Почему я не боюсь смерти?

Борис Зудерман

Хочется ли в небо? Пока нет

Молодежная конференция. Я сижу впереди, посреди старших братьев (или «страшных», как их здесь в народе называют), а передо мной несколько сот молодых людей. А это значит несколько сот красивых лиц, задорных улыбок, сверкающих глаз. Прекрасное пение, волнующие свидетельства, талантливые стихи. По ходу программы ведущий объявляет исполнение песни под названием «Хочется ли в небо?» Вперед выходит небольшая музыкальная группа, молодая сестричка берет микрофон. Лет ей эдак 16, глаза сверкают, губы подрагивают, кажется, дай ей повод, они тут же расползутся в широкой улыбке. В зале кто-то прыснул, но взгляды старших братьев тут же восстановили тишину.

Что-то несовместимое было в этом исполнении. Если бы вперед вышла, опираясь на тросточку, старенькая, уставшая от тяжкой земной юдоли сестра, в потертой кофте и дырявых калошах, мы все бы ей с ходу поверили. Конечно, как тут не хотеть на небо?! Но тут... Да какое небо? Вы это о чем? Им ведь хочется еще жить да жить. Ездить с молодежью по церквам, ходить в походы. Влюбиться и быть любимой, не спать всю ночь от волнения и шептать: «Он – не он? Любит – не любит?» Потом иметь хорошего мужа и прелестных деток. Ходить на работу и объездить белый свет. Иметь свой домик и красиво его обустроить. Да какие только планы человек не кует в 16 лет?! И в 18, и в 20 тоже. И даже в 30 и в 50. Глядя на лица участников молодежной конференции, мне стало ясно, что большинство из них не ринутся занимать место в очереди, которая стоит в вечные обители. Большинство еще хотят пожить. Хотя там были и исключения, но о них позже.

Некто сказал: «О Боже, занеси меня в тетрадь с припискою „пока не забирать“». А недавно умерший со-основатель фирмы «Эппл» Стив Джобс незадолго до своей смерти сказал: «Никто не хочет умирать. Даже люди, которые хотят попасть на небеса, не хотят умирать».

Ведь действительно, я знаю некоторых пожилых, тяжело больных христиан, которые ежедневно молятся, чтобы Господь забрал их к Себе. Им вроде бы очень хочется на небо. Но стоит им чем-то заболеть, как они тут же или сами мчатся к врачу, или начинают пить всякие настойки.

А что далеко за примером ходить?! Когда мне поставили диагноз неизлечимой онкологической болезни, моя жена и я вначале действительно все отдали в руки Господа. Но как только появилась возможность продления моих земных дней, мы сразу за нее ухватились. А сколько я получал рецептов, которые вроде бы в корне уничтожают рак! И все от верующих людей. Конечно, прежде чем решиться на химиотерапию, мы молились и советовались с братьями.

Но есть и другие примеры. Я посещал одного 80-летнего брата. Он был тяжело болен, но храбрился и по мере сил посещал служения. На столе у него лежала бумага из больницы, на которой был написан его диагноз: смертельная форма рака. «Ты понимаешь, что здесь написано?» – спросил я его после некоторой паузы. «Понимаю», – спокойно ответил он. «И что ты думаешь делать?» – «Да ничего, бумага пусть лежит, а рак пусть делает свою работу». Так он спокойно прожил еще несколько месяцев и потом в мире отошел в вечность. Я часто вспоминаю этого старца и желаю себе тоже такое смирение и такую веру перед лицом вечности.

Но это в 80 лет, в этом возрасте многое видится по-другому. А попробуйте пережить такое в 30! Или в 40, или даже в 60!

Мы все хотим жить. Хотя в наших проповедях, песнях и стихотворениях воспеваем красоту нашей небесной родины и желание попасть туда. Но это когда-нибудь, потом. Когда я достигну возраста пресыщенного годами Екклесиаста.

Как-то нелогично получается. Мы верим в прекрасную вечную жизнь, но цепляемся за полную скорбей и страданий земную. Знаем, что нас там ожидает нечто прекрасное, но прикладываем все усилия для продления земной жизни. По идее мы должны скорбеть о каждом прожитом дне, а мы благодарим за него. Мы должны стороной обходить все больницы, а мы порой часами сидим в очереди на прием к врачу или неделями находимся в стационаре. Мы должны скорбеть, если слишком долго задерживаемся в земной юдоли, а мы радуемся и благодарим Господа за долгую прожитую жизнь. При рождении ребенка мы радуемся, хотя знаем, что его, среди прочего, ждут скорби, болезни, лишения. А когда кто-то умирает, мы печалимся.

