Хочу рассказать молодым

Я не помню своей матери, она умерла, когда мне было всего два года. Когда же мне исполнилось четыре года, умер мой отец, и я остался круглым сиротою. Но свет не без добрых людей… Переходя из рук в руки, живя где придется, без всякого надзора, я рано вручил свое сердце дьяволу и находился в его полном распоряжении. Мне не было еще полных четырнадцати лет, когда в Рождественскую ночь я был пойман на месте преступления и вместе с другими, более взрослыми преступниками, привлечен к суду.

Сидя на скамье подсудимых, я был готов к любому исходу суда. У меня не было слез, я выплакал их уже давно, а поэтому я тупо глядел на судью. Ах, как мне хотелось в этот момент упасть в обморок или провалиться сквозь землю. В глубине своей души я целиком сознавал свою вину и чувствовал себя несчастным, одиноким, потерянным.

Зал суда был переполнен народом. Присутствовавшие завсегдатаи судебных процессов и другие люди переводили свои откровенные взгляды с меня на судью и друг на друга. Обозревая украдкой большую аудиторию, тщетно силился я встретить хотя бы пару глаз, выражавших мне сочувствие. На каждом лице можно было без труда прочесть общее настроение, даже требование: «Судья! не прояви малодушия… отмерь этому юнцу мерою полною утрясенною… Щадить таких — равносильно преступлению… Влепи ему все, что полагается по закону… Мы должны оберечь общество от подобного преступного элемента»… И мне казалось, что не найти мне во всей этой громадной аудитории человека, который способен был бы думать иначе.

Шум в зале вдруг начал утихать и когда водворилась полная тишина, поднялся человек и сказал: «Суд начинается!» Судья спросил: «Кто представляет этого мальчика?» Я не понял значения этого вопроса, но больное воображение подсказало: «Вероятно спрашивают, где тот, на обязанности которого лежит привести приговор в исполнение, повесить меня«… После наступившей паузы последовал ясный ответ: «НИКТО!» Я облегченно вздохнул. Ответ меня как-то обнадежил. Я увидел, что не все еще потеряно. Обращаясь к адвокату, судья сказал: «Я назначаю Вас защитником в этом деле». Адвокат кивнул в знак согласия и, поднявшись, вышел решительно вперед. Затем, направившись ко мне и отстранив полицейского, взял меня за руку и без единого слова увел в соседнюю комнату. Пока он старательно прикрывал дверь я уже забился в угол комнаты, решив почему-то, что он меня сейчас же здесь и повесит. Когда же он подошел ко мне вплотную, я заметил вдруг на его глазах слезы. Усадив меня, он сам сел около меня и нежно обнял меня правой рукой. Это объятие передало мне какую-то не испытываемую до сих пор нежность. Я сразу проникся к этому человеку полным доверием. «Мой маленький друг! Скажи мне, виновен ли ты?» — спросил он меня мило. И я понял, что здесь я должен сказать только правду, что я не смогу допустить лжи, если бы дело шло о спасении рода человеческого. Задав мне вопрос, мой новый друг прижал меня к себе еще крепче. И я с чувством сердечной облегченности сказал ему: «Да, Я ВИНОВЕН, виновен во всем, в чем меня обвиняют». Здесь я раскрыл всю мою душу. Я не мог поступить иначе. Смотря прямо ему в глаза, как смел бы я лгать? Ведь я нашел истинного друга, нежную руку которого я все еще ощущал на своем плече. Для меня, сироты, такая нежность была чем-то совершенно новым, никогда прежде неизведанным. Выслушав внимательно мое признание, он спросил: «А не думаешь ли ты, что лучше было бы нам сознаться во всем пред судьей и положиться всецело на его милость, отдаться на волю суда». Я не понял этой последней фразы, но, будучи вполне убежден в том, что друг мой ищет только моего блага и знает лучше меня, как поступить, чтобы как-нибудь спасти меня, я ответил: «Вы знаете лучше… отдайте меня на милость суда!» «Отлично», — сказал адвокат. При этом слове мы оба встали. Он положил свою руку на мою голову, а я вцепился моими грязными пальцами, как когтями, за полу его длинной адвокатской тоги и был готов идти. Мне казалось, что мы должны сейчас преодолеть важное препятствие, точно взобраться на высокую гору, и если я буду крепко держаться за его полу, то он меня вывезет.

Итак, мы опять вошли в зал суда. Обращаясь к судье, мой защитник сказал: «Господин судья! Из моей многолетней и совместной с Вами деятельности я установил, что во всех тех случаях, где была возможность спасти подсудимого и одновременно оградить общество от пагубных последствий, Вашим излюбленным методом всегда было ПОМИЛОВАНИЕ. Сейчас, когда я стою перед Вами с этим дрожащим от страха беспризорным ребенком, без отца и матери, без дома и друзей, я как никогда раньше прошу Вас оказать этому несчастному сироте Вашу милость. Поверьте мне, сердце этого малолетнего преступника сокрушено. Я говорил с ним, и он полностью сознался в своем проступке. Я и он, мы вместе, молим Вас о прощении«… слушая с затаенным дыханием эти слова, я еще крепче зажал его полу в своей судорожной руке и подумал: «Какая прекрасная речь…». Хотя, как оказалось потом, это была не речь, а лишь только вступление к речи, после чего он говорил — еще и еще, до тех пор, пока наконец не наступила гробовая тишина в зале и я видел, как взоры всех слушателей буквально были прикованы им. Старики утирали слезы. В разных местах зала слышалось глухое всхлипыванье женщин, даже полицейский, стоявший прямо против меня, видимо боролся с обуревающими его чувствами и менялся в лице. «Господин судья, — воскликнул мой защитник, — если Вы помилуете этого сироту-ребенка, я обещаю с своей стороны позаботиться об его воспитании и образовании и таким образом постараюсь дать обществу полезного человека«… По мере того, как защитник мой говорил, мое сердце преисполнялось к нему какой-то особой любовью, каким-то внутренним восторгом. Если бы мне было дозволено в этих лохмотьях обнять и поцеловать его, я согласился бы умереть после этого поцелуя.

Судья встал и сказал: «Будем надеяться, что горький опыт греховного прошлого нашим мальчиком усвоен и усвоен основательно. Подсудимый помилован!» Весь зал зашумел, заволновался, и в то время, как публика еще оживленно обсуждала происшедшее, я вместе с моим новым отцом вышли на улицу, взяли извозчика и направились домой.

Другой аналогичный случай произошел со мною несколько лет спустя, на этот раз уже не в зале суда, а в старой сельской церкви, где я признал себя пред Богом погибшим грешником. Господь принял и простил меня. С тех пор я служу Господу, всегда заботясь о том, чтобы, проповедуя другим, самому не оказаться не достойным.