Для больших и маленьких

Ф. М. Достоевский

МАЛЬЧИК У ХРИСТА НА ЕЛКЕ

Маленький мальчик, лет шести, проснулся в сыром и мокром подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой, вместо подушки, лежала больная мать его.

Давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена.

«Очень уже здесь холодно», — подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтобы отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью пошел из подвала на улицу.

Господи, каков город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак: один фонарь на всю улицу. Деревянные, низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется, никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло, и ему давали кушать, а здесь, Господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз и мороз!

Вот и опять улица, — ох, какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то!

А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом — комнаты, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблок, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки, а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие; смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится и смеется. Подкрался мальчик, открыл дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорее, поскорее, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уже боится, и бежит, бежит и на ручки дует, и вдруг забежал, сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, — и присел за дровами: «тут не сыщут, да и темно».

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху, и вдруг стало ему хорошо, ручки и ножки перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке, — вот он весь вздрогнул: ах, а ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть! «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок», подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них: «совсем, как живые!»

И вдруг ему показалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут хорошо спать!»

— Пойдем ко мне на елку, мальчик, — прошептал над ним вдруг тихий голос.

Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она: кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте; а он протянул ему руку и… о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, — но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется радостно.

— Мама! мама! Ах, как хорошо тут, мама! — кричит ей мальчик и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. — Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? — спрашивает он, смеясь и любя их.

— Это «Христова елка», — отвечают они ему. — У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки…

Ф. М. Достоевский