметный.

– Ну что, красавица, все улыбаешься? Здравствуй, здравствуй, Лика!

Мы приближаемся к свежей могиле, буквально заваленной цветами. Памятника еще нет, деревянный крест с яркой фотографией эффектной женщины.

– Окунулась в прорубь на Крещение. Гнойный плеврит, не спасли.

Помню, помню Анжелику. Красавица была. Учеба не занимала главное место в ее жизни. Дискотеки, мальчики, магнитофонные записи – шик, блеск.

Бредем дальше.

– Еще один Серега. Убили его за бутылку водки. Пил по-черному. Как-то отправили в магазин за «догонкой», а он не донес. Дружки рассердились и забили. Я тогда еще в институте учился, на похоронах не был.

Фотографии нет, пытаюсь воскресить в памяти его образ. Получается плохо. Вот маму его помню. Тихая, замученная бытом женщина, она работала на заводе. Вдруг становится очень ее жалко, и на глаза наворачиваются слезы.

– Ну, где же он? – бормочет Сашка, зажав губами очередную сигарету и яростно сражаясь с крапивой. – Где-то здесь лежит… А, вот он! Я же помню, что от входа недалеко.

Володя. На фотографии он как будто испуган. 1970–1997. Сгорел в автомобиле. Пьяная ночная поездка закончилась трагедией.

Выбираемся на асфальтированную площадку, где оставили машину. Сашка торопливо крестится на кладбищенские ворота. Усаживаемся в автомобиль.

– Ну что, в «Алкобренд»?

– Что это?

– Винно-водочный магазин. Встречу-то обмывать будем?Растерянно смотрю на него:

– Давай, сейчас к Ольге поедем. Она нас уже ждет.

* * *У Ольги дом большой. Вокруг разросшийся сад, огород, пышные цветники. Проходим по петляющим дорожкам в крытую беседку. Все стены обклеены бумажными иконами с ликами Христа, девы Марии и святых угодников – это вырезки из журналов, репродукции, календари. Старый диван, пара кресел, столик, на котором уже стоит сковорода с шипящей яичницей, тарелка с янтарными кусочками сала, крупно порезанный черный хлеб, помидоры, огурчики.

* * *

– Все свое, все свое, – хлопочет хозяйка. – Ой, ну как же ты собралась-то приехать?! Ой, ну ты – молодец! Коньячок будешь?

– Нет, не буду

.– Правильно, я тоже не буду. Нельзя, сейчас Петров пост

.– А мне налей, – говорит Сашка, уже протягивая рюмку.

– Ну, рассказывай, – она устраивается поудобнее в кресле. – Сколько раз замужем?

– Один.

– Ой, а я вот в прошлом году третий раз вышла. Правда, расписались в ноябре, а вот обвенчались только в январе.

– А зачем венчались-то, раз уже третий брак?

– А что ж, во грехе жить? Мне нельзя, у меня сын в семинарии учится. Правда, первые двое батюшек, к которым за благословением обращалась, не дали его, благословения-то. А третий дал. Юрка, это мой муж нонешний, пожертвовал на приход.

– А чего с первыми разошлась?

– Ну, один пил больно, а второй вообще странный был, какой-то весь праведный. Даже не ругались. Выгнала я его – надоел. Ты поселок-то наш посмотрела?

– Только дорогу до школы и кладбище.

– Вот давай с тобой сходим по старым местам, прогуляемся.

* * *

Мне кажется, что я помню каждую выбоину и трещину в асфальте, каждое дерево и куст, каждый забор и скамейку. Все узнаваемо, все проступает сквозь туман лет. Вот полуразрушенный старый клуб, в котором располагалась музыкальная школа. Рушащееся здание обнесено глухим забором. Вот затененная дорожка, ведущая к заводской проходной. Вот игровая площадка с заржавевшими каруселями и одиноким грибком над песочницей.

Заходим в магазин и покупаем килограмм груш и шоколадку.

Прохладный, темный подъезд, кнопка звонка.

– Первой подходи, пусть сюрприз будет, – шепчет Ольга.

– Здравствуйте, Лидия Ильинична, вы меня узнаете?

– Нет, – растерянно качает головой старушка небольшого роста, со стрижеными прямыми волосиками с остатками рыжей краски на концах, в летнем домашнем халате. Конечно, она изменилась. Но с каждой секундой сквозь паутину времени все больше проступают знакомые черты строгой классной руководительницы: с прямой спиной, испытующим взглядом учителя и с золотыми серьгами, тяжело оттягивающими мочки ушей.

Ахи, охи, вздохи: «замечательно выглядите», «бесконечно рада», «как хорошо, что приехала», «а помните»… Пухлые альбомы, выпадающие из них черно-белые фотографии, надписи на память, засушенные цветы выпускных вечеров прошлого века.

– Меня не забывают! – гордо сверкают очки. – Вот ремонт ребятки сделали, сами и мебель двигали, и обои клеили, и потолки белили. Каждую неделю обязательно навещают. И хочу заметить, что так не к каждому учителю относятся, только ко мне!

Зря она это сказала. Вдруг сразу вспомнилось все то, что избирательная память спрятала далеко, прикрыв флером сладкой ностальгии. Вспомнились «разносы» за неактивность в пионерской работе, подозрительные взгляды, длинные классные часы по антирелигиозной тематике, атмосфера нездорового соперничества и фамилии любимчиков. Воспоминания были неожиданными, даже шокирующими своей внезапностью и обидностью.

– Ну, как жизнь сложилась? Машина, квартира, мужья?

Последний вопрос окончательно разрушает тот образ, что был создан тоской по детству. Несколько суетливо прощаемся, ссылаясь на то, что не хотим утомлять своим визитом.

– Давай к детской библиотеке сходим! Я так любила туда бегать. Помню читальный зал, столы в ряд, настольные лампы под маленькими зелеными абажурами. И книги Дюма, Майн Рида, Купера…

– Так нет этой библиотеки. Снесли. Там теперь храм построили, я в него хожу. Кстати, знаешь, кто там поет? Лидия Степановна. Помнишь?

Хорошо помню свою учительницу по скрипке. У нее сильный, красивый голос. Сразу в памяти возникла картинка: актовый зал музыкальной школы, поселковый хор и Лидия Степановна, солистка. И слова: «И Ленин, такой молодой, и юный Октябрь впереди!»

– Тогда зайдем в книжный магазин.

– У нас такого нет. Закрыли лет пятнадцать назад.

* * *

Вечереет, вновь сидим в иконной беседке, пьем чай. Ольга продолжает перечислять одноклассников и их судьбы:

– Олег начальником ГАИ работает, важный, не подойдешь. Наташка тут у нас в парикмахерской. С первым развелась, сейчас вроде бы живет с кем-то. Славка сейчас третий раз женат, в Пермь уехал, причем жену у брата отбил. Владик… Что не помнишь, какой? Ну, он в третьем классе к нам пришел, полненький такой, так он сидит, вроде за разбой. Танька где-то потерялась. Говорили, что вены себе резала, но никто не знает, спасли или нет. Игорь врачом стал, в нашей поликлинике работал, да с медсестрой любовь закрутил, так жена его в область увезла, а здесь сын растет. Про Светку и рассказывать нечего. Мужей нет, детей нет. В соседней области в институте преподает, вроде бы профессор…

Ее рассказ бесконечен. Я уже давно не слежу за ним. Усталость сковывает тело, но огромное количество информации, впечатлений лихорадит голову. Мотыльки летят на свет лампы. Кузнечики надрывают уши свои стрекотом, и на фоне темно-фиолетового неба чертят зигзаги летучие мыши.

* * *

Электричка медленно ползла, останавливаясь на всех полустанках. Молодые мамаши пытались урезонивать шаливших ребятишек, которым было скучно смотреть в окно вагона. Какой-то парень с длинными волосами и с черными кожаными браслетами на руках, развалившись на сиденье, отбивал ногой в такт музыке, что ревела у него в наушниках плеера. Два глуховатых старичка громко ругали современную жизнь, многозначительно растягивая слова:

– А теперича каждый работает охранником. Кого ни спроси – ты где? В охране… Никто к станку-то не хочет…

Чувствую себя разбитой, расстроенной, опустошенной, как будто из меня вытряхнули все нужное, важное. В голове – абсолютная каша из жен, любовников, детей, институтов, предприятий, городов, в которых продолжают жить, трудиться, жениться, гулять, спиваться и умирать мои одноклассники.