Нелогично! Но факт остается фактом – мы все хотим жить. И по той простой причине, что другую форму существования себе представить не можем. Мы не знаем другую жизнь.

Смерть – это для нас что-то совершенно неестественное. Потому что мы знаем друг друга только живыми. Мы привыкли к жизни. В телах, в которых мы находимся и через которые мы воспринимаем друг друга, пребывает жизнь. Она заставляет нас действовать, говорить, смеяться, чувствовать, переживать. Мы живем в наших телах, и мы привыкли к ним. Когда же жизнь покидает близких нам людей, то нам это кажется чем-то совершенно неестественным. Тело, в котором до недавнего времени еще бурлила жизнь, вдруг не реагирует. Оно абсолютно бездыханное, неподвижное, глухое и немое. И до него не дозваться, не достучаться.

Перед нами лежит только оболочка человека. Не он сам, а то, в чем он жил. Что-то очень важное покинуло его, ушло в неизвестность. Его личность, его эмоции живут теперь где-то в другом месте. Или они не живут вообще? И отсутствие жизни в этой оболочке пугает нас. Поэтому многие люди боятся покойников.

Лет десять назад мне довелось увидеть спектакль Николая Эрдмана «Требуется самоубийца». В нем есть одна впечатляющая сцена. Некий Семен Семенович Подсекальников решил покончить с собой. И вот он размышляет вслух:

«Предположим, что вы берете… и вставляете дуло в рот. И как только вы вставили, возникает секунда. Подойдем-те к секунде по-философски. Что такое секунда? Тик-так. Да, тик-так. И стоит между тиком и таком стена, дуло револьвера. Понимаете? Здесь тик. Здесь так. И вот тик – это еще все, а вот так – это уже ничего. Ничего. Понимаете? Почему? Потому что тут есть собачка. Подойдите к собачке по-философски. Подошли. Нажимаете. И тогда раздается пиф-паф. И вот пиф – это еще тик, а вот паф – это уже так. И вот все, что касается тика и пифа, я понимаю, а вот все, что касается така и пафа, – совершенно не понимаю. Тик – и вот я еще и с собой, и с женой, и с тещей, с солнцем, с воздухом и водой, это я понимаю. Так – и вот я уже без жены, без тещи… Это я даже совсем хорошо понимаю, но вот я без себя – это я совершенно не понимаю. Как же я без себя? Понимаете, я? Лично я. Подсекальников. Человек. Подойдем к человеку по-философски. Дарвин нам доказал на языке сухих цифр, что человек есть клетка. И томится в этой клетке душа. Это я понимаю. Вы стреляете, разбиваете выстрелом клетку, и тогда из нее вылетает душа. Вылетает, летит и поет: „„Осанна! Осанна!..“ Это я понимаю. Ну, а если клетка пустая? Если души нет? Что тогда? Как тогда? Как, по-вашему? Есть загробная жизнь или нет? Я вас спрашиваю. Я вас спрашиваю: есть или нет? Есть или нет? Отвечайте мне! Отвечайте!»

Последние слова актер проговорил громким голосом, стоя у самого края сцены и как бы вися над зрителями. Он вставлял паузы, давал зрителям как бы возможность обдумывать ответы. И никто не выкрикивал, не вставлял глупые реплики. В зале была могильная тишина. А потом, в антракте, в фойе тоже было очень тихо.

Что будет тогда? Пустота? Или что-то от нас останется? Большинство людей боятся ответов на эти вопросы, а значит, боятся и самих вопросов. Мы боимся этого незнакомого для нас состояния, а значит, боимся и перехода в него. Стив Джобс пишет: «И все равно, смерть – пункт назначения для всех нас. Никто никогда не смог избежать ее. Так и должно быть, потому что смерть, наверное, самое лучшее изобретение жизни».

Смерть: кто она и откуда?

Пока она вдалеке от нас, мы ее не боимся. Даже шутим по поводу смерти. Так Эпикур вроде бы когда-то сказал: «Самое страшное из зол – смерть – не имеет к нам никакого отношения, так как, пока мы существуем, смерть еще отсутствует; когда же она приходит, мы уже не существуем».

Пока люди гибнут в Индонезии от наводнения, мы вздыхаем, сочувствуем, но на этом все заканчивается. Смерть где-то вдалеке и нас не касается. Когда же мы узнаем, что среди погибших есть знакомые наших знакомых, все становится намного конкретней, она как бы приближается к нам. Если же умирают наши соседи, или коллеги по работе, или дальние родственники, мы начинаем задумываться, потому что на этот раз смерть прошла совсем рядом. Она стала конкретной. Оказывается, она действует не только за семью морями, в Индонезии, но и среди нас. Прокралась в наши ряды и скосила кого-то из наших, своих. Был человек: сосед, коллега, родственник – и вдруг его нет. И тем не менее мы все еще думаем, что нас она обойдет, она берет только других. Но неожиданно она вторгается в нашу семью, скашивает родителей, супруга или детей. И становится страшно. Оказывается, такое тоже бывает: вот она совсем рядом прошла, задела, вырвала кого-то из нашей среды, взяла с собой. Дохнула своим дыханием, мелькнула зловещей тенью и пошла дальше искать следующую жертву. Но когда-то она вернется. Не вечно же ей обходить нас, и меня тоже, стороной, она ведь никого еще не оставила на земле, никого не обошла своим вниманием. Никто не живет вечно.

Особенно зловеще личное переживание около смертного состояния. Когда врачи тебе говорят: «Мы спасли вашу жизнь. Еще сутки, и вас не было бы среди живых». Она, оказывается, была совсем рядом, стояла у твоего изголовья, смотрела на тебя. Равнодушная, холодная. И мороз пробегает по коже. И начинаешь задумываться. Я, оказывается, тоже смертен. Почему-то мы такое мыслим только о других. Они смертны, их она скашивает, их забирает. Но я – нет, меня она до этого как-то обходила, обойдет и в будущем. Во всяком случае, в ближайшем будущем. Один из героев Булгакова говорит: «Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен». И я внезапно смертен, и окружающие меня люди тоже. Когда в возрасте 79 лет скончался мой отец, то мы, конечно, скорбели. Хотя понимали, что возраст и что когда-то этот час должен прийти. Но когда погибла наша 26-летняя дочь, это был жестокий удар. Внезапность смерти, ее непредсказуемость ужаснули нас. На это никто не рассчитывал. Было такое ощущение, что произошла какая-то ошибка. Ну не ее же очередь! Рано! Почему это дочь раньше меня пошла этим путем? Сначала ведь смерть должна забрать моих родителей, потом меня, потом только дочь. Таков логический порядок. Или, может быть, мы сами такой порядок придумали?

А теперь смерть вдруг появилась около меня, обдала своим дыханием и заявила, что заберет меня, у нее есть права на мою жизнь.

Размышляя об этом факте, я пришел к выводу, что, по-видимому, проблема не в смерти, а в умирании. Быть вечно в раю у Господа хорошо и замечательно, но умирать – вот чего мы боимся. И этого никому не избежать.

Смерть царствует в жизни каждого человека. У нее своя логика, свой порядок, своя очередь. Хотя теперь следует задуматься о том, а кто же она, эта смерть? Кто за ней кроется? Кто ею командует? Чья она слуга? И что будет потом? Эти мысли волновали человеческое воображение уже давно, и не просто волновали, а тревожили, лишали сна и покоя. Откуда взялась смерть? Кто ее сотворил? Бог? Но Он ведь сотворил все хорошо и прекрасно. Или есть другая сила, которая вмешалась в творение Бога и все испортила? Эти вопросы относятся к разряду тех, на которые мы не имеем ответа. Откуда в этом мире появился грех, страдания, зло, смерть? Почему добрые люди гибнут, а злые процветают? Почему в Люцифере – ангеле света – вдруг появились бунтарские мысли против Бога?

Библия нам по этому поводу говорит очень мало. Может быть, по той причине, что в потустороннем мире происходили и происходят такие сложные процессы, которые нам не понять, да которые нам для нашего спасения и не нужны. Есть, правда, такие дотошные собиратели богословских крупиц, которые утверждают, что достигли определенных познаний и в области непознанного и сокрытого. Но это обычно просто интеллектуально духовная акробатика, от которой христианам мало пользы.

Мы знаем только, что смерть есть и что она является последним врагом Бога. Последним – это значит таким, который будет оказывать сопротивление до последнего, но который тоже будет побежден. «Последний же враг истребится – смерть» (1 Кор. 15:26).

Народный фольклор придавал смерти различные образы. К кому-то на подоконник прилетала птичка, и умирающий видел в этом знак своей скорой смерти. К тургеневской Лукерье из «Записок охотника» она явилась в образе странной женщины, которая обещала вскоре ее забрать. У большинства народов смерть изображается как старая женщина, у европейцев же – она мужчина, с надвинутым на голову капюшоном, с переброшенной через плечо косой. И если смерть выглядывает из под капюшона, то это обычно мертвый, безликий череп.

С одной стороны, смерть – враг Бога. Пользуется ли Бог услугами врага?

Джеймс Бойс в «Основах христианской веры» пишет: «Христианское учение признает смерть за зло, не присущее Божьим изначальным намерениям по отношению к человечеству».

А Библейская энциклопедия Брокгауза отмечает: «Смерть изображается в Библии как персонифицированная, богопротивная сила, которая, будучи врагом жизни, угрожает ей, разрушает ее и в конце концов побеждает человека, разрывая все его связи с окружающим миром. Со времен Адама власть смерти над людьми всеобщая и касается всех, без исключения. Смерть является следствием и плодом греха. Не соблюдая заповеди Бога и предаваясь греху, человек попадает во власть смерти».

Вникая в эту проблематику, складывается впечатление, что в невидимом мире существуют не две противоборствующие силы – Бог и сатана, но три. Смерть является этой третьей силой. Только вопрос в том, кому она служит и кому подчиняется? С одной стороны, она прерывает жизнь человека. Она его вырывает из наших рядов и отправляет в другой мир. Но, с другой стороны, мы ведь хотим быть в вечности у Господа. Значит, она нам в этом оказывает услугу. Она вырывает нас из этого мира и отправляет в мир Бога. Этим она прерывает страдания страдающих, прерывает бессилие ослабевших от старости, удовлетворяет жажду по вечному покою всех уставших и обездоленных. Дает свободу всем порабощенным и пленным. Для многих смерть – желанный гость, освобождение от страданий, скорбей и печали.

Для других она что-то страшное. Она отправляет их в лучшем случае (как верят многие наши современники) в неизвестность, в никуда. Фактически же она отправляет их в ад, в вечные страдания. Для таких людей смерть – это суд перед Богом.

Для одних смерть – освобождение, для других – окончательный приговор. Так кому же смерть служит? Богу или сатане? Обоим. Она является следствием греха, и ее задача – прервать земную жизнь людей. Но так как сам грех – что-то мерзкое, то и смерть (его последствие) тоже страшна. Куда люди потом попадут – это решает не смерть, это каждый человек должен решить сам. Когда смерть нас скосит, в чьи руки мы упадем, кто нас там подхватит, кто понесет дальше? Куда нас понесут? Не смерть нас распределяет, но мы сами. От того, какие решения мы сейчас принимаем, зависит наше вечное местонахождение.

Грех, смерть, страдания – все это имеет общее происхождение. Каково распределение функций между ними, мы не знаем, об этом Библия говорит очень мало. Разве что: «Поэтому, как одним человеком грех вошел в мир и грехом – смерть, так и смерть перешла во всех людей, потому что в нем все согрешили» (Рим. 5:12). «Ибо возмездие за грех – смерть» (Рим. 6:23). Но если мы внимательно рассмотрим эти цитаты из Библии, то заметим, что смерть – это следствие греха. Как только появился грех, так сразу за ним последовала смерть. Грех же – это не самостоятельная сила, это следствие решения человека. Библия говорит о законе греха и законе смерти. Смерть – это не персонифицированная личность, но закон. Ее можно сравнить с законами природы. Эти законы просто работают или срабатывают в определенных обстоятельствах. Если мы какой-то предмет выпускаем из рук, то он падает на землю. Срабатывает закон гравитации. Каждый год мы наблюдаем закон смены времен года. Если мы портим окружающую нас жизненную среду, среди нас появляются новые зловещие заболевания. Таких законов или закономерностей вокруг нас очень много. Точно так же и смерть с момента грехопадения человека стала законом. Мы стали смертны. Если человек попадает под машину и у него повреждены внутренние органы, то он может умереть. Если мы подвергаем себя обильному стрессу, то мы рискуем получить инфаркт и умереть. Смерть всегда имеет естественные причины. Хотя нам они порой кажутся неестественными.

Пока мы живем в тленном теле, но когда-нибудь смерть нас настигнет. (Вопрос о вознесении я пока рассматривать не хочу.) Мы все, и даже самые праведные среди нас, подвержены смерти. Закон смерти сработает в нас. Павел, Петр, Августин, Лютер попали когда-то под власть этого закона. Ни одному человеку не удалось его избежать. Даже наш Спаситель, находясь на голгофском кресте, умер. Когда человек долго висит на кресте, он истекает кровью, задыхается и умирает. Срабатывает закон смерти. Иисус тоже был подвержен этому закону.

Но что же получается: если смерть, абсолютно богопротивный закон, касается нас, то находимся ли мы в вечности под его властью? Библия говорит, что в вечности кто-то будет находиться у Господа в вечном блаженстве, а кто-то в аду. Это решение принял Всемогущий Господь. Он будет судить всех людей. Последнее слово не за смертью, не за законами природы, а за Ним. Вернее, за нами. И не в последний момент, а намного раньше. Если мы при жизни обратились к Господу за прощением наших грехов, приняли решение следовать за Ним и служить Ему, то сразу после смерти нас подхватывают любящие руки Спасителя, и мы будем находиться у Него.

Некто сказал: «Память о том,что я скоро умру, – самый важный инструмент, который помогает мне принимать сложные решения в моей жизни. Потому что все остальное – чужое мнение, вся эта гордость, вся эта боязнь смущения или провала – все эти вещи падают пред лицом смерти, оставляя лишь то, что действительно важно. Помнить о смерти – лучший способ избежать мыслей о том, что у вас есть что терять. Вы уже голый. У вас больше нет причин не идти на зов своего сердца».

«Когда же тленное это облечется в нетление и смертное это облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: „„Поглощена смерть победой“. „„Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?“» (1 Кор. 15:54–55).

«И смерть и ад повержены в озеро огненное» (Откр. 20:14). «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21:4).

Хочется ли в небо? Очень хочется!

Мне хочется вернуться к молодежной конференции, с которой я начал свою статью. На ней среди нескольких сот молодых людей, с любопытством глядящих в будущее, я обратил внимание на двоих, которые не имели никакой перспективы. Во всяком случае, мне так показалось.

В одном из проходов стояла инвалидная коляска. Кто-то привез с собой брата или друга – молодого парня с детским церебральным параличом. Иногда он издавал какие-то нечленораздельные звуки, иногда его тело начинало изгибаться и дергаться. Я не знаю, что до него доходило и что он понимал. Вообще у таких людей очень положительное естество, и они склонны всегда улыбаться. Когда исполнялась песня о небе, он весь превращался в улыбку. Может быть, он эту песню знал, а может быть, мне все это только показалось. Только я про себя подумал: вот уж действительно у кого нет перспективы на радостное земное будущее, кто действительно радуется быстрее попасть на небо.

Справа от меня, во втором ряду,сидела молодая сестра, с которой я коротко успел переговорить до конференции. Она была очень больна – инвалид с детства. Жила с бабушкой на нищенскую инвалидную пенсию. Родители исчезли, когда она была еще маленькой. От жизни она ничего не ждала, разве что гуманитарную помощь с Запада или что кто-нибудь из церкви накормит. Парень, семья, мобильный телефон – об этом даже мечтать не смеет, да и осталось ей жить, по прогнозам врачей, всего года два. Одна цель – это небо. Вот для кого небо – реальность, конкретная цель. Она слушала песню, сияя от счастья, с раскрытым ртом. Солистка заметила это и где-то на четвертом куплете даже поперхнулась и легким жестом смахнула слезу. Я начал ее мысленно ободрять: «Сестричка, давай выкладывайся. В зале есть кто-то, кому эта песня нужна! Кому очень хочется попасть на небо, кто устал от земных страданий. Но надо преодолеть последние сомнения и страхи».

Когда солистка порхающей походкой возвращалась на свое место, она прошла мимо парня в коляске. Он забурчал что-то радостное и протянул к ней руки. Она погладила его по голове и пошла дальше. Сзади мне кто-то шепнул, что это ее брат. Вот, оказывается, для кого она пела. Сегодня бы она пела для меня. И для всех, кто стоит не пороге вечности, кто смотрит смерти в лицо, кто очень хочет на небо. Но также и для тех, кто, глядя смерти в лицо, еще не знает, кто его там, за этой гранью, подхватит, куда его понесут. Но этот вопрос должен каждый решить сам для себя. Еще здесь, на земле, при жизни